С этими надеждами и обещаниями мы расстались.

Сусанна ушла вдоль берега, не поев и не попив, хоть я с большим удовольствием предложил ей обед. Я повторил молитву, которой обучила меня Сусанна и подумал, что на этой земле не существует ничего – ни чести, ни успеха, ни знаний, – что я бы с легким сердцем не обменял на царство Иисуса из Назарета, если бы он открыл для меня его ворота. Погрузившись в глубокое самосозерцание, я понял, что мне не нужно ни бессмертие, ни вечная жизнь; лишь бы он взглянул на меня и признал одним из своих – таково было мое единственное желание.

Сусанна ушла, а я многие дни посвятил тому, чтобы написать это письмо.

Мое сердце уже не с тобой, о Туллия! Меня пронизывает чувство, что написанное не сможет показаться тебе убедительным и что, если ты прочтешь эти послания, то станешь смеяться надо мной, полагая, что сыны Израиля околдовали меня.

И все же в моей голове постоянно вертится одна странная мысль: возможно, когда-нибудь придет тот день, когда я смогу взглядом сбросить одну за другой твои одежды, даже твое тело станет ненужной вещью, когда я наконец смогу увидеть твою душу и заставлю тебя поверить в то, во что верю сам! Конечно, этот момент будет моментом отречения от многих вещей, которые тебе нравятся и которым ты придаешь столь большое значение в этой жизни, однако если тебе удастся точно так же взглянуть на себя со стороны, ты поймешь, что все это имеет значение не больше, чем старая изношенная одежда, которую выбрасывают на свалку. Конечно, нетникакой надежды, что моя мысль когда-нибудь станет явью, поскольку лишь тот, кто видел эти события собственными глазами и был их участником, способен в них поверить, да и то, даже из тех, кто видел все собственными глазами, верят немногие!

Итак, продолжу запись своего повествования.

В день скачек Клавдия Прокула пригласила меня во дворец и предложила занять место за ней в ложе, словно это была большая честь для меня. На ней было шелковое платье пурпурного цвета, что не совсем соответствовало моменту, хотя она могла оправдать это причастностью к семье императора. Ее величественная прическа была увенчана драгоценной диадемой. Для меня она приготовила римские одежды и тогу, пригласила цирюльника, чтобы тот сбрил мою бороду и завил волосы.

– Пришло время избавиться от этих иудейских причуд, чтобы предстать перед варварами, как подобает настоящему римлянину! – приказала Клавдия.

Удивившись, я напомнил ей о великом смешении стилей, царившем в городе у термий, и о том, что сам советник отрастил себе бороду и одевался на восточный манер, дабы лишний раз не подчеркивать при дворе свое римское происхождение. Наконец, чтобы не тратить время в бесплодном споре, мне пришлось сказать ей правду.

– О Клавдия Прокула, не сердись, но мне вовсе не хочется ехать на эти бега, – начал я, – Наоборот, я хотел бы остаться здесь: у меня есть основания полагать, что ученики назаретянина скоро соберутся для встречи с ним. Я с надеждой жду известий, которые позволят мне отправиться вслед за учениками и прибыть на эту встречу ко времени.

– Жанна уже говорила мне об этом, так что ты не сообщаешь мне ничего нового! – ответила Клавдия – Ах, была бы я помоложе да были бы у меня верные и умеющие хранить тайны слуги, может я сама бы попытала счастья и, переодевшись, отправилась бы к этой горе! Ведь встреча назначена у горы, верно?

– Почему же Жанна ничего не сказала? – удивился я. – Неужели она мне не доверяет?

– Думаю, она вынуждена молчать! – развязно ответила Клавдия – Однако она пообещала переговорить с назаретянином обо мне. Кажется, он прежде мог исцелять на расстоянии, а сейчас, возможно, передаст с Жанной какой-то предмет, к которому прикоснется. Только я не понимаю, что ты собираешься там делать! О Марк, возьми себя в руки и стань опять римлянином! Эти скачки – самое важное событие года не только в Галилее, но и во всех соседних странах!

Я не верил своим ушам и ошеломленно смотрел на нее.

– Значит, ты уже готова променять Сына Божьего на лошадей?! – съехидничал я.

– Всему свое время! – ответила она. – Благодаря водам я чувствую себя лучше, и мой разум не так помутнен, как твой! Честно говоря, мне кажется, что ты не способен соотносить ценности отдельных вещей.

– Клавдия Прокула! – воскликнул я – Ведь это твой муж отправил назаретянина на смерть, и ему не отмыть рук от крови! Неужели тебе от этого ничуть не страшно?

– О Марк, но ведь я сделала все от меня зависящее, чтобы спасти его! – произнесла Клавдия, сопровождая свои слова жестом, выражавшим извинение – Это должно быть ему известно, а если нет, то он узнает об этом! Кроме того, Жанна рассказывала мне, что по Святому Писанию иудеев все должно было произойти именно так, а значит он должен быть благодарен Понтию Пилату зато, что тот под давлением сынов Израиля помог ему выполнить его задачу. Философия иудаизма, конечно же, весьма сложна и туманна, однако мне нетрудно поверить в то, что говорит Жанна, та самая Жанна, которая поедет со мной на бега, даже если опоздает из-за этого на встречу у горы. Может, это позволить тебе понять, какое важное значение имеют эти бега.

Мне не удалось заставить ее переменить свою точку зрения, однако я наотрез отказался сбривать бороду; цирюльнику пришлось применить все свое мастерство, чтобы уложить ее и облагородить благовониями; при этом он заверил, что все мужчины из рода Ирода носят точно такую же бороду.

Цирк князя Ирода Антипаса вовсе не напоминал гигантское сооружение, и мне показалось, что он может вместить не более тридцати тысяч человек. Однако он был до отказа забит гудящей и орущей толпой, в которой были как галилеяне, так и зрители, прибывшие из других мест.

Для супруги прокуратора Ирод Антипас сделал трибуну выше остальных, а ее балконы были покрыты пышными коврами. По-видимому, князю очень хотелось снискать расположение Понтия Пилата, поэтому трибуна Клавдии находилась всего лишь на какой-то фут ниже его собственной. Остальные ложи, предназначенные для арабских шейхов и других почетных гостей, были выстроены вдоль беговой дорожки.

Накануне присутствующим, несомненно, были даны четкие указания, потому что, как только Клавдия со своим эскортом взошла на трибуну, со всех сторон посыпались громкие овации, к которым с удовольствием присоединилась публика из народа, найдя в этом превосходный предлог для того, чтобы разрядить охватившее всех напряжение.

Затем в княжеской ложе появилась Иродиада со своей дочерью. Насколько я мог увидеть со своего места, она была чрезвычайно пышно одета, что заставило Клавдию вздохнуть и сказать, что эта обезумевшая от крови шлюха могла бы одеться поскромнее, хотя бы из уважения к империи и к ней самой. При появлении княгини из разных углов цирка послышались громкие приветственные возгласы, однако народ на сей раз не присоединился к ним, а чужестранцы предпочли хранить молчание, завидя, как тормошат, толкают и чуть ли не бьют кричащих. Иродиаде пришлось поскорее сесть.

Наконец появился сам Ирод Антипас, радостно приветствуя" толпу движением поднятых рук. Словно желая подчеркнуть свое враждебное отношение к княгине, народ при появлении ее супруга поднялся с мест и принялся восторженно кричать и выстукивать в такт ногами по полу трибун.

На арене только что закончили бой гладиаторы, но их оружие было нарочно затуплено, а Ирод, соблюдавший закон иудеев, не позволил осужденным на смерть участвовать в цирковом представлении. Его всадники продемонстрировали множество смелых приемов верховой езды, пока публика не начала топать ногами, нетерпеливо требуя открытия бегов.

Тогда на дорожке появились великолепные квадриги с превосходными упряжками, а по секторам забегали люди с табличками, на которых записывались ставки. Фаворитом в забеге казалась упряжка вороных князя Ирода. Кони в упряжке не всегда были одной масти, потому что наездники подбирали животных в конюшнях, следуя определенным требованиям. Для ставок в расчет принимался цвет упряжи или одежды наездников. Я обратил внимание на то, что аплодисментами были также встречены квадриги из Эдома и Сирии.