И после этого она перестала спать у меня под боком и понапрасну испытывать меня.

Я думал о том, что эта девушка немного знала о царстве, путь к которому пыталась найти, поэтому от нее нельзя было требовать многого. Затем я стал раздумывать над тем, чего ждал от назаретянина Натан, остригший из-за него волосы. Возможно, я и сам ожидал чего-то такого, что по меркам царства могло казаться такой же игрушкой, как и надежды Марии.

На следующий день мы ушли в сторону от извилистого русла реки и, сойдя с караванного пути и пройдя через горы, увидели Тивериадское озеро. На его поверхности ветер вздымал волны с белыми гребнями, а вдали виднелись очертания заснеженной вершины. Мы добрались до термий к закату солнца, следуя по западному побережью озера. Чуть дальше виднелись портики курортного города, построенного Иродом Антипасом. В воздухе витал спасительный запах серы: вода заполняла бассейны, вокруг которых была построена лечебница. На берегу озера стояли несколько вилл в греческом стиле и множество рыбацких хижин. На территории самой лечебницы находились две гостиницы: одна роскошная для эллинов и другая, предназначенная для сынов Израиля. Устав после путешествия, я вместе с Марией разместился в первой из них, а Натан и Сусанна вместе с животными направились во вторую. Я счел, что будет лучше не показываться в их компании, потому что ученики назаретянина сторонились меня. Сусанна в знак признательности за то, что я взял ее с собой в Галилею, разузнает о том, что должно происходить, а я тем временем в полном спокойствии буду дожидаться вестей от нее.

Теперь я уже достаточно хорошо знал Натана и доверил ему свой кошелек и животных, надеясь таким образом покрепче привязать его к себе. Мы договорились, что проведя ночь в Тивериаде, они на следующий день продолжат свой путь до Капернаума, расположенного на северной стороне Галилейского моря, что должно было у них занять менее дня пути. Если верить Сусанне, Иисус никогда не заходил в греческий город Тивериада.

На следующее утро, пробудившись от лучей восходящего солнца, я вышел на террасу, прихрамывая и ощущая боль в ступне. После жары в долине Иордана свежесть воздуха казалась нам необыкновенно приятной; вода была кристально чиста, и лучи солнца рассекали ее до самых глубин, а воздух был наполнен сильным запахом мирты. Мне показалось, что теперь я могу видеть все яснее, чем прежде, и обонять все ароматы земли, испытывая при этом чувство, словно я лишен телесной оболочки; я пребывал в состоянии, похожем на приятное опьянение, до тех пор пока по моему телу не пробежали судороги, и я увидел, что моя ступня распухла.

Во второй половине дня у меня начался жар. Нога распухла до колена, а от раны в пятке протянулась красная полоса.

Греческий врач термий надрезал опухоль скальпелем и заставил меня выпить какое-то освежающее лекарство. Две недели я проболел в греческой гостинице, временами мне казалось, что я вот-вот умру. Однако заботы Марии и сернистая вода термий несомненно способствовали моему выздоровлению. В течение долгих дней у меня была рвота. И когда наступило улучшение, я был весьма ослаблен. Поскольку врач беспрестанно советовал не утруждать ногу ходьбой, я употребил это время на то, чтобы доверить свой рассказ записям о том, как я покинул Иерусалим и что со мной случилось в пути.

За все это время от Натана и Сусанны не поступало никаких вестей.

Мое выздоровление не принесло радости. Я даже подумывал о том, что эта болезнь, которая привела меня на грань смерти, была послана как предостережение, чтобы я не пытался вмешиваться в тайны, не имеющие ко мне никакого отношения. Я оставался в своей комнате, не стараясь сблизиться с другими постояльцами. Этих, в основном богатых людей всех наций, привлек курортный город. Из многих стран они приехали сюда для лечения болезней, которые обычно сопровождают роскошную и беззаботную жизнь; впрочем, среди них было несколько римских офицеров – на их здоровье сказались следствия жизни, проведенной в военных лагерях.

Я разослал несколько записок и вызвал цирюльника, чтобы он сделал мне прическу на греческий манер; я даже позволил ему подстричь бороду и удалить с тела волосы, потому что все мне стало безразличным. Возможно, это чем-то напоминало поведение обиженного ребенка, однако я действительно не видел причин для подобного наказания. О Туллия, мои мысли были о тебе, только они отличались от тех, что посещали меня в Иерусалиме, и в свалившемся на меня несчастье мне было от них еще хуже. Глупость Марии, которая самоотверженно помогала мне и добилась моего излечения, а теперь считала меня своей собственной вещью, утомляла меня. Неожиданно все здесь засуетились, и я вскоре узнал от Марии, что в Кесарию на воды прибыла супруга Понтия Пилата. С террасы я увидел ее носилки и сопровождавший эскорт: помимо легионеров, от границы Галилеи до самого города за ней следовали конные всадники князя Ирода в красных плащах; в ее распоряжение был предоставлен расположенный в саду летний дворец с отдельным бассейном.

Мне было известно, что Клавдия Прокула не обладала крепким здоровьем, а ее нервы были расшатаны, как это бывает у многих женщин с наступлением старости, даже если они не хотят этого признавать. Не было никаких сомнений в том, что ей были полезны купания и климат Галилейского моря. Сюда прибывали на лечение люди из Дамаска и даже из Антиохии, поддавшись на уговоры комиссионеров князя Ирода. И все же, сам не знаю почему, я усматривал иные причины, заставившие прибыть сюда Клавдию Прокулу.

Мне удалось сдержать свое любопытство не больше чем на два дня, после чего я отправил ей письмо на двойной восковой табличке, в котором испросил позволения нанести ей визит. Почти сразу же явился слуга, он сообщил, что Клавдия Прокула была приятно удивлена вестью от меня и пожелала видеть меня без промедлений.

Мне пришлось добираться к ней через сад на носилках, поскольку моя пятка еще не зажила. Около галереи дворца я спрыгнул на землю и доковылял до самого здания. Честь, которой я был удостоен, привлекла внимание многих отдыхающих, поскольку супруга прокуратора заранее предупредила, что никого не принимает и в торжественных чествованиях не участвует из-за состояния своего здоровья.

Слуги провели меня прямо в прохладную, залитую лучами солнца комнату, где на ложе с пурпурными подушками возлежала Клавдия Прокула.

Лицо ее было очень бледным, взгляд утомленным. Рядом с ней в позе, выражающей полное почтение, сидела иудейка в очень богатой одежде.

Клавдия протянула навстречу мне ставшие почти прозрачными руки и радостно воскликнула:

– О Марк! Какое счастье встретить друга и понимающего тебя человека! Что у тебя с ногой? Я тоже больна! У меня бессонница, болит все нутро, а печень никуда не годится!

– Это тот самый молодой человек, о котором я тебе рассказывала – друг моего детства Марк Мецентий Манилий. Его отец был самым известным в Риме астрономом, а сам он принадлежит к династии Мецентиев, род которых произошел от этрусков, боровшихся за власть с самим Энеем. В последний раз я видела его во время пасхальных праздников в Иерусалиме и никак не ожидала встретить здесь!

Я дал ей говорить, невзирая на то что в ее рассказе было так мало правды! Она, конечно же, несколько преувеличивала, однако если по той или иной причине ей хотелось, чтобы я выглядел в глазах ее спутницы весомее, то зачем было ей возражать?

– Это прекрасное существо зовут Жанной, она супруга квестора князя Ирода, – представила она мне свою спутницу – Я познакомилась с ней в Иерусалиме, и она пообещала сопровождать меня, когда я буду здесь. Я полностью и во всем ей доверяю.

Женщина улыбнулась и внимательно посмотрела на меня. Взгляд ее глаз на округлом лице отнюдь не казался глупым, в нем можно было прочесть глубокое знание жизни.

– О Марк Мецентий, приветствую тебя! – сказала она. – Однако как это ты, римлянин, носишь бороду и ходишь в иудейской одежде?