Снова запиликал телефон в нагрудном кармане робы.

– Да, Иванов слушает, – ответил Сергей.

– Электрик?! – закричала трубка женским голосом. – Электрик! Ну когда же вы почините электричество? У нас все «упсы» горят! Слышите, какой писк стоит?

Девочка, кажется, поднесла трубку к самому источнику бесперебойного питания. «Упс» действительно пищал, громко и жалобно.

Послушав некоторое время эти жалобы современной электроники на жизнь, Сергей отключил телефон.

В этот раз пробки вышибло основательно. Света не было даже в каптерке у самого электрика. Сапожник, конечно, мог быть без сапог, но электромонтер без света – это уж совсем ни в какие ворота… В темноте и холоде Иванов пытался найти нужный инструмент. Тихо и сдержанно ругаясь. Наконец замерзшие пальцы нащупали шероховатую рукоятку, и Сергей двинулся «чинить электричество».

Он работал на заводе уже два с половиной месяца, чувствуя, как отпускает тянущая боль, уходит обида. На улице Иванов старался не смотреть по сторонам, чтобы не видеть, чтобы не давать повода натренированному глазу зацепиться за аккуратно передаваемый из руки в руку «дозняк», за мента, вытаскивающего из свернутого техпаспорта вложенные туда купюры, за весь бардак и грязь. Чувствуя свою личную, персональную ответственность за происходящее, Сергей продал телевизор и выбросил радио. Спать ложился рано, приходил на работу вовремя.

Коллеги часто приглашали его на различные вечеринки и посиделки, но Сергей отказывался. Иногда ему казалось, что жизнь кончилась, но он не успел заметить когда. Проскочил момент, когда всем нормальным людям надо остановиться, лечь в могилу и заснуть навеки. Не заметил предупредительных знаков и теперь движется все больше по инерции, по привычке. Без цели, смысла и толку. Не живой и не мертвый.

Около распределительного щитка топтались два практиканта. Оба учились на последнем курсе техникума и теперь должны были постигать мудрость электрических цепей на месте.

– Чего делать, дядя Сережа? – спросил Максим.

– Ничего, – ответил Сергей. – Крышку снимите. Там посмотрим.

– Мы пробовали, – сказал второй, Иван. – Она вроде как застряла. И пищит там что-то, с той стороны.

– Пищит? – Сергей постучал по железу, прислушался. – Вроде как нет. А почему застряла?

– Не знаю, не выходит из пазов и все.

Иванов осмотрел щит с разных сторон. Практиканты, как полагается двум недоучившимся лоботрясам, не открутили два из четырех удерживающих болтов. Сергей вздохнул и взял у Ивана отвертку.

– А мы думали, не надо… – уныло прогудел Максим.

– Это думать не надо, – ответил Сергей. – Тем местом, которым вы привыкли. На нем обычно сидят.

Крышка лязгнула, подалась, и на Ивана с писком кинулось что-то серое, большое. Парнишка завопил, шарахнулся в сторону, опрокинул каталку уборщицы, которая с интересом наблюдала за происходящим. На пол хлынула пенная вода. Сергей быстро убрал руки от щита.

– Снимите с меня, снимите! – голосил Иван, отбиваясь от крысы, зацепившейся когтем за его свитер. Перепуганное животное пищало и царапалось. Наконец хрустнула ткань. Серая тень метнулась по коридору.

– Однако, – резюмировал Иванов. – Масштабные разрушения. Впечатляет.

– Я думал, она меня укусит, – прошептал мокрый практикант.

– Укусит, укусит… – проворчала уборщица. – Идиот. А мне что теперь делать?

– Коридор мыть, – ответил Сергей. – На мокром работать нельзя. Техника безопасности не позволяет. Впрочем…

Он присмотрелся к внутренностям щита. Некоторые провода были обгрызены, где-то скопился мусор, который запасливое животное натаскало за зиму. Именно этот хлам и стал причиной замыкания.

Иванов осторожно вымел крысиное гнездо.

– Чего теперь? – спросил Иван.

– Теперь ты идешь переодеваться. А когда пол высохнет, придешь делать профилактику. В качестве трудовой дисциплины. Все понятно?

– Все.

– И замечательно.

Сергей, оставляя мокрые следы, направился в раздевалку. Следовало переобуться. По холоду недолго было и простудиться.

В раздевалке сидел Герзон.

– А! – воскликнул кочегар. – Моя милиция…

– Пошел ты, – беззлобно ответил Иванов. – Лучше угля бы подбросил. Холодина же невообразимая!

– Угля! Фиг вам. Я, может быть, скоро уволюсь…

– Ты? Не смеши людей. Ты вечный. – Сергей вытащил из шкафчика запасную обувь. – Типа вечный жид.

– Иванов, ты… – Герзон попытался встать, но не получилось. – Ты пещерный антисемит. Как все Ивановы. Я тебе точно говорю…

– Да ладно, – отмахнулся Сергей. – Я знал одного газетного редактора. У него была на редкость еврейская фамилия. А псевдоним, которым он периодически подписывал свои статейки, был – Иванов.

– Так то псевдоним! А ты антисемит. Пещерный.

– Тогда ты кто? Пещерный семит?

Герзон тяжело вздохнул.

– Уволят тебя. За пьянство на рабочем месте.

Кочегар фыркнул:

– Щас! Уволят! Они ж тут замерзнут все, на хрен. И потом… – Он прижал палец к губам. – Тихо… Наш генеральный кто?

– Кто?

– Ну, кто?!

– Самуил Яковлевич Визгенштейн.

– Вот! – Герзон ткнул пальцем в потолок.

– Удивил! – саркастически скривился Иванов.

– Не веришь, не надо. А я увольняюсь.

– Да? – Сергей присел рядом. – И куда пойдешь? Эмигрируешь?

– Сам ты… Я патриот, я родину люблю. Вот мне в ящик упало. Смотри.

И кочегар протянул Иванову скомканный листик.

«Только для сумасшедших! Если вы ненавидите весь этот сучий, продажный современный мир и особенно рыночные отношения…» – было написано крупными черными буквами на листке.

Из статьи «Опасность сильной России»:

«Ядерный козырь – единственный, которым располагает Россия в игре с зарубежными партнерами… Что остановит ее от военной экспансии против соседних государств? Не случайно же с таким упорством развивается тезис о необходимости защиты русскоязычного меньшинства в бывших советских республиках».

Василий Иванович Завода был художником. И еще убежденным националистом. Не из тех, которые пьяно болтают на кухнях, и не из тех, которые бреют затылки и как угорелые носятся бить морду кавказским торгашам на рынок. Василий Иванович был идеологически грамотным националистом. Он не стремился непременно доказать превосходство одной нации над другой или неким множеством других. История убедительно доказывала, что такая политика не приводит ни к чему, кроме катастрофы. Однако признавать всеобщее равенство и братство Василий Иванович тоже не спешил. Более того, он считал, что такая идеология в будущем приведет к катастрофическим последствиям. Может быть, не таким явным и однозначным, но очень и очень разрушительным.

– Всеобщего равенства нет и быть не может, – расхаживая перед слушателями, говорил Василий Иванович. – Эту выдумку коммунистов очень странно слышать из уст современных политиков, публично открещивающихся от коммунистического мировоззрения. Весь этот мировой Интернационал был задуман только с единственной целью – незаметно поработить одни народы силами других народов. Одни расы силами других рас. Интернационал больше всего вредил именно белому человеку и никакому другому.

– Мочи черных! – воскликнули особо горячие головы из аудитории. К сожалению, те, кто слушал Василия Ивановича, не были склонны к глубоким размышлениям. – Дави евреев!

– Зачем? – поинтересовался Василий Иванович. – Их давили с тридцать восьмого года.

– Мало давили!

– Давили вполне достаточно! Я вас уверяю. Историю надо учить, сынки! – Василий Иванович взял широченными ручищами два ближайших наголо бритых лба и столкнул их друг с другом. Звук бьющихся горшков и непременное: «Ой-е!» – Историю надо изучать!

– Ее нам евреи переписывают, – обиженно воскликнули стукнутые лбы.

– Во-первых, не евреи, а немцы, это если следовать теории какого-нибудь Фоменко, а во-вторых, эту историю нам никто еще переписать не успел. Я ж от вас не требую заучивания тех выводов, которые были сделаны из вполне исторических событий. Думайте головой! Головой! – Звук бьющихся горшков, «Ой-е!» – Историю надо чтить, учить и знать! Запомните это! Евреев давили вполне достаточно. Их травили, жгли, расстреливали, заставляли таскать камни. Им устраивали погромы, кстати, не только в Германии. Евреи были всеевропейским посмешищем до Второй мировой. На них рисовали карикатуры, про них шутили. Повсеместно можно было встретить рисунок пейсатого, носатого уродца в кожанке и с маузером, который пытался переползти границу между Красной Россией и остальным миром. Коммунистическая угроза прежде всего воспринималась как еврейская. Это история, сынки. История! А что же получилось потом? Освенцим, Майданек, Бухенвальд. Печи. Газовые камеры. Зондеркомннды. И что же было дальше? После всей этой ботвы, которой вы так жаждете. Потом случилось то, что не могло не случиться. Есть определенная гармония в мире. Мир не терпит однозначных и резких перекосов. Теперь дети тех, кто в свое время отрывался в Бухенвальде, платят виру потомкам тех, кого они придушили.