Врассун посмотрел в окно. Солнце еще не зашло, но уже клонилось к горизонту. Он резко поднялся, и маньчжурские мандарины растерянно умолкли.

— Вернувшись в Пекин, передайте ее величеству, что предложение меня крайне заинтересовало, а я расскажу о нем остальным торговцам. А теперь прошу меня извинить. Солнце садится, а у меня есть вполне определенные религиозные обязательства.

На последней фразе переводчик споткнулся. Связь между заходящим солнцем и религиозными обязательствами могла быть понятна чужеземцам, но только не жителям Срединного царства, объединявшим небесное и земное воедино. Не без труда удалось переводчику донести до слушателей основной смысл сказанного Врассуном.

Мандарины дружно вздернули брови, что представляло собой презабавную картину, иллюстрирующую замешательство по-восточному. Замешательство, которого на самом деле не было. Перед отъездом из Пекина сановников подробно проинструктировали относительно странных «религиозных обязательств» старого Врассуна, поэтому они намеренно затягивали беседу с ним, дожидаясь того момента, когда солнце коснется горизонта.

Мандарины слегка поклонились и синхронно наклонили головы набок — еще один тщательно продуманный жест. Однако Элиазар Врассун его не заметил. Он уже вышел из комнаты и направлялся к синагоге Бет Цедик. Врассун сам построил этот молитвенный дом и считал его идеальным местом как для религиозных, так и для стратегических размышлений.

На следующий день, после захода солнца, Элиазар Врассун ознакомил с предложением вдовствующей императрицы глав торговых домов Дентов, Олифантов и Джардин Мэтисонов. Пригласить на встречу багдадских мальчиков он не счел нужным. Мужчины слушали его в молчании, которое Геркулес определил для себя как «безразличное».

Затем шотландец нарушил тишину одним-единственным словом:

— Зачем?

— Действительно! — подхватил Перси Сент-Джон Дент. — К чему беспокоиться? Восстание обернулось для нашего маленького города благом. Если бы не оно, мы собственными руками грузили бы наши товары и жили бы без слуг и челяди. Теперь благодаря насилию, царящему в сельских районах, Шанхай процветает. Мы процветаем! Зачем же рисковать всем этим, клюнув на приманку Поднебесной? Нам всем известна цена подобных обещаний. Маньчжуры до сих пор не выполнили своих обязательств по Нанкинскому договору, а со дня его подписания прошло уже более пятнадцати лет.

Он не упомянул о том, что торговцы тоже не выполнили своих обязательств, но это, по мнению Перси Сент-Джон Дента, который являлся теперь главой лондонского торгового дома Дентов, в данный момент значения не имело.

Врассун считал подобную точку зрения близорукой и откровенно заявил об этом, но торговцы делали деньги, большие деньги, и были не намерены рисковать опиумными рынками, которые уже держали в руках, ради тех, которые им сулили.

Услышав о том, что фань куэй отвергли ее предложение, вдовствующая императрица вцепилась в золоченые ручки кресла с такой силой, что сломала ноготь на среднем пальце левой руки. Она посмотрела на обломок ногтя и увидела, что он темно-желтого цвета. Ее ткани были поражены грибком, и мысль о том, что нечто чуждое живет внутри нее, была ей ненавистна. Но нечто чуждое разрасталось и внутри ее страны: проклятые фань куэй в Шанхае и других местах и тайпинские религиозные фанатики в Нанкине.

«Поодиночке! — сказала она себе. — Их нужно уничтожать поодиночке!»

— Приведите его, — коротко приказала она, подняв взгляд на ожидавшего распоряжений мужчину.

Офицер нижнего чина вышел из комнаты, но уже через несколько мгновений вернулся. Следом за ним шел другой офицер, со слезящимся правым глазом. Он отвечал за территории, очищенные маньчжурскими войсками от тайпинских мятежников. То была трудная работа, поскольку грязные крестьяне и вороватые торгаши, эти предатели, готовы были продать даже мать родную за рулон ткани или корзину риса. Поэтому тайпины всегда возвращались и кнутом или пряником — а то и тем и другим — обеспечивали себе поддержку со стороны местного населения. Без нее удержать территорию не представлялось возможным, а не имея контроля над территорией, было невозможно обеспечить базу для решающего удара по Нанкину. Все это являлось серьезной проблемой до тех пор, пока командование не взял на себя человек, стоявший теперь перед вдовствующей императрицей. Человек, которого, как ей приходилось слышать, называли Плачущий генерал. О его жестокости слагали легенды. Его готовность сотнями привязывать людей к снопам хвороста, а затем поджигать их позволила ему склонить на свою сторону многих крестьян и всех без исключения торговцев.

Он также провел несколько успешных осад занятых тайпинами городов, размывая стены водой и делая их, таким образом, беззащитными. Технические детали этих операций оставались туманными и не интересовали Цыси, вдовствующую императрицу Китая.

Она посмотрела на мужчину внимательным взглядом. В его вываливающемся глазу сформировалась слеза и уже была готова скатиться по щеке, когда он резким движением руки отер ее.

«Хорошо, — подумала Цыси, — его приводит в бешенство любой признак слабости. Такой человек мне пригодится».

Макси держал ребенка на руках и глядел в глубокие темные озера его глаз.

«Мой, — думал он. — Мой».

Его жена-хакка держала за руки дочерей. Все они одной большой семьей шли меж высоких стеблей бамбука. Ласковый ветер качал ветви, и Макси вместе с близкими тоже покачивался при ходьбе. Сейчас он ощущал себя частью всего, что его окружало, — в точности как тогда, в Индии, когда они с Ричардом работали на опийной ферме.

А потом он увидел их, ждущих его. Они стояли на дальнем холме. Жена схватила его за руку, умоляя не ходить к ним, но спорить тут было не о чем. Это были люди от Небесного Царя, и Макси сразу понял, о чем они пришли сообщить: человек, которого называли Плачущим генералом, захватил поле к востоку от Нанкина.

Макси прижал к груди ребенка и потерся грубым подбородком о шелковую щечку девочки. Малышка засмеялась. Макси понимал: если он хочет еще когда-нибудь услышать этот смех, то обязан победить маньчжурского генерала.

Если бы Макси был знаком с библейскими преданиями, он сразу провел бы параллель между своим противостоянием с Плачущим генералом и поединком между Давидом и Голиафом. Но он не знал этих глупых сказок, порожденных воображением чудаков, ушедших искать спасение в пустынях, и не интересовался ими. Он относился к ним как к увлекательным историям сродни пьесам Шекспира, которые пересказывал ему Ричард, но никогда не рассматривал их в качестве источника моральных уроков и уж тем более исторической правды.

Войска Плачущего генерала в пять раз превосходят численность тех сил, которыми командовал Макси? Ну и что!

«Это всего лишь один из факторов, которые повлияют на исход схватки», — думал Макси.

Он посмотрел на восходящее солнце и на мгновение задумался о том, чем сейчас может быть занят Ричард. Мысли о брате уже давно не посещали его. А потом он подумал о Сказительнице, и его сердце внезапно пронзила боль — такая острая и сладкая, что он покачнулся. Макси снял с шеи красный платок и повязал его на голову. Это был сигнал, по которому его левый фланг должен был атаковать осадное войско Плачущего генерала.

— Что?! — возопил генерал, повернувшись в седле низкорослой степной лошади.

Адъютант повторил донесение, доставленное с правого фланга их войска. Фланг подвергся атаке и ждет приказаний.

— Передайте им, чтобы медленно отступали, и пришлите ко мне командира нашего центра.

Тот прибыл почти сразу, и командующий сообщил ему об отступлении правого фланга.

— Должны ли мы обрушиться на мятежников, если они станут преследовать нас? — спросил офицер.

— А иначе для чего бы я отдал приказ об отступлении? — впился в него горящим взглядом Плачущий генерал. — Проснитесь! День уже настал!