– Я и за себя переживаю, – продолжал Джон. – Граф доверил мне кошелек с золотом и велел покупать и покупать. А вдруг меня обманут? Страшновато отправлять растения в такой долгий путь. Сесил хочет получить сразу готовый сад и поэтому дал указания везти уже взрослые плодоносящие деревья. А я думаю, что молодые и крепкие лучше перенесут дорогу!

– Во всей Англии нет садовода лучше тебя, – ободрила мужа Элизабет. – И графу это известно. Просто я хотела бы сопровождать тебя. Ты не боишься ехать один?

– Я мечтал о путешествии, еще когда был мальчишкой, – признался Джон. – И работа на моего господина искушала меня всякий раз, когда я отправлялся в доки и беседовал там с людьми, посетившими дальние края. Где они только не побывали! И с собой везли лишь крошечную часть того, что видели. Если бы я мог уплыть с ними в Индию или хотя бы в Турцию, только подумай, какие диковинки я мог бы привезти.

Внимательно посмотрев на мужа, Элизабет слегка нахмурилась:

– Ты ведь не собираешься забираться так далеко?

Джон обнял ее за талию, пытаясь успокоить, но не мог заставить себя солгать.

– Мы нация странников, – сказал он. – Самые высокородные лорды, друзья моего господина, составили свои состояния за морями, для них море все равно что ровная дорога. И хозяин всегда вкладывает деньги в поездки по морю, берущие начало в Лондоне. Мы великая нация, и у нас слишком много людей для одного острова.

В деревне Элизабет бывали случаи, что мужчины пропадали в море, поэтому она старалась удержать мужа на земле.

– Ты же не собираешься покинуть Англию?

– Конечно нет, – ответил Джон. – Но и путешествовать я не боюсь.

– Не знаю, как ты сможешь так долго без нас обходиться, – вздохнула Элизабет. – И малыш Джей сильно изменится к твоему возвращению.

Традескант кивнул.

– Записывай все новое, что он будет говорить, а когда я приеду, ты все мне расскажешь. И позволь ему посадить черенки, которые я принес. Это любимые гвоздики моего господина, они очень хорошо пахнут. В нашей почве они должны отлично прижиться. Пусть малыш сам выкопает ямку и посадит цветы. Сегодня я показал ему, как это делается.

– Я видела.

Элизабет наблюдала из окна, как ее муж и их шустрый темноглазый и темноволосый сын стояли на коленях перед небольшим квадратом земли и вместе копали. Джон старался вникнуть в быструю детскую речь, а малыш Джей смотрел в лицо своему отцу и повторял звуки до тех пор, пока, путаясь в догадках, они не стали понимать друг друга.

– Копать! – настаивал малыш Джей, всаживая маленькую лопатку в землю.

– Копать, – согласился отец. – Теперь опустим этих крошек в их кроватки.

– Копать! – повторил Джей.

– Не здесь, – остановил Джон. – Сейчас им нужно побыть в покое, а потом они вырастут и превратятся в красивые цветы для мамы.

– Копать! Хочу копать!

– Нельзя копать! – повысил голос Джон, быстро опускаясь до упрямства ребенка.

– Копать!

– Нельзя!

– Копать!

– Нельзя! Элизабет! Забери своего сына! Он тут все порушит еще до того, как цветы догадаются, что их посадили!

Она вышла из дома, подхватила Джея на руки и отнесла в другой конец сада, пообещав дать погладить папину лошадь.

– Вряд ли наш сын станет садовником, – заметила Элизабет. – Ты на это не рассчитывай.

– Он понимает, как важно копать глубоко, – возразил Джон. – А остальное приложится.

Джон отправился в плавание в сентябре. После четырех скучных дней ожидания южного ветра в Грейвсенде он пережил бурную и пугающую переправу через пролив. Корабль причалил во Флашинге; там Традескант нанял большую плоскодонку для передвижения по каналам, собираясь по пути в Дельфт останавливаться у каждой фермы и спрашивать, что у них есть на продажу. К его большому облегчению, лодочник говорил по-английски, пусть и с таким же сильным акцентом, как у любого корнуольца. Бечеву лодки неторопливо тянула добродушная сонная лошадь, которая во время частых передышек паслась на обильно поросших травой берегах. Джон видел фермеров, которые занимались исключительно разведением и продажей знаменитых тюльпанов; состояние и благополучие этих работяг целиком зависели от возможности получать все новые окраски бутонов. Встречались там и фермы, которые были для Джона в диковинку. Крестьянки в огромных деревянных сабо, защищавших ноги на песчаной плодородной почве, и в больших белых шляпах, берегущих головы от солнца, обихаживали ряд за рядом стебли с обвисшими листьями. Женщины продвигались вдоль рядов с инструментом, напоминающим деревянную ложку, бережно вытаскивали гладкие круглые луковицы и аккуратно укладывали их на землю. Следом ехала тележка и подбирала все луковицы.

Джон наблюдал. У каждого пучка листьев, выросших изначально из одной луковицы, теперь на конце белого стебля было три, иногда даже четыре луковицы. У большинства стеблей в том месте, где раньше были лепестки, имелись и толстенькие почки. Когда крестьянки обнаруживали такие почки, а они ни разу ни одной не пропустили, как бы долго Джон ни смотрел, они их отрезали и складывали в карманы фартуков. Там, где в землю была посажена и отцвела одна дорогущая луковица, теперь их было четыре, а еще, возможно, дюжина семян. Хозяин за год мог получить в четыре раза больше, чем потратил, не вкладывая никакого труда, если не считать прополки и выкапывания своего капитала по осени.

– Прибыльное дело, – пробормотал Джон, не сумев скрыть зависть и думая о цене, которую он платил за тюльпаны в Лондоне.

В каждом городе с базаром он просил лодочника причалить и велел ждать его на борту от нескольких часов до нескольких дней. Традескант бродил по садовым питомникам и выбирал то дерево с хорошо сформированной кроной, то мешок обычных луковиц, то кошель, наполненный семенами. Везде, где возможно, он приобретал большие партии, храня в памяти плодородную общинную почву и луга вокруг Хатфилда, которые ждали, когда их покроют лесами, цветами, лабиринтами и фруктовыми садами.

Если попадался кто-нибудь, кто знал английский и выглядел как порядочный человек, Джон подписывал с ним договор, что тот пришлет ему в Англию еще растений, когда они подрастут.

– У вас большие планы по посадкам, – сказал один голландский фермер.

Джон улыбнулся, однако лоб его по-прежнему бороздили морщины беспокойства.

– Самые что ни на есть грандиозные, – подтвердил он.

Несмотря на укоренившуюся веру в то, что англичане – лучшие в мире, а Англия, безусловно, самая великая страна, Джон не мог не замечать, сколько труда и усилий голландцы вкладывали в обработку почвы. За каждым откосом канала ухаживали, как за порогом собственного дома. Они гордились своим образом жизни и получали от него удовольствие. Наградой им были города, дышащие богатством, и настолько эффективная транспортная система, что по сравнению с ней дороги Англии, испещренные рытвинами, казались просто позорищем.

Также Традесканта поразили дамбы, удерживающие зыбучие пески и высокие волны Северного моря, поскольку в Восточной Англии он видел нерадивое пренебрежение болотами и заболоченные дельты рек. Он даже не предполагал, что можно что-то сделать с засоленными почвами, но голландские фермеры научились использовать земли, которые англичане считали пустошами и оставляли за ненадобностью. Джон вспомнил бухты, фиорды и заболоченные почвы вдоль всего побережья, даже в Кенте и Эссексе, где земли не хватало. В Англии такая пропитанная солью земля лежала заброшенной, тогда как в Голландии была отгорожена от моря и зеленела.

Невозможно было не восхищаться трудолюбием и мастерством голландцев; Джон не мог не завидовать процветанию этой страны. В голландских провинциях не было голода, люди получали достойное жалованье. Они ели сыр и хлеб с маслом, жили на широкую ногу и не задумывались об этом. Их коровы, пасшиеся по колено в сочной траве на пышных лугах, давали много молока. Народ Голландии считал, что вознагражден высшей силой за борьбу с католической Испанией. Джон, неторопливо проплывавший по узким каналам и крутивший головой в поисках деревьев и цветов посреди влажных трав, вынужден был согласиться с тем, что протестантский Бог щедр по отношению к этому народу.