– Он был всего-навсего человеком.

– Знаю. И я любил его как человека. Я любил его, потому что он был даже более уязвимым и хрупким, чем многие другие. Когда у него болела спина, он опирался на меня… – Традескант помолчал. – Мне нравилось, когда он опирался на меня.

Джон был не в силах передать ту смесь восторга и жалости, которые испытывал одновременно, когда самый великий человек в Англии после короля вверял ему свои страдания и принимал его помощь. Элизабет поджала губы, сдержав поспешные слова и заглушив ревность. Она положила руку на плечо мужа и напомнила себе, что господин, которого он любил, теперь мертв и похоронен и что хорошая жена должна проявлять больше сочувствия.

– Ты говоришь так, будто потерял брата, а не хозяина.

Традескант кивнул:

– Господин – это как брат, как отец, даже как жена. Я все время размышлял о его нуждах, защищал его интересы. И я не могу быть счастлив здесь без него.

– Но у тебя есть я и малыш Джей, – ответила Элизабет, отказываясь понимать мужа.

– И я никогда не буду любить другую женщину или другого ребенка сильнее, чем люблю вас обоих. – Джон улыбнулся слабой печальной улыбкой. – Но любовь мужчины к своему господину – это нечто другое; она идет не только от сердца, но и от головы. Любовь к женщине держит мужчину дома; это личное удовольствие. Любовь к великому господину уводит в широкий мир, пробуждает гордость.

– Ты рассуждаешь так, словно нас тебе недостаточно, – упрекнула супруга Элизабет.

Джон покачал головой, отчаявшись когда-либо объяснить жене, что он имеет в виду.

– Нет, Элизабет, нет. Вас мне вполне достаточно. Дело совсем не в этом.

– Ты попробуешь найти другого лорда? Другого хозяина?

Выражение, быстро промелькнувшее на его лице, было глубже, чем скорбь, – это было отчаяние.

– На свете нет никого похожего.

От осознания глубины его потери Элизабет недолго помолчала, а затем спросила:

– Но как же мы? Я не хочу терять этот дом. И Джею здесь хорошо. Мы пустили корни точно так же, как деревья в саду. Ты обещал, что весной посадишь каштан и в старости мы будем отдыхать под его ветвями.

Традескант кивнул:

– Помню. И отрекаюсь от своих слов. Для меня невыносимо жить здесь без графа, Элизабет. Я пробовал и не смог. Освободи меня от идеи остаться здесь, и мы найдем другой дом, может, снова в Кенте.

– В Кенте? Что ты задумал? Где именно?

– Лорд Вуттон ищет садовника для работы в Кентербери и предлагал мне эту должность. У него есть секрет выращивания дынь, и мне интересно этот секрет выяснить. Его садовник вечно дразнит меня, что во всей Англии только лорд Вуттон умеет выращивать дыни.

– Фу ты! – с раздражением воскликнула Элизабет. – Забудь ты о своих дынях хоть на минуту! А как насчет дома? Сколько он будет платить?

– Заработок хороший, – отозвался Джон. – Шестьдесят фунтов вместо пятидесяти, что платил мне милорд. И у нас будет дом, дом главного садовника. Джей сможет посещать Королевскую школу в Кентербери. Для него это неплохо.

– Кентербери, – задумчиво промолвила Элизабет. – Я никогда не жила в торговом городе. Там будет с кем пообщаться.

– Мы можем отправляться немедленно. Лорд Вуттон говорил со мной после смерти милорда, и мы условились, что я отвечу в течение трех месяцев.

– И ты не полюбишь лорда Вуттона так, как любил графа? – с надеждой спросила Элизабет.

Джон покачал головой:

– Никогда у меня не будет такого господина.

– Тогда поехали, – сказала она со своей внезапной решимостью. – Посадим каштан в Кентербери, а не в Хатфилде.

Джон услышал колокола, когда, запустив руки по локти в холодную землю, трудился в саду лорда Вуттона. Похоронный звон разносился в воздухе. Потом раздались пушечные залпы.

Традескант встал, отряхнул грязь со штанов и потянулся за курткой, висевшей на черенке лопаты.

– Что-то случилось, – бросил Джон парнишке-подмастерью, работавшему рядом с ним.

– Может, сбегать в город за новостями? – нетерпеливо предложил парнишка.

– Нет, – отрезал Традескант. – Ты оставайся здесь и работай, а я схожу в город и выясню, что случилось. Если, когда я вернусь, тебя здесь не будет, пеняй на себя.

– Да, господин Традескант, – мрачно произнес подмастерье.

Колокол звонил все настойчивее. Широким шагом Джон покинул сад и направился к собору. Всюду люди собирались группками и сплетничали, но Джон шел и шел, пока не добрался до ступеней собора. Там он заметил знакомое лицо директора школы.

– Доктор Филипс! – окликнул он. – Почему звонят колокола?

Услышав свое имя, директор повернулся, и Джон с ужасом увидел, что лицо его залито слезами.

– Боже мой! Что случилось? На нас напали? Неужели Испания?

– Принц Генрих. – Директор всхлипнул. – Наш благословенный принц. Мы потеряли его.

Первую секунду Джон просто не верил своим ушам.

– Принц Генрих?

– Умер.

Традескант потряс головой:

– Но он такой сильный, он всегда был таким здоровым…

– Скончался от лихорадки.

Рука Джона поднялась ко лбу, он собрался перекреститься на старый запрещенный манер, но вовремя остановился.

– Бедный мальчик, Господи спаси, бедный мальчик, – запричитал Джон, вместо того чтобы перекреститься.

– Я забыл, вы ведь часто его видели.

– Нечасто, – возразил садовник со своей обычной осторожностью.

– Он же был благословенным принцем, красивым, воспитанным и добрым.

Джон подумал о тиранических замашках красивого принца Генриха, о его небрежной жестокости по отношению к своему темноволосому брату, о поверхностной любви к сестре Елизавете, о царственной самонадеянности, которую многие назвали бы гордыней.

– Он был рожден для трона, – уклончиво ответил Джон.

– Боже, храни принца Карла, – выдохнул доктор Филипс.

Традескант понял, что маленький одиннадцатилетний хромой мальчик, который всегда бежал вслед за братом и никак не мог обратить на себя внимание отца, теперь, если доживет, станет следующим королем.

– Боже, храни принца, – согласился Джон.

– Если мы и его потеряем, – вполголоса посетовал доктор Филипс, – тогда трон снова займет женщина, принцесса Елизавета, и одному Богу известно, какие неприятности это принесет.

– Боже, храни его, – бормотал Джон. – Боже, храни принца Карла.

– А какой он? – поинтересовался доктор Филипс. – Принц Карл. Каким королем он будет?

Джон вспомнил о косноязычном мальчике – его специально учили ходить прямо, он изо всех сил стремился подражать двум старшим детям и знал, что его никогда не будут любить так, как этих двоих, и что он никогда не будет таким красивым. Традескант попытался представить, кем же станет ребенок, привыкший быть вторым, причем слабеньким вторым, когда вдруг превратится в первое лицо государства. Примет ли он любовь своего народа? Позволит ли ей согреть его, заполнить пустоту сердечка, принадлежавшего маленькому уродливому мальчику? Или он навсегда останется недоверчивым, вечно сомневающимся, постоянно старающимся казаться храбрее, сильнее и лучше, чем есть на самом деле?

– Из него получится хороший правитель, – заявил Традескант, сожалея, что его хозяин уже не будет наставником этого короля.

Единственным учителем мальчика в науке тюдоровского вероломства и тюдоровского обаяния будет его отец Яков, а с ним и его двор, в котором полно мужчин, отобранных за внешний вид и распутство, а не за знания и опыт.

– Господь поможет ему, – с надеждой добавил Традескант, подумав, что, кроме Господа, больше-то и некому.

Новый дом в Кентербери был немногим больше их первого жилища в Меофеме, но Элизабет не жаловалась, поскольку дом был элегантно отделан, а входная дверь открывалась на настоящую городскую улицу. Готовили, ели и отдыхали в большой комнате на первом этаже, в соседней комнате была спальня, в которой Элизабет и Джон делили широкую кровать с пологом на четырех столбиках. Джей, которому уже исполнилось восемь, поднимался на второй этаж по ненадежной лестнице, где его ждал соломенный тюфяк. Днем Джон отправлялся в сад лорда Вуттона, а Джей – в школу для маленьких детей; там, за пенни в неделю, его учили читать, писать и складывать цифры. К четырем часам перед обедом оба возвращались в сгущающихся осенних сумерках, Джон с лопатой на плече, Джей с учебником, зажатым под мышкой.