– Слава приходит в разных обличьях, – ответил Роберт Сесил. – Но думаю, люди будут тебя вспоминать, сидя под каштановыми деревьями и нюхая цветы, благоухающие в их садах. И ты останешься на этой колонне, пока будет стоять мой дом. Джон Традескант, запечатленный для потомков, стремящийся вперед с цветком в одной руке и граблями в другой.

Наконец для Элизабет и маленького Джея настало время переселения в Хатфилд. Гертруда, внезапно охваченная материнской нежностью, явилась проводить их и чуть не всплакнула из-за предстоящей разлуки. Все вещи погрузили в один фургон, Элизабет устроилась рядом с Джоном на сиденье возницы, а Джей втиснулся между ними.

– А где каштановое дерево? – вспомнил Джон.

– Опять он про это дерево! – воскликнула Гертруда, но без обычного ехидства.

– Благополучно отправится сзади, вместе с кухонными вещами, – пояснила Элизабет.

Передав жене вожжи от мирно стоящей лошади, Джон отправился к задней части фургона посмотреть, нормально ли пристроен бочонок с деревом. Деревце было прислонено к поручню под углом, то есть в дороге нежная кора на стволе могла повредиться. Джон сжал губы, удерживая суровые фразы. У Элизабет было много работы, она организовала переезд целого дома. Да еще маленький ребенок, подвижный как щенок, целый день крутился у нее под ногами. Традескант понимал, что не должен винить жену за небрежность к растению, которое было для нее лишь символом его любви. Элизабет никогда не заботилась об этом дереве так, как он. И было бы несправедливо требовать от нее иного. Он снял с фургона пару стульев и переставил вещи, надежно закрепляя деревце, потом вернулся на место кучера.

– А твой ребенок удобно сидит? – резко спросила Элизабет.

Джон кивнул и спокойно пояснил:

– Это очень дорогое дерево. Наверное, дороже фургона со всем содержимым. Мы были бы дураками, если бы сломали его по неосторожности.

Гертруда бросила быстрый взгляд на дочь, как бы сокрушаясь по поводу мужского упрямства. Элизабет потянулась к матери из фургона, поцеловала ее на прощание и сказала:

– Пожалуйста, навести нас в Хатфилде.

Когда фургон тронулся, Гертруда отступила назад и помахала им вслед, и Джей помахал в ответ. На какое-то мгновение ей показалось, что она сможет заплакать; Гертруда старательно скривила лицо и подумала о том, что потеряла дочь и внука, но слезы так и не пришли.

– Счастливого пути! – крикнула она, глядя, как Традескант удобнее устраивается на жестком сиденье возницы, словно готовится преодолеть полмира.

Когда фургон отъехал, Гертруда пробормотала себе под нос:

– Ну да, вижу-вижу, Джон Традескант, как твое сердце подпрыгивает от радости при одном только слове «путешествие». Лучше бы Элизабет создала семью с нормальным фермером откуда-нибудь из Кента. Тогда она бы и венчалась в отцовской церкви, и отпевали бы ее там же, где и крестили. Но нет, это все не для тебя, Джон, ты принадлежишь Сесилу со всеми потрохами, и честолюбие у тебя такое же, хотя забавно проявляется – в тяге ко всем этим редкостям и странствиям. И Меофем никогда не станет для тебя достаточно большим, загадочным и диковинным.

Маленький носовой платочек вспорхнул над удалявшимся фургоном, Гертруда выхватила свой и помахала.

– А все-таки Джон ее не бьет, – философски рассуждала она. – К тому же есть масса других, куда более плохих вещей, чем сад и господин, которые мужчина любит больше жены.

Элизабет и Традескант, не подозревающие о таком безжалостном и довольно точном описании их жизни, обнаружили, что чем дальше от Меофема, тем лучше их настроение.

– Странно, что я поселюсь где-то в другом месте. – Элизабет улыбнулась. – И дом будет больше, и сад лучше.

– Там вокруг вместо улиц сплошной парк, – подхватил Джон. – Джею будет где играть. А сады такие, каких Англия еще не знала. Фонтаны, речки!

– Нужно будет следить, чтобы он не убежал и не упал в воду, – озаботилась Элизабет. – Малыш очень непоседливый. Мне столько раз приводили его, когда он был уже на полпути в Суссекс.

– В садах милорда он может бродить сколько захочет, – заметил Джон с удовлетворением. – Там никто не причинит ему вреда.

– А обедать мы где будем – в большом доме или у себя? – спросила Элизабет.

– Если хозяина нет в поместье, то где угодно. Но если граф во дворце, он любит, когда слуги обедают в холле. И мне приятно видеть его.

– Так повелось, потому что дома тебе никто не готовил обед, – возразила Элизабет. – Но теперь рядом буду я…

Джон нежно положил ладонь на руку жены.

– Вопрос не в том, кто приготовит обед, ты или кухарки, и даже не в том, чью компанию я бы предпочел, – пояснил он. – Просто если граф будет меня искать и заглянет в холл, мне необходимо там быть. Ты уже должна это понимать, Элизабет. Мы собираемся жить на его земле, в его доме, и этот дом он дает нам бесплатно. Ты должна понимать, что хозяин для меня на первом месте.

На секунду Джону показалось, что жена набросится на него с бранью, а если они поругаются, то легко могут дуться друг на друга все два дня путешествия, потому что оба страшно обидчивые. Но потом Традескант увидел, что Элизабет признала существующее положение дел.

– Я понимаю, – сказала она. – Но мне трудно с этим смириться. Род, к которому я принадлежу, моя семья – мы свободные землевладельцы на собственной земле. И обедаем там, где пожелаем.

– Иногда только хлебом с беконом, – добавил Джон.

– Даже если и так. Это наш хлеб и бекон, и мы не боимся впасть в немилость.

Традескант кивнул:

– Если бы я довольствовался должностью простого фермера или садовника, жил бы сам по себе со своим маленьким садиком, где выращивал бы цветы, луковицы или фрукты на продажу, то я тоже был бы таким. Но я мечтал о большем, Элизабет. Мечтал о возможности создать самый великолепный сад в Англии. Граф подарил мне эту возможность, когда я был еще совсем молодым, таким молодым, что любой другой хозяин года три держал бы меня в учениках под чьим-нибудь надзором, прежде чем принял бы меня всерьез. Сесил поверил в меня, он рискнул. Он дал мне Теобальдс, когда я был совсем щенком.

– Неужели ты не видишь, чем заплатил за это? – воскликнула Элизабет. – Ты даже не можешь сам решить, где тебе обедать. Не можешь решить, где тебе жить. Иногда мне кажется, что ты не можешь сам решить, что тебе чувствовать. Значение имеют только чувства графа, но не твои.

– Так уж повелось, – вздохнул Джон. – Так устроен мир.

Элизабет покачала головой:

– Только не в Меофеме. И не в моей семье. И не в нашей стране. Лишь при дворе каждый ищет, как подняться под покровительством знатного человека. И только при дворе важный человек нуждается в приживалах, демонстрируя этим свою значимость. Но по всей Англии мужчины и женщины живут со своими убеждениями и никого не называют господином.

– Ты считаешь, такая жизнь лучше?

– Конечно, – подтвердила Элизабет.

Но то, что для нее было свободой от гнетущего долга, Джону представлялось потерей и непереносимой пустотой.

– Без моего господина я бы не сделал карьеру, – отозвался Традескант. – А то, что ты называешь свободой, – малая цена за возможность принадлежать душой и сердцем великому человеку. Я с радостью плачу эту цену.

– Но я тоже плачу ее, – спокойно сказала Элизабет.

На секунду Джон взглянул на жену – что-то в ее голосе заставило его ощутить нежность и сожаление, что они не стали друг для друга чем-то большим. Элизабет подумала, что муж обнимет ее за плечи и притянет к себе, правя одной рукой, и они поедут дальше, как влюбленный парень и его девушка на ярмарку.

– Да, ты тоже платишь, – согласился Джон, держа вожжи в обеих руках. – Ты знала, что выходишь замуж за человека, чей долг уже определен. Я стал слугой Сесила еще до нашей помолвки, не говоря уже о свадьбе. Ты знала об этом, Элизабет.

Элизабет не отрывала глаз от прямой дороги.

– Я знала, – произнесла она чуточку мрачно. – И не жалуюсь.