Ранним утром я, не заходя на веранду, выхожу во двор и огибаю наш дом. В нашем сообществе уже произошло множество самоубийств, и смерть Сэма словно добавила соли в этот безбрежный людской океан горя и страданий. Моему воображению представляются наши соседи, стоящие перед увитым розами сетчатым забором и оплакивающие вековые страдания. В этот момент тишины и скорби я понимаю, что мне надо сделать.

Вернувшись в спальню, я нахожу фотографию Сэма и ставлю ее на алтарь, который он устроил в гостиной, между фотографиями Иен-иен и отца. Я разглядываю вещи, которые Сэм поставил на алтарь в память о потерянных нами людях: моих и его родителях, его братьях и сестрах и нашем сыне. Я надеюсь, что Сэм воплотился в загробном мире, встретился со всеми ними и теперь наблюдает за нами сверху. Я зажигаю благовония и трижды кланяюсь. Во что бы я ни верила, я буду делать это каждый день до самой смерти — до того дня, когда мы с Сэмом встретимся вновь, в его раю или в моем.

Я верю в единого Бога, но я китаянка, поэтому я следую обеим традициям во время похорон Сэма. В Китае похороны являются самым значительным ритуалом: в последний раз мы выказываем уважение тому, кто нас оставил, воздаем ему должное и рассказываем молодым о его достижениях и поступках. Все это должно состояться для Сэма. Я выбираю костюм, в котором он будет покоиться в гробу. В карманы ему я кладу наши с Джой фотографии, чтобы мы сопровождали его на пути в китайский рай. Мы с Джой, Мэй и Верном будем одеты в черное, а не в белое, как это принято в Китае. Мы молимся, благодарим за то, что нам была дарована жизнь с Сэмом, прося прощения и милосердия. Вместо духового оркестра Берта Хом исполняет на органе гимны «О, благодать!», «Ближе, Господь, к Тебе» и патриотическую песню «Прекрасная Америка». Затем в ресторане «Сучжоу» проходит простой и скромный траурный обед на пять столиков. Присутствует всего пятьдесят человек: несравнимо меньше, чем на похоронах отца Лу, даже меньше, чем на похоронах Иен-иен. Причиной этого стал страх, охвативший наших соседей, друзей и клиентов. Когда ты процветаешь, люди с радостью придут к тебе, но и не мечтай, что кто-то пошлет тебе уголь во время снегопада.

Я сижу за главным столом, между сестрой и дочерью. Обе ведут себя как принято, но их переполняет чувство вины: Мэй — потому, что ее не было, когда все произошло, Джой — потому что она считает, что стала причиной самоубийства отца. Я знаю, что должна сказать им, что они не виноваты. Никто не мог предвидеть, что Сэм пойдет на такое безумство. Но, сделав это, он освободил меня, Джой и дядюшек от дальнейшего преследования. После смерти Сэма агент Биллингс сказал мне:

— Теперь, когда нет ни вашего свекра, ни мужа, мы не можем ничего доказать. И похоже, что мы ошибались насчет той группы, в которой состоит ваша дочь. Это для вас радостная весть, но мой вам совет: когда ваша дочь вернется в сентябре на учебу, посоветуйте ей держаться подальше ото всех китайских организаций и вести себя осторожнее.

— Мой свекор родился в Сан-Франциско. Мой муж всегда был гражданином Америки, — ответила я, глядя на него.

Как я могла так спокойно говорить с агентом службы иммиграции, не зная при этом, как поговорить со своей сестрой или успокоить дочь? Я знаю, что им больно, но не могу им помочь. Это я нуждаюсь в их помощи. Но даже когда они пытаются что-то сделать — приносят мне чай, демонстрируют свои красные опухшие глаза, сидят со мной, пока я плачу, — я чувствую, что меня переполняет безбрежная печаль и… ярость. Зачем моей дочери понадобилось вступать в эту группу? Почему она не оказывала своему отцу должного уважения в последние несколько недель? Почему моя сестра постоянно поддерживала увлечение Джой американскими нарядами, стрижками и мнениями? Почему она не помогала нам с Сэмом справляться со всеми трудностями? Почему она не заботилась о своем муже сама все эти годы, а особенно в день смерти Сэма? Если бы она, как и подобает, сама возилась с ним, у меня была бы возможность остановить Сэма. Я знаю, что во мне говорит мое горе. Легче злиться на них, чем страдать из-за смерти Сэма.

Вайолет с мужем, также сидящие за нашим столом, упаковывают для меня несъеденное угощение. Дядя Уилберт прощается. Дядя Фред, Марико и их дочери уходят домой. Дядя Чарли мешкает, но что он может сказать? Что все они могут сказать? Я киваю, по-американски пожимаю им руки и благодарю за то, что они пришли. Я изо всех сил стараюсь быть достойной вдовой. Вдовой…

Принято, чтобы во время траура вас навещали знакомые, приносили угощения и играли с вами в домино. Но, как и во время похорон, большинство наших друзей и соседей предпочитают держаться в стороне. Они смакуют сплетни, не понимая, что мои беды могут в любой момент коснуться их самих. Только Вайолет осмеливается навестить меня, и впервые в жизни я рада тому, что меня есть кому утешить, кроме Мэй.

Во многом Вайолет ассимилировалась гораздо глубже нас — у нее есть достойная работа и дом в Силвер-Лейк, но все же она отважилась прийти ко мне, хотя у них с Роландом гораздо больше причин бояться, чем было у нас с Сэмом. В конце концов, они были вынуждены остаться в Америке, так как Китай стал закрытой страной. Их должности, которые ранее вызывали у всех такое восхищение, теперь делают их объектами подозрений: они могут быть шпионами, оставленными здесь специально для сбора информации о технологиях и исследованиях США. Тем не менее она превозмогает свой страх и приходит навестить меня.

— Сэм был хорошим Быком, — говорит Вайолет. — Он был честным человеком, готовым нести ответственность за свою прямоту. Он следовал законам природы и терпеливо вращал колесо судьбы. Он не страшился своей участи и знал, что сделать, чтобы спасти вас с Джой. Бык всегда делает все возможное, чтобы защитить свою семью.

— Моя сестра не верит в китайский гороскоп, — вмешивается Мэй.

Не знаю, почему она так говорит. Конечно, было время, когда я не верила в подобные вещи, но это было давно. В глубине души я понимаю, что моя сестра — действительно Овца, что я навсегда останусь Драконом, Джой — Тигром, а мой муж был Быком — надежным, собранным, спокойным и, как сказала Вайолет, не страшившимся жизненных тягот. Это замечание, как и многие другие высказывания Мэй, показывает, как мало она меня знает. Почему я раньше этого не замечала?

Не отвечая Мэй, Вайолет гладит мое колено и цитирует старую поговорку:

— Все легкое и чистое поднимается вверх, становясь небом.

В моей жизни не было трех ровных миль или трех солнечных дней подряд. Раньше я была храброй, но теперь я совершенно опустошена. Мое горе подобно непроницаемому слою густых облаков. Мои одежды и сердце черны, и я не могу думать ни о чем другом.

Тем же вечером, когда Верна уже покормили, погасили свет в его комнате и Джой ушла выпить чаю с сестрами И, в мою комнату стучится Мэй. Я встаю и открываю ей дверь. На мне сорочка, мои волосы в беспорядке, а лицо опухло от слез. На моей сестре — изумрудно-зеленое атласное платье, облегающее фигуру, ее волосы уложены в неправдоподобно высокую прическу, в ушах сверкают серьги с нефритом и бриллиантами. Она куда-то собирается. Куда — я не интересуюсь.

— Второй повар сегодня не вышел на работу, — говорит она. — Что мне делать?

— Мне все равно. Решай по своему усмотрению.

— Я знаю, тебе сейчас тяжело, и я сочувствую тебе. Действительно сочувствую. Но ты нужна мне. Ты не представляешь, как тяжело мне сейчас приходится с кафе, Верном, домашним хозяйством и моим бизнесом. У меня так много дел.

Я слушаю, как она вслух дивится тому, в какие хлопоты выливается обеспечение съемок фильма «Вокруг света за восемьдесят дней» массовкой, костюмами и реквизитом вроде тележек, киосков и повозок рикш.

— Как правило, я беру за прокат десять процентов стоимости предмета, — продолжает она. Я понимаю, что Мэй пытается заставить меня выйти из комнаты, вернуться к жизни и, как обычно, помочь ей, но, честно говоря, я ни черта не смыслю в ее делах, и сейчас мне они совершенно безразличны. — Некоторые предметы берут в аренду на несколько месяцев, на год, и среди них есть вещи, которые нечем будет заменить в случае поломки, — повозки, например. Как ты думаешь, сколько мне за них брать? Каждая стоит около двухсот пятидесяти долларов, то есть, по идее, неделя должна стоить двадцать пять долларов. Но, наверное, надо брать больше, ведь если с ними что-нибудь случится, где мне взять новые?