— В Шанхае я была красоткой. Почему мне нельзя быть красоткой здесь?

Долгий путь начинается с первого шага. Несколько недель спустя он наконец сдается.

— Один раз. Можешь сняться один раз.

Услышав это, Иен-иен всхлипывает и выходит из комнаты, Сэм недоверчиво трясет головой, а я краснею от удовольствия, видя, что Мэй сумела победить старика.

Не знаю, как называется первое кино, в котором снялась Мэй. Благодаря тому, что у нее есть одежда, она играет певицу, а не крестьянку. Три ночи подряд она уходит работать, а отсыпается днем, поэтому мне не удается расспросить ее до окончания съемок.

— Всю ночь я сидела в макете чайного домика и грызла миндальные печенья, — мечтательно рассказывает она. — Помощник режиссера назвал меня милой помидоркой, представляешь?

Несколько дней подряд она зовет Джой милой помидоркой. Мне это кажется глупостью. После следующих съемок она начинает всюду вставлять «черт побери». Например: что, черт побери, ты положила в этот суп, Перл?

Она часто хвастается тем, как их кормят на съемках.

— Нас кормят два раза в день, и еда там отличная — американская! Мне надо поберечься, Перл, а то я растолстею и не буду влезать в чонсамы.Если я не буду идеально выглядеть, мне никогда не дадут роль со словами.

С тех пор она садится на диету — и это несмотря на то, что она и так стройна и знает, каково это — не есть из-за войны, бедности и невежества. Диета длится до следующей работы, которую ей предлагает Том, и еще много дней после нее. Мэй сбрасывает воображаемый вес. И все это в надежде на то, что режиссер даст ей произнести какую-нибудь фразу. Даже я знаю, что, если не считать Анны Мэй Вонг и Кей Люка, который играет старшего сына Чарли Чана, роли со словами достаются только ло фань,которые красят лицо желтым, подводят глаза и говорят на ломаном английском.

В июне Тому приходит в голову новая идея. Мэй вцепляется в нее и излагает ее нашему свекру, которому она тоже приходится по душе.

— Джой такая красавица, — говорит Том Мэй. — Из нее выйдет отличная актриса.

— За нее вы получите больше денег, чем за меня, — сообщает Мэй Старому Лу.

— Пань-ди — везучая девочка, — доверительно говорит мне старик. — Она еще ребенок, а уже может заработать.

Я не уверена, что хочу, чтобы Джой проводила так много времени со своей тетушкой, но раз уж Старый Лу понял, что может заработать на девочке…

— Я разрешу ей сниматься при одном условии.

Я могу выдвигать условия, потому что именно я, ее мать, должна подписывать бумаги, разрешающие ей работать целыми днями, а иногда и ночами под присмотром тетушки.

— Весь ее заработок будет принадлежать ей.

Старому Лу это не по нраву. Да и с чего бы?

— Вам больше никогда не придется покупать ей одежду, — настаиваю я. — Вы больше никогда не будете тратиться на ее еду. Вы больше не потратите ни пенни на Надежду-на-брата.

Слыша это, старик улыбается.

Свободные от работы дни Мэй и Джой проводят вместе со мной и Иен-иен. На протяжении этих долгих дней мне не раз вспоминаются мамины рассказы про то, как она в детстве проводила время на женской половине дома — вместе с сестрами, кузинами, тетушками, матерью и бабушкой. У них у всех были перебинтованы ступни, и они были принуждены постоянно вести военные действия, не показывая противнику своих чувств.

Теперь, в Америке, Мэй и Иен-иен по любому поводу набрасываются друг на друга, как черепахи в корзине.

— Джукпересолен, — замечает Мэй.

— Он недосолен, — возражает Иен-иен.

Если Мэй кружится по гостиной в сарафане и босоножках, Иен-иен принимается брюзжать:

— Нельзя в таком виде показываться на людях.

— Но здесь принято обнажать руки и ноги!

— Ты же не ло фань, — возражает Иен-иен.

Но любимым предметом их споров является Джой. Если Иен-иен хочет надеть на малышку свитер, Мэй протестует, говоря, что Джой «уже изжарилась, как кукуруза на огне». Если Иен-иен говорит, что моей дочери следует научиться вышивать, Мэй заявляет, что ей непременно надо научиться кататься на роликах.

Но больше всего Иен-иен выводит из себя то, что Мэй работает в кино и вовлекает Джой в эту позорную деятельность. За это моя свекровь винит меня.

— Как ты можешь позволять ей водить Джой в подобные места? Ты хочешь, чтобы на ней потом никто не женился? Думаешь, кому-то нужна невеста, которая пятнает свое доброе имя в таких грязных фильмах?

Не давая мне ответить, да и не интересуясь, видимо, моим ответом, Мэй вмешивается в разговор:

— Нет в них ничего грязного! Просто они не для вас предназначены.

— Правда есть только в легендах. Они учат нас жизни.

— Кино тоже учит нас жизни, — парирует Мэй. — Мы с Джой помогаем рассказывать людям романтичные истории о героях и добродетельных женщинах. Там нет всяких лунных девушек и призраков, чахнущих от любви.

— Простушка ты, — упрекает ее Иен-иен. — Хорошо, что у тебя есть сестра. Тебе бы следовало брать пример со своей цзецзе.Она-то понимает, что легенды могут многому нас научить.

— Да что Перл в этом понимает? — отвечает Мэй, как будто меня нет в комнате. — Она такая же старомодная, как мама.

Как она могла назвать меня старомодной? Как она может сравнивать меня с мамой? Я признаю, что тоска по дому и родителям сделали меня во многом похожей на маму. Все эти традиционные представления о гороскопе, еде и прочем успокаивают меня. Но не только я ищу утешения в прошлом. Мэй в свои двадцать лет прелестна, остроумна и практически совершенна, но ее жизнь — даже несмотря на то, что она снимается в кино, — далека от того, о чем мы мечтали, будучи красотками в Шанхае. Нам обеим не повезло, и она могла бы проявлять чуть больше понимания по отношению ко мне.

— Если эти ваши фильмы учат быть романтичными, то почему тогда твоя сестра, которая целые дни проводит со мной, гораздо больше в этом преуспела? — атакует Иен-иен.

— Я очень даже романтичная! — защищается Мэй, тем самым угождая в расставленную Иен-иен ловушку.

— Недостаточно, видно, романтичная, чтобы принести мне внука! — с улыбкой говорит Иен-иен. — Тебе уже пора родить…

Я вздыхаю. Подобные споры между свекровью и невесткой стары как мир. Вот почему я рада, что большую часть дня Мэй и Джой проводят на площадке, а я остаюсь наедине с Иен-иен.

По четвергам мы относим обед нашим мужьям в Чайна-Сити и ходим по домам, пансионатам и различным учреждениям на Спринг-стрит, где торгуют бакалеей, и даже в Новом Чайна-тауне. Теперь вместо пикетов мы собираем деньги для фонда «Помощь Китаю» и фонда Национального спасения. Мы ходим с пустыми банками из-под овощей по улицам Мэй-Лин, Гин-Лин и Сунь-Мунь, сговорившись, что не пойдем домой, пока наши банки хотя бы наполовину не наполнятся медяками, десяти-и двадцатипятицентовиками. В Китае голод, и мы покупаем у бакалейщиков китайские товары, пакуем их и отсылаем туда, откуда они прибыли: домой, в Китай.

При этом я знакомлюсь с людьми. Все хотят знать мое родовое имя и из какой деревни я родом. Я знакомлюсь с бессчетным множеством Вонгов, Ли, Фаней, Ляней и Мо. Старый Лу, однако, не против того, что я брожу по Чайна-тауну и общаюсь с посторонними людьми: рядом со мной всегда моя свекровь, которая постепенно начинает воспринимать меня не как презираемую невестку, а как друга.

— Когда я была маленькой, меня похитили из дома, — рассказывает Иен-иен в один из четвергов, пока мы идем по Бродвею из Нового Чайна-тауна. — Ты знала?

— Нет. Какой ужас! — отвечаю я, но эти слова не передают и малой части того, что я чувствую. Мне пришлось покинуть родной дом, но я не могу себе представить, каково это — быть похищенной. — Сколько вам было лет?

— Да откуда же мне знать? Некому было мне сказать. Может, пять, может, больше или меньше. Помню, что у меня были брат и сестра, а вдоль главной дороги в деревне росли плакучие ивы. Помню рыбный пруд, но, наверное, такой был в каждой деревне. — Она делает паузу. — Я давно уехала из Китая, но это по-прежнему моя родина. Я каждый день по нему скучаю и страдаю, когда он страдает. Потому я и собираю деньги для «Помощи Китаю».