— Вы думаете, вы такие умные, приехали из Шанхая, лучше всех все знаете. Да куда ты денешься одна ночью с ребенком? Да и днем тоже? Кровь вашего отца вас испортила, потому я и купил вас так дешево. Но я не собираюсь расставаться со своей собственностью.

Мэй смотрит на меня — я старшая сестра и должна знать, как поступить. Но я совершенно ошеломлена. Никто не спросил нас, почему мы не встретились с Лу в Гонконге, что с нами случилось, как мы выжили и как добрались до Америки. Все, что заботит Старого Лу и Иен-иен, — ребенок и браслеты. Вернон пребывает в своем мире, а Сэм, кажется, не участвует в жизни семьи. Им нет до нас никакого дела, но мы все равно в ловушке. Мы можем трепыхаться и ловить ртом воздух, но сбежать мы не можем. Пока не можем.

Мы позволяем старику забрать наши украшения. О деньгах, спрятанных в лай сэ,он не спрашивает: видимо, понимает, что это было бы уже слишком. Но я не радуюсь и вижу, что Мэй тоже не рада: она одиноко стоит посреди комнаты с потерянным и печальным видом.

Все по очереди посещают уборную. Старый Лу и Иен-иен отправляются в постель первыми. Мэй глядит на Верна, тот тянет себя за волосы и выходит из комнаты. Мэй следует за ним.

— Для ребенка есть место? — спрашиваю я Сэма.

— Иен-иен что-то приготовила. Надеюсь.

Он вздыхает, выдвинув подбородок.

Я следую за Сэмом по темной гостиной. В его комнате нет окон. С потолка свисает голая лампочка. Большую часть комнаты занимают кровать и шкаф. Средний ящик шкафа выдвинут, в нем лежит мягкое одеяло для Джой. Я кладу ее и оглядываюсь. Уборной здесь нет, но один из углов завешен тканью.

— Где моя одежда? — спрашиваю я. — Твой отец забрал ее после свадьбы.

Сэм глядит себе под ноги.

— Она уже в Чайна-Сити, — говорит он. — Я завтра тебя отведу. Может, он позволит тебе что-нибудь забрать.

Я не знаю, что такое Чайна-Сити, и не понимаю, что он имеет в виду, говоря, что мне, может быть, позволят взять что-нибудь из своей одежды. Меня мучает мысль о том, что мне предстоит лечь в постель с мужчиной, моим мужем. Строя планы, мы с Мэй совершенно упустили из виду этот момент. Я стою истуканом посреди комнаты, так же, как стояла Мэй пять минут назад.

Сэм умудряется суетиться даже в такой тесноте. Он открывает банку с какой-то вонючей жидкостью, становится на четвереньки и наливает ее в оловянные стаканчики, в которых стоят ножки кровати. Закончив, он садится на корточки, плотно закрывает банку и поясняет:

— Это керосин, чтобы клопы не кусали.

Клопы!

Он снимает рубашку, ремень и вешает их на крюк за занавеской, плюхается на кровать и после долгой паузы выдавливает из себя, уставившись в пол:

— Мне очень жаль, что так вышло сегодня.

Помолчав еще, он добавляет:

— Мне очень жаль, что все так вышло.

Я вспоминаю, какой самоуверенной была в нашу первую брачную ночь. Своей дерзостью и безрассудством эта девушка напоминала античную воительницу — но она пала в хижине на пути от Шанхая к Великому каналу.

— Еще слишком рано после родов, — говорю я, собравшись с силами.

Сэм смотрит на меня печальными темными глазами.

— Думаю, тебе удобнее будет лечь ближе к Джой, — говорит он наконец.

Когда он забирается под одеяло, я выключаю свет, сбрасываю обувь и ложусь. Я благодарна Сэму, что он не пытается прикоснуться ко мне. Когда он засыпает, я ощупываю в кармане лай сэ.

Какие впечатления о новом месте станут первыми воспоминаниями? Первый обед? Первый рожок мороженого? Первый человек, с которым познакомишься? Первая ночь, проведенная в новой постели нового дома? Первое нарушенное обещание? Первое осознание того, что окружающие видят в тебе лишь потенциальную мать сыновей? Что твои соседи так бедны, что могут положить в твой лай сэтолько доллар — как будто этот доллар может составить тайный капитал женщины? Что твой свекор, родившийся здесь, всю жизнь провел в китайском квартале и хуже всех в мире говорит по-английски? Тот миг, когда вдруг понимаешь, что все, что ты думала о положении, состоянии и могуществе семьи мужа, столь же ошибочно, как и то, что ты думала о положении и состоянии своей собственной семьи?

Чаще всего я испытываю тревогу, растерянность и тоску по безвозвратно ушедшему прошлому. Дело не только в том, что мы с сестрой — чужие в этом странном месте. Такое впечатление, что в китайском квартале все — беженцы. Мужчин с Золотой горы, богатых до неприличия, здесь нет. Старый Лу к ним тоже не относится. На острове Ангела я узнала, сколько у него предприятий и сколько они стоят, но в здешней нищете эти цифры ничего не значат. Во время Депрессии люди потеряли свои места. Те, кому посчастливилось обзавестись семьями, отослали их обратно в Китай: там их содержание обходится дешевле. Когда японцы напали на Китай, этим людям пришлось вернуться. Но денег у них больше не стало, и им, как мне рассказывали, пришлось жить в еще более невыносимых условиях, чем прежде.

Пять лет назад, в 1933 году, большую часть Чайна-тауна снесли, чтобы построить новую железнодорожную станцию. В день нашего прибытия мы с Сэмом проезжали на трамвае мимо этой огромной стройплощадки. На переезд людям дали двадцать четыре часа — гораздо меньше, чем было у нас с Мэй в Шанхае, — но им некуда было идти. По закону, китайцы не могут владеть недвижимостью, а сдавать им жилье большинство домовладельцев не хотят, так что люди набивались в комнатушки уцелевших построек старого Чайна-тауна (где живем теперь и мы) или китайского рынка — прибежища огородников и торговцев, слетающихся сюда из иных краев и иной цивилизации.

Все здесь, как и я, тоскуют по своим семьям в Китае. Но когда я у себя в спальне прикалываю к стене фотографии, которые мы с Мэй привезли с собой, Иен-иен набрасывается на меня:

— Дурочка! Хочешь неприятности на нас накликать? А если сюда инспекторы придут? Как ты им объяснишь, чьи это фотографии?

— Это мои родители, — отвечаю я. — И мы с Мэй в детстве. В этом нет никакой тайны.

— Здесь все — тайна. Ты хоть раз видела здесь чьи-нибудь фотографии? Сними, пока я их не выбросила.

Это произошло в первое же утро после нашего приезда. Вскоре я понимаю, что мы хоть и прибыли в новую страну, но как будто шагнули во времени далеко назад.

Китайское слово, обозначающее жену — фужэнь, — сочетает два элемента: «женщина» и «метла». В Шанхае у нас с Мэй были слуги. Теперь служанкой стала я. Почему именно я? Не знаю. Может быть, потому, что у меня ребенок, а может быть, потому, что Мэй не понимает, когда Иен-иен обращается к ней на сэйяпе с требованием сделать что-нибудь, или потому, что Мэй не живет в постоянном страхе, что нас раскроют, что нас начнут позорить — ее за то, что она родила ребенка не от мужа, а меня — за то, что не способна иметь детей, — что нас вышвырнут на улицу.

Итак, каждое утро, после того как Верн уходит в школу — он учится в девятом классе средней школы, а Мэй, Сэм и старик отправляются в Чайна-Сити, я остаюсь дома и тру о стиральную доску простыни, грязное белье, пеленки Джой, пропотевшую одежду братьев Сэма и тех холостяков, которые периодически у нас ночуют. Я опустошаю ночные горшки и выставляю емкости для кожуры дынных семечек, которые грызут мои домочадцы. Я мою полы и окна.

Иен-иен учит меня варить суп из головки латука и соевого соуса или брызгать соевым соусом на рис со свиным жиром, чтобы приглушить его вкус, а моя сестра тем временем изучает окрестности. Мы с Иен-иен лущим орехи, чтобы продать их в ресторан, я отмываю ванную после ежедневного омовения свекра, а моя сестра тем временем знакомится с новыми людьми. Моя свекровь наставляет меня, как быть матерью и женой, — меня выводят из себя бестолковость и высокомерие ее полных энтузиазма речей. Моя сестра тем временем осваивается на новом месте.

Хотя Сэм обещал, что сводит меня в Чайна-Сити — новый туристический китайский квартал через две улицы отсюда, я все еще там не была. Зато Мэй бывает там каждый день — участвует в подготовке к торжественному открытию. Каждый день, в зависимости от того, что сказал ей Старый Лу, она обещает мне, что я буду работать в кафе, в антикварном магазине или где-нибудь еще. Я слушаю с недоверием, зная, что меня не спросят, где бы мне хотелось работать. Но я была бы счастлива не работать больше на Иен-иен: не связывать пучками перья лука, не сортировать клубнику по размеру и спелости, не лущить эти чертовы орехи, пока пальцы не потрескаются и не покроются пятнами, и — самое омерзительное — не выращивать соевые ростки в ванной в перерывах между купаниями старика. Я сижу дома со свекровью и Джой; моя сестра каждый день рассказывает мне о людях с именами вроде Орешек или Долли. Она перебирает нашу одежду, хранящуюся в Чайна-Сити. Мы договорились, что в Америке будем одеваться как американки, но она упорно приносит одни чонсамы.Те, что поизящнее, она оставляет себе. Наверное, так и должно быть.