— А Томми? — спрашивает Мэй. Когда я качаю головой, она требует: — Отведи меня к нему.

Мне кажется, что это не лучшая идея, но она настаивает. Увидев его тело, Мэй падает на колени. Некоторое время мы сидим на бордюре. Ее волосы покрыты белой пылью, она похожа на призрак. Вероятно, я тоже.

— Надо убедиться, что с тобой все в порядке, — говорю я, отчасти ради того, чтобы отвлечь ее внимание от тела Томми. — Дай взглянуть.

Мэй поворачивается ко мне спиной, отвернувшись от Томми. Ее волосы слиплись от крови, но кровь уже начала запекаться, хороший признак. Я осторожно разбираю локоны, пока не нахожу рану на затылке. Я не доктор, но, кажется, швы здесь не нужны. Тем не менее она была без сознания, и мне хочется, чтобы какой-нибудь врач сказал мне, что ее можно без опасений забрать домой. Мы ждем, но даже после прибытия помощи на нас не обращают никакого внимания — слишком многим нужно помочь срочно. С наступлением сумерек я предлагаю идти домой, но Мэй не решается бросить Томми.

— Мы же всю жизнь его знали. Что скажет мама, если мы его здесь бросим? А его мать… — Она дрожит, но не плачет, ее потрясение слишком глубоко.

Когда за трупами приезжают грузовики для перевозки мебели, мы слышим грохот еще двух взрывов и треск пулеметных очередей. Все мы знаем, что это значит. Недомерки перешли в нападение. Международный сеттльмент они бомбить не будут, но Чапэй, Хункоу, Старый город и прилегающие территории попали под огонь. Люди вокруг кричат и плачут, но мы с Мэй, превозмогая страх, остаемся рядом с телом Томми, пока его не кладут на носилки и не погружают в одну из машин.

— Я хочу домой, — говорит Мэй, как только грузовик трогается с места. — Мама с папой волнуются. И я не хочу быть на улице, если генералиссимус выведет в воздух новые самолеты.

Она права. Наши воздушные силы уже доказали свою несостоятельность, и если они снова поднимутся в воздух, на улицах будет небезопасно. Все в пыли и крови, мы бредем домой. Люди шарахаются от нас, как будто мы несем с собой смерть. Я знаю, что мама придет в ужас, когда увидит нас, но я нуждаюсь в ее беспокойстве, в ее слезах и гневе за то, что мы подвергли себя такой опасности.

Мы входим в дом и идем в гостиную. Темно-зеленые шторы западного образца, окаймленные бархатными шариками, плотно задернуты. Бомбежка перебила электропровода, и комната залита теплым, уютным светом свечей. Из-за всех безумных событий дня я успела забыть о наших жильцах, но они о нас не забыли. Сапожник сидит на корточках рядом с отцом, студент наклонился над маминым креслом, пытаясь сохранять ободряющий вид. Танцовщицы стоят, прислонившись к стене, и нервно ломают пальцы. Жена и дочери полицейского сидят на лестнице.

Увидев нас, мама закрывает лицо и плачет. Папа кидается через всю комнату, обнимает Мэй и почти несет ее в кресло. Люди толпятся вокруг нее, щупают ее, чтобы убедиться, что она не ранена, трогают ее лицо и хлопают ее по рукам и коленям. Все говорят одновременно:

— Вы ранены?

— Что произошло?

— Мы слышали, что это был вражеский самолет. Эти обезьяны хуже черепашьих недоносков!

В то время как все сгрудились вокруг Мэй, жена и дочери полицейского подходят ко мне. Я вижу страх в глазах женщины. Старшая девочка дергает меня за рукав:

— Наш папа еще не вернулся. — В голосе ее слышна надежда и отвага. — Скажите, что вы его видели.

Я качаю головой. Девочка берет свою младшую сестру за руку, и они крадутся обратно к лестнице. Их мать в ужасе закрывает глаза.

Мэй, встав, с гордостью перечисляет то, что считает моими достижениями:

— Перл не плакала. Она не сдавалась. Она искала меня и нашла. Она вытащила меня. Она привела меня домой. Она…

Кто-то или что-то стучит во входную дверь. Папа сжимает кулаки, как будто знает, что сейчас произойдет. У нас больше нет слуги, который мог бы отворить дверь, но никто не двигается с места. Мы все испуганы. Беженцы пришли просить помощи? Недомерки уже в городе? Уже началось мародерство? Или какие-то умники сообразили, что во время войны они могут обогатиться, требуя деньги за защиту? Мы наблюдаем за тем, как Мэй, покачивая бедрами, идет к двери, открывает ее и медленно отступает, поднимая руки, словно желая защититься.

Трое вошедших одеты в штатское, но от них тем не менее веет опасностью. На них кожаные остроносые туфли, ими наносятся наиболее тяжкие увечья. На них черные хлопковые рубашки, на которых пятна крови будут незаметны. На них фетровые шляпы, надвинутые на глаза, чтобы скрыть лицо. У одного из них пистолет, у другого — какая-то дубинка, третьему, с его приземистой коренастой фигурой, видимо, не требуется оружия. Я прожила в Шанхае почти всю жизнь и научилась узнавать и избегать членов Зеленой банды на улицах и в клубах, но никогда не предполагала увидеть в своем доме одного из них, а тем более троих сразу. Никогда, скажу я вам, не приходилось мне видеть, чтобы комната пустела так быстро. Наши жильцы разлетелись, как сухие листья.

Трое бандитов, не обращая внимания на Мэй, проходят в гостиную. Несмотря на жару, меня охватывает дрожь.

— Мистер Цинь? — спрашивает коренастый, подходя к отцу. Тот — я никогда не забуду этого зрелища — несколько раз сглатывает, как рыба, хватающая ртом воздух на горячей цементной плите.

— У тебя что, отнялся язык?

Насмешливый тон говорящего отвлекает меня от отцовского лица, и я вижу кое-что более ужасное. Мочевой пузырь не выдерживает, и его брюки темнеют. Коренастый мужчина, явно главарь, с отвращением сплевывает.

— Ты не вернул долг Рябому Хуану. Годами брал у него деньги, шиковал на них и не возвращал. Нельзя играть в его заведениях и не отдавать проигранное.

Новость — хуже некуда. Рябой Хуан плотно контролирует город, поговаривают, что в случае кражи часов его люди находят пропажу в течение суток и возвращают законному владельцу — за соответствующую плату, конечно. Говорят, он присылает гробы тем, кто его рассердил. Тех, кто обманул его тем или иным способом, он обычно убивает. Нам еще повезло, что вместо этого нам просто нанесли визит.

— Рябой Хуан согласился на выгодную для тебя сделку, чтобы вернуть свои деньги, — продолжает бандит. — Это было непросто, но он проявил снисхождение. Ты должник, и он думал, что с тобой сделать.

Ублюдок выдерживает паузу и смотрит на отца.

— Ты сам объяснишь это им, — он как бы между прочим кивает в нашу сторону, но даже этот жест кажется нам угрожающим, — или мне помочь?

Мы ждем ответа отца. Когда он начинает говорить, ублюдок переключает свое внимание на нас.

— Мне надо было уплатить огромный долг, — объясняет он. — Тогда же прибыл коммерсант из Америки, которому нужны были рикши для его дела и жены для его сыновей. И Рябой Хуан предложил трехстороннюю сделку, которая удовлетворила бы всех.

Не знаю, как мама и Мэй, но я все еще надеюсь, что папа сделает или скажет что-нибудь, после чего этот ужасный человек и его приспешники покинут наш дом. Разве он не должен их выгнать — как мужчина, как отец и муж?

Главарь угрожающе нагибается к отцу:

— Наш босс приказал тебе удовлетворить требования мистера Лу и отдать ему твоих рикш и дочерей. Тебе не надо было ничего платить, и вы с женой могли остаться в своем доме. Мистер Лу оплатил бы твой долг американскими долларами. Все бы получили желаемое, и все остались бы живы.

Я в ярости, потому что отец солгал нам, но это ничто перед тем ужасом, который я чувствую, понимая, что он не единственный, кто не выполнил своих обещаний. Мы с Мэй тоже стали частью сделки. И выходит, тоже обманули Рябого Хуана. Бандит не останавливается на этих деталях.

— Хотя наш босс получил свои деньги, есть одна проблема, — продолжает он. — Твои дочери не сели на тот корабль. Какой вывод сделают другие должники Рябого Хуана, если тебе это сойдет с рук? — Ублюдок оглядывает комнату и показывает на нас с Мэй: — Это твои дочери? Они должны были встретиться со своими мужьями в Гонконге. Почему этого не произошло?