Мы с Горелым едим бутерброды, сидя на кровати, и рассматриваем прикрепленные мною к стене листочки. Он без всяких слов понимает, насколько вызывающ этот мой поступок. С другой стороны, есть в нем что-то от одобрения. В любом случае мы едим, погруженные в тишину, которая лишь изредка нарушается, когда мы обмениваемся дежурными фразами, и является частью той всеобщей тишины, что примерно час назад опустилась на гостиницу и городок.

После еды мы моем руки, чтобы не запачкать маслом фишки, и приступаем к игре.

В этом туре я возьму Лондон и тут же его потеряю. Перейду в контрнаступление на востоке и буду вынужден отступить.

Я бродил по пляжу, когда все было Тьмою, повторяя вслух забытые имена, погребенные в архивах, пока вновь не взошло солнце. Но забыты ли эти имена или просто ждут своего часа? Я вспомнил игрока, которого Некто видит сверху: одна голова, плечи, тыльные стороны ладоней и доска с фигурами как сцена, где разыгрываются тысячи начал и финалов; вечный калейдоскопичный театр; единственный мост между игроком и его памятью; его память, которая есть желание и взгляд. Сколько их было, неукомплектованных, необстрелянных пехотных дивизий, что держали фронт на западе? Или тех, кто, несмотря на измену, остановил наступление в Италии? Какие бронетанковые дивизии прорвали оборону французов в сороковом и оборону русских в сорок первом и сорок втором? А с какими дивизиями, сыгравшими решающую роль, фельдмаршал Манштейн вторично взял Харьков и тем самым избежал катастрофы? Какие пехотные дивизии прокладывали путь танкам в сорок четвертом году в Арденнах? А сколько боевых групп — не сосчитать! — принесли себя в жертву на разных фронтах, чтобы остановить врага? Нет единого мнения на сей счет. Только играющая память знает это. Разгуливая по пляжу или съежившись на кровати у себя в номере, я воскрешаю названия и имена, они обрушиваются на меня лавиной, и я успокаиваюсь. Мои любимые фишки: 1-я парашютная в Анцио, Panzer Lehr и 1-я дивизия СС «Лейбштандарте Адольф Гитлер» в Fortress «Europa» и еще и фишек, соответствующих 3-й парашютной дивизии в «Омаха-бич», 7-й бронетанковой дивизии во Франции сорокового, 3-й танковой в Panzerkrieg,1-му бронетанковому корпусу СС в русскую кампанию, 40-му танковому корпусу на русском фронте, 1-й дивизии СС ЛАГ в Battle of the Bulge, Panzer Lehrи 1-й дивизии СС ЛАГ в «Кобре», танковому корпусу «Гросс Дойчланд» в «Третьем рейхе», 21-й танковой дивизии в The Longest Day,104-му пехотному полку танковой армии в Африке… Даже чтение вслух Свена Хасселя [34]не могло бы стать лучшим стимулятором… (Кто это у нас читал одного Свена Хасселя? Все бы сказали, что М. М., это вполне в его духе, но на самом деле это был совсем другой тип, похожий на собственную тень, над которым мы с Конрадом в свое время вдоволь напотешались. Этот парень организовал в 1975 году в Штутгарте День ролевых игр. Игровым полем для него стал весь город, на улицах которого по правилам, заимствованным с небольшими изменениями из Judge Dredd, [35]была разыграна партия, посвященная последним дням Берлина. Рассказывая об этом сейчас, замечаю, что Горелый слушает меня с явным интересом, хотя вполне возможно, он притворяется, чтобы не дать мне сконцентрироваться на игре. Что ж, желание законное, но только все это напрасно, поскольку я способен перемещать свои корпуса с закрытыми глазами. В чем состояла игра, называвшаяся «Берлинский бункер», каковы были ее цели, каким образом достигалась победа и кто тут побеждал — все это так и осталось не совсем понятным. Двенадцать игроков изображали солдат, занимавших круговую оборону на подступах к Берлину. Шесть игроков выступали в роли представителей Народа и Партии и могли действовать только внутри оборонительного кольца. Трое игроков представляли Руководство и обеспечивали взаимосвязь между остальными восемнадцатью, чтобы те не оказались вне кольца, когда оно сжималось, что происходило постоянно, и, главное, чтобы само это кольцо не было прорвано, что неизбежно должно было случиться. Наконец, был еще один участник, наделенный довольно неопределенными и тайными функциями. Он мог и должен был перемещаться по осажденному городу, но был единственным, кто не знал, где проходит линия обороны; он мог и даже обязан был совершать объезд города, но был единственным, кто не знал ни одного из его защитников. Он обладал правом смещать членов Руководства и ставить на их место представителей Народа, но делал это вслепую, оставляя в условленном месте письменные распоряжения и получая донесения. Его власть была столь же велика, как его слепота, — наивность, по словам Свена Хасселя, — а его свобода столь же велика, как постоянный риск, которому он подвергался. Над ним была установлена своего рода незримая опека, поскольку конечная судьба всех участников зависела от его судьбы. Как и следовало ожидать, игра закончилась полным конфузом: кто-то из игроков заблудился в предместьях, кто-то сжульничал, кто-то с наступлением темноты самовольно покинул свою позицию, а некоторые участники за всю игру так и не увидели никого из партнеров, если не считать арбитра, и т. д. Разумеется, ни я, ни Конрад в этом действе не участвовали, хотя Конрад взял на себя труд наблюдать за событиями из спортзала Промышленного техникума, где состоялось открытие Дня игр, и впоследствии рассказывал, как тяжело неудача сказалась на моральном состоянии новоявленного Свена Хасселя. Через несколько месяцев он уехал из Штутгарта и теперь, по словам всезнающего Конрада, живет в Париже и занимается живописью. Не удивлюсь, если встречу его на конгрессе…)

После полуночи развешанные на стене ксерокопии наводят на мрачные мысли. За ними ничего нет, одна пустота.

— Становится свежо, — говорю я.

Горелый пришел в вельветовой куртке; она ему явно мала — по-видимому, это подарок какой-нибудь доброй души. Куртка старая, но хорошего качества; перед тем как подойти к доске, он снимает ее, аккуратно складывает и кладет на кровать. Его сдержанная и сосредоточенная готовность умиляет. Со своей тетрадкой, куда он заносит все стратегические и материальные изменения в стане союзников (а может, это дневник, наподобие моего?), он теперь не расстается… Такое впечатление, что в «Третьем рейхе» он нашел для себя приемлемую форму общения. Здесь, возле карты и своих force pool, он выглядит уже не страшилищем, а мыслителем, управляющим сотнями фишек… Он диктатор и творец… Кроме того, это для него развлечение… Если бы не ксерокопии, я бы сказал, что оказал ему услугу. Однако эти листки — недвусмысленное предупреждение, первое свидетельство того, что я должен быть начеку.

— Горелый, — спрашиваю я, — тебе нравится игра?

— Нравится.

— И ты думаешь, раз тебе удалось меня остановить, значит, ты выиграешь?

— Не знаю, пока рано об этом говорить.

Горелый распахивает настежь балкон, чтобы ночь очистила от дыма мою комнату, по-собачьи наклоняет голову набок и после некоторой запинки спрашивает:

— Скажи, какие у тебя еще любимые фишки? Какие дивизии самые замечательные (буквально так!) и какие битвы наиболее трудные? Расскажи мне побольше об игре…

В моей комнате появляются Волк и Ягненок. В отсутствие фрау Эльзы прежде строгие гостиничные правила сразу помягчели, и теперь сюда заходят все кому не лень. Анархия постепенно устанавливается на всех уровнях обслуживания, и чем дальше от нас жаркие дни, тем она заметней. Такое впечатление, что люди могут работать только в поту или когда видят перед собой взмокших клиентов. Обстановка располагает к тому, чтобы уехать, не расплатившись, но на подобное бесстыдство я решился бы лишь в том случае, если бы какой-нибудь волшебник сделал так, чтобы я потом смог увидеть лицо фрау Эльзы, ее изумление. По-видимому, с окончанием летнего сезона и, соответственно, контрактов у многочисленных временных работников дисциплина падает, и происходит неизбежное: воровство, плохое обслуживание, грязь. Сегодня, например, никто и не подумал убрать мою постель. Пришлось это делать самому. Еще мне нужны новые простыни. Я звонил в администрацию, но никто не смог сказать мне ничего вразумительного. Волк и Ягненок появляются как раз тогда, когда я сижу и жду, пока кто-нибудь принесет мне из прачечной чистые простыни.