Как только рассвело, я покинул «Дель-Map» и медленно покатил по Приморскому бульвару, стараясь, чтобы шум моего мотора не перебудил жителей городка. Возле «Коста-Брава» я повернул и припарковался на той самой стоянке, где в начале наших каникул Чарли демонстрировал мне свою доску. По дороге к велосипедам не встретил ни души, и лишь в той стороне, где располагались кемпинги, мелькнули и исчезли двое бегунов в спортивных костюмах. Дождь давно перестал; прозрачный воздух предвещал, что день будет солнечным. Песок, однако, был еще сырой. Подойдя к велосипедам, я прислушался, не раздастся ли изнутри какой-нибудь звук, свидетельствующий о присутствии Горелого, и, по-моему, уловил еле слышный храп; впрочем, не уверен. В пластиковой сумке у меня лежал «Третий рейх». Я осторожно положил ее на брезент, укрывавший велосипеды, и вернулся к машине. В девять утра я выехал из городка. На улицах было совсем мало народу, и я подумал, что сегодня, наверно, какой-нибудь местный праздник. Похоже, все еще спали. На шоссе движение стало оживленнее, появились машины с французскими и немецкими номерами, двигавшиеся в том же направлении, что и я.

Сейчас я в Ла-Хонкере…

Три дня никого не видел. Вчера наконец выбрался в клуб, хотя в глубине души был уверен, что встреча со старыми друзьями — не самая хорошая идея, по крайней мере пока. Конрад сидел за одним из дальних столов. Он отпустил длинные волосы, а под глазами появились темные круги; впрочем, я просто про них забыл. Я глядел на него, ничего не говоря, а ко мне уже спешили знакомые и наперебой здоровались. Привет, чемпион. С какой непосредственностью, с какой теплотой они меня встретили, я же не ощущал ничего, кроме горечи. Заметив меня в толпе, Конрад не спеша приблизился и протянул руку. Это был не столь восторженный, зато глубоко искренний жест, подобно бальзаму согревший мою душу, и я сразу почувствовал себя дома. Вскоре все вернулись за свои столы, и сражения возобновились. Конрад договорился, чтобы его заменили, и спросил, где нам лучше поговорить: в клубе или другом месте. Я сказал, что предпочел бы уйти отсюда. Мы до полуночи пили кофе у меня дома и болтали о всякой ерунде, но только не о том, что нас действительно волновало, а потом я вызвался отвезти его домой. В машине мы всю дорогу молчали. Зайти к нему я отказался. Сослался на то, что хочу спать. Прощаясь, Конрад сказал, что, если мне нужны деньги, я всегда без стеснения могу обратиться к нему. Возможно, кое-какие деньги мне понадобятся. Мы снова пожали друг другу руки, и это рукопожатие было более продолжительным и искренним, чем первое.

Ни она, ни я не собирались заниматься любовью, и все же в конце концов мы оказались в постели. Всему виной интимная атмосфера, возникшая благодаря новому расположению мебели, ковров и различных предметов, которыми Ингеборг заново украсила свою просторную комнату, а также голос американской певицы, чьего имени я не помню, да еще темно-синий вечер, на удивление тихий для воскресенья. Это не означает, что мы возобновили наши отношения; обоюдное решение остаться только друзьями не отменяется, и это будет наверняка лучше, чем наша прежняя связь. Если честно, я не вижу большой разницы между той ситуацией и нынешней. Разумеется, мне пришлось рассказать ей о событиях, случившихся после ее отъезда из Испании. В основном я говорил о Кларите и об опознании тела Чарли. Обе истории ее глубоко взволновали. В свою очередь она сделала торжественное и в то же время забавное признание. Пока я отсутствовал, Конрад пытался завести с ней роман. Разумеется, он действовал строго в рамках приличия. И что же? — изумленно спросил я. Ничего. Он тебя целовал? Попробовал, но я дала ему пощечину. Мы долго смеялись, а потом мне стало стыдно.

Говорил с Ханной по телефону. Она сообщила, что останки Чарли прибыли в Оберхаузен в пятидесятисантиметровом пластиковом мешке, примерно таком же, как большие мешки для мусора. Это рассказал ей старший брат Чарли, взявший на себя заботу о похоронах и бюрократические формальности. У Ханниного сына все хорошо. Сама Ханна, по ее словам, счастлива и думает провести следующий отпуск снова в Испании. «Чарли бы это понравилось, как тебе кажется?» Я ответил: да, наверное. Ну а с тобой-то что случилось на самом деле? — спросила она. Бедняжка Ингеборг чего только себе не вообразила, но я-то постарше ее буду, меня не проведешь, верно? Ничего со мной не случилось, сказал я. А вот что случилось с тобой? После паузы (в трубке слышны голоса, она не одна) Ханна переспрашивает: со мной?.. То же, что всегда.

С завтрашнего дня начинаю работать администратором на предприятии, производящем ложки, вилки, ножи и тому подобную продукцию. Режим работы примерно такой же, как на старом месте, а зарплата немного побольше.

С самого возвращения установил для себя полный запрет на игры. (Нет, вру: на прошлой неделе играл в карты с Ингеборг и ее соседкой по квартире.) Никто из моего кружка, а я продолжаю посещать клуб два раза в неделю, не придал этому значения. Они объясняют мое нежелание играть переутомлением либо тем, что я слишком занят, так как пишуоб играх. Как далеки они от истины! Доклад, который будет представлен в Париже, пишет Конрад. Мое участие сводится к тому, что я буду переводить его на английский. Впрочем, поскольку теперь я на новой работе, это тоже под вопросом.

Фон Зеект [40]

Сегодня после долгой пешей прогулки я сказал Конраду, что если вдуматься, то, в конце концов, все мы своего рода призраки, принадлежащие к не менее призрачному генштабу и постоянно тренирующиеся на картонных полях wargames. Маневры в соответствующем масштабе. Помнишь фон Зеекта? Похоже, что мы его офицеры, плюющие на законы; тени, играющие с тенями. Ты сегодня настроен на поэтический лад, сказал Конрад. Само собой, он ничего не понял. Я добавил, что, вероятно, не поеду в Париж. Вначале Конрад решил, что я не могу поехать из-за работы, и отнесся к этому с пониманием, но когда я сказал, что на работе у меня все уходят в отпуск в декабре и что причина в другом, он воспринял это как личную обиду и надолго замолчал. Выходит, бросаешь меня на растерзание диким львам? — в конце концов проговорил он. Я от души рассмеялся: хотя мы и никчемные подручные фон Зеекта, но все же любим друг друга, правда? Конрад не выдержал и тоже засмеялся, но как-то грустно.

Говорил по телефону с фрау Эльзой. Разговор получился холодный и сумбурный. Казалось, мы не могли придумать ничего лучшего, чем все время кричать в трубку. Мой муж умер! Я держусь, что мне остается! Кларита уволилась! Погода прекрасная! Отдыхающие все еще есть, но «Дель-Map» закрылся! Скоро уезжаю на отдых в Тунис! Я подумал, что велосипедов на пляже, должно быть, уже нет. Но, вместо того чтобы прямо спросить про Горелого, задал идиотский вопрос. Я спросил: пляж сейчас, наверно, пустой? Ну а какой же еще! Конечно пустой! Казалось, осень сделала нас глухими. Какая разница. Под конец фрау Эльза вспомнила, что я забыл в гостинице несколько книг, и сказала, что пришлет мне их по почте. Я их не забыл, а оставил тебе. По-моему, она растрогалась. После этого мы попрощались, и я положил трубку.

Я решил все-таки поехать с Конрадом на конгресс, но в качестве зрителя.В первые дни было очень скучно, и, хотя мне приходилось от случая к случаю выступать в роли переводчика немецких, французских и английских коллег, как только выдавалось свободное время, я удирал и до конца дня бродил по Парижу. Но вот с большим или меньшим успехом все доклады и речи были произнесены, все игры сыграны и все проекты по созданию европейской федерации военных игр изложены и терпеливо выслушаны. Что касается меня, то я пришел к заключению, что восемьдесят процентов докладчиков нуждаются в помощи психиатра. Чтобы утешиться, я постоянно внушал себе, что они безобидны, и в конце концов со всем смирился; это было лучшее, что я мог сделать. Гвоздем программы стал приезд Рекса Дугласа и американцев. Рексу уже за сорок, это рослый, крепкий мужчина с густой и блестящей (пользуется брильянтином, что ли?) каштановой шевелюрой, излучающий энергию везде, где бы он ни появился. Можно утверждать, что он стал безусловной звездой конгресса и главным пропагандистом всех высказанных на нем идей, какими бы дикими и несуразными они ни были. Что касается меня, то я предпочел с ним не знакомиться, а вернее будет сказать, предпочел не делать усилий, чтобы познакомиться с ним, постоянно окруженным толпой организаторов конгресса и почитателей. В день, когда он приехал, Конраду удалось переброситься с ним парой фраз, и потом вечером, в доме Жана Марка, у которого мы остановились, Конрад только и говорил о том, какой интересный и толковый парень этот Рекс. Говорили, что он даже сыграл партию в «Апокалипсис» — это новая игра, которую его издательский дом только что выбросил на рынок, — но меня в тот день на конгрессе не было, и поэтому я это пропустил. Случай представился мне в предпоследний день конгресса. Рекс разговаривал с несколькими немцами и итальянцами, а я стоял метрах в пяти от него, возле стола с экспозицией штутгартской группы, и вдруг услышал, что меня окликнули. А это Удо Бергер, чемпион нашей страны. Когда я приблизился, все расступились, и я оказался лицом к лицу с Рексом Дугласом. Я начал что-то говорить, сбивчиво и бессвязно. Рекс протянул мне руку. Он не вспомнил о нашей короткой переписке, а может, не хотел, чтобы о ней узнали. Вскоре он продолжил беседу с представителем кёльнской группы, и я некоторое время слушал их, прикрыв глаза. Говорили они о «Третьем рейхе» и об изменении стратегии в связи с новым вариантом, добавленным Беймой. На конгрессе игрался «Третий рейх», а я даже ни разу не удосужился пройтись по периметру игровых столов! Из их разговора я понял, что парень из Кёльна играл за немцев и что в какой-то момент боевые действия пришли к мертвой точке.