Изменился ли я сам? Несомненно: раньше я не был знаком с Ингеборг, а теперь приехал сюда с ней; мои дружеские связи стали более интересными и глубокими, взять хотя бы Конрада, который для меня все равно что брат и который прочтет эти страницы; теперь я твердо знаю, чего хочу, и у меня более широкие перспективы; я независим материально; в отличие от того, как это со мной часто случалось в пору отрочества, я никогда не скучаю. По мнению Конрада, отсутствие скуки есть главный признак здоровья. Если это так, то у меня должно быть превосходное здоровье. Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что переживаю лучший период своей жизни.

В немалой степени этим я обязан Ингеборг. Встреча с ней — это самое прекрасное из того, что со мной произошло. Благодаря ее нежности, приветливости, мягкости по отношению ко мне все остальное, то есть мои каждодневные усилия и козни завистников, приобретает иной масштаб, позволяющий не избегать трудностей, а преодолевать их. Чем закончится наша связь? Я говорю об этом, потому что отношения между молодыми сегодня так хрупки. Не хочу долго об этом размышлять. Предпочитаю доброжелательность; хочу любить ее и заботиться о ней. Впрочем, если мы в конце концов поженимся, это еще лучше. Целая жизнь бок о бок с Ингеборг — можно ли мечтать о большем в плане чувств?

Время покажет. А пока ее любовь — это… Но не будем впадать в лирику. Эти дни отдыха станут также и рабочими днями. Надо попросить у фрау Эльзы стол побольше или два небольших стола, чтобы было где разложить игровое поле. Стоило подумать о возможностях, открывающихся благодаря моему новому началу, и о различных вариантах развития, которые могут быть использованы, как сразу захотелось тут же разложить игру и проверить это. Но я этого не сделаю. У меня хватает сил лишь на то, чтобы дописать еще несколько строчек; путешествие было долгим, и вчера я почти не спал, отчасти потому, что впервые начинались наши с Ингеборг каникулы, а еще оттого, что я вновь оказался в «Дель-Map» после десятилетнего перерыва.

Завтра позавтракаем на террасе. В котором часу? Предполагаю, что Ингеборг встанет поздно. Установлены ли здесь определенные часы для завтрака? Не помню, мне кажется, что нет; в крайнем случае мы можем позавтракать в старом кафе в центре городка, где всегда полно рыбаков и туристов. Мы с родителями обычно питались в «Дель-Map» и этом кафе. Существует ли оно еще? За десять лет многое может случиться. Все же надеюсь, что оно по-прежнему работает.

Дважды разговаривал с фрау Эльзой. Обе встречи не слишком меня удовлетворили, я надеялся на большее. Первая состоялась часов около одиннадцати утра; незадолго перед этим я оставил Ингеборг на пляже и вернулся в гостиницу, чтобы урегулировать кое-какие вопросы. Фрау Эльзу я нашел за стойкой администратора, где она занималась датчанами, собиравшимися отбыть восвояси, судя по чемоданам и роскошному бронзовому загару, который они с гордостью демонстрировали. Их дети волочили по полу вестибюля огромные мексиканские сомбреро. Дождавшись, когда закончится прощание, сопровождаемое заверениями, что на будущий год они непременно вновь встретятся, я представился. Я Удо Бергер, сказал я, протягивая руку и восхищенно улыбаясь, и было отчего, ибо вблизи фрау Эльза показалась мне гораздо прекрасней и не менее загадочной, чем в моих отроческих воспоминаниях. Однако она меня не узнала. Пришлось долго объяснять ей, кто я такой, кто были мои родители, сколько сезонов мы останавливались в ее гостинице, и даже напомнить несколько забытых и довольно выразительных историй, о которых в другой ситуации я предпочел бы умолчать. И все это время я торчал возле стойки, куда то и дело подходили постояльцы в пляжных костюмах (на мне самом ничего не было, кроме шортов и сандалий) и мешали моим усилиям заставить ее меня вспомнить. В конце концов она сказала, да-да, конечно, семья Бергеров из Мюнхена. Нет, из Ройтлингена, поправил я, хотя сейчас я живу в Штутгарте. Ну разумеется! — воскликнула она и добавила, что моя мать была обворожительная женщина; вспомнила и отца, и даже тетю Гизелу. Вы очень выросли и возмужали, произнесла она, как мне показалось, немного застенчиво, что почему-то привело меня в смущение. Вразумительного объяснения этому я не нахожу. Она спросила, сколько времени я думаю пробыть в городке и заметил ли я, как он изменился. Я ответил, что еще не успел ничего увидеть, так как приехал вчера довольно поздно, и что планирую пробыть здесь, то есть, разумеется, в «Дель-Map», две недели. Она улыбнулась, и на этом наш разговор закончился. В номер я поднялся немного не в себе, неизвестно почему; по телефону распорядился, чтобы мне доставили стол, особо указав, что он должен быть не менее полутора метров в длину. В ожидании перечитал первые страницы этого дневника; по-моему, вышло неплохо, особенно для начинающего. Думаю, что Конрад прав: повседневная обязательная или почти обязательная фиксация мыслей и событий каждого дня помогает такому случайному самоучке, как я, научиться мыслить, тренирует память, способствуя закреплению в ней четких, а не расплывчатых и небрежных образов, а главное, в некотором роде развивает его восприимчивость, те ее стороны, которые кажутся полностью сформировавшимися, хотя на самом деле это лишь зерна, которые могут прорасти или не прорасти в характер. Правда, изначально предназначение дневника сводилось к куда более практичным целям: поупражняться в письме, чтобы в дальнейшем ни неуклюжие обороты, ни убогий синтаксис не обесценивали находки, содержащиеся в моих статьях, что публикуются в специализированных журналах, число которых раз от разу растет, и стали в последнее время объектом разнообразной критики, будь то в форме писем в разделе «Почтовый ящик читателя» или в виде вычеркиваний и исправлений, сделанных рукой журнального редактора. Ни протесты, ни мое чемпионское звание не помогали избавиться от этой цензуры, которая даже не думала скрываться и чьим единственным аргументом были мои стилистические огрехи (как будто они сами хорошо владели пером). Справедливости ради должен сказать, что, к счастью, не все издания таковы; есть журналы, которые, получив мою статью, присылают любезный ответ, состоящий из двух-трех фраз, а спустя какое-то время публикуют мой текст безо всяких сокращений. Иные журналы рассыпаются в похвалах, это те, которые Конрад называет бергерианскими изданиями. На самом деле трудности возникают у меня только с частью штутгартской группы да с несколькими заносчивыми типами из Кёльна, у которых я когда-то сенсационно выиграл, и они до сих пор не могут мне этого простить. В Штутгарте издается три журнала, и во всех я публикуюсь; там мои проблемы решаются, как говорится, в семейном кругу. В Кёльне всего один журнал, но он более высокого полиграфического качества, распространяется по всей стране и к тому же, что немаловажно, выплачивает авторам гонорары. Они позволили себе даже такую роскошь, как редакционный совет, маленький, но профессиональный, с весьма достойной ежемесячной зарплатой, за которую его члены делают все что хотят. Хорошо они это делают или плохо — я считаю, что плохо, — другой вопрос. В Кёльне я опубликовал два очерка, первый из которых, «Как победить в Битве за Выступ», [2]был переведен на итальянский и напечатан в одном миланском журнале, что принесло мне восхищенные поздравления друзей и позволило установить прямые связи с любителями из Милана. Опубликовано было, как я сказал, два очерка, но в обоих текстах я обнаружил небольшие изменения, перестановки и даже отсутствие целых фраз, выброшенных под предлогом нехватки места — и это при том, что все заказанные мной иллюстрации были сохранены! — и стилистическую правку, которой занимался некий субъект, которого я ни разу не видел, даже не разговаривал с ним по телефону, и всерьез сомневаюсь в его существовании. (Его фамилия не указана в журнале. Убежден, что этим мифическим редактором, как щитом, прикрываются члены редсовета, чтобы безнаказанно творить произвол в отношении авторов.) Но предел наступил, когда я представил третью работу: они просто-напросто отказались публиковать ее, хотя она была написана по их прямому заказу. Мое терпение лопнуло; почти сразу же после того, как было получено письмо с отказом, я позвонил заведующему редакцией, чтобы выразить свое удивление в связи с принятым решением и недовольство тем, что члены редсовета заставили меня впустую потратить уйму времени, хотя тут я слукавил: я никогда не считаю впустую потраченными часы, использованные на то, чтобы осветить проблемы, связанные с данным типом игр, а уж тем более на то, чтобы поразмышлять об определенных сторонах какой-либо особо интересующей меня кампании и изложить все это на бумаге. К моему удивлению, заведующий редакцией обрушил на меня в ответ кучу оскорблений и угроз, которые я еще за несколько минут до этого счел бы невероятными в устах этого жеманного типа с носом, напоминающим утиный клюв. Прежде чем положить трубку — впрочем, первым бросил трубку он, — я пообещал, что при первой же встрече набью ему физиономию. Среди множества выплеснутых на меня оскорблений меня особенно задело его замечание по поводу моей якобы полной литературной беспомощности. Если спокойно поразмыслить, становится очевидно, что бедолага заблуждался, в противном случае почему же мои работы продолжают публиковать немецкие и даже некоторые иностранные журналы? Почему я получаю письма от Рекса Дугласа, Ники Палмера и Дейва Росси? Только из-за того, что я чемпион? Оценивая мое состояние — я отказываюсь называть его кризисом, — Конрад произнес решающее слово: он посоветовал мне забыть про типов из Кёльна (единственный порядочный кёльнец — это Хаймито, и он не имеет никакого отношения к журналу) и завести дневник, ведь никогда не лишне иметь возможность записывать каждодневные события и приводить в порядок разрозненные мысли и идеи будущих работ, а именно этим я как раз и собираюсь заняться.