Дул ветерок, но и он был горячим и почти не освежал. По обе стороны дороги простирались бескрайние высохшие поля. Тут и там виднелись маленькие домики на сваях. За ними далеко вдали маячили горы Норд–Рейндж — темно–синие, почти багровые. Небольшие столбы дыма обозначали пожары, обычные в это время года. Так бывает, когда за кострами не следят. В Сент–Энн, куда мы с Элен Родригес ходили в аптеку, я видела на холмах уродливые черные шрамы от пожаров. Стоит бросить в кусты осколок стекла или тлеющую сигарету — ив следующую минуту огонь охватывает весь склон.

Стая стервятников кружила над лежавшей на обочине коровьей тушей с раздувшимся, как надутый шар, брюхом. Пиршество начали с головы: кожа была сорвана, виднелось кровавое мясо, глаз уже не было. Птицы не торопились, словно знали, что впереди у них еще целый день. И в самом деле, за исключением диких собак, вряд ли кто–нибудь мог им помешать. Я закрыла окно, чтобы не слышать запаха гниения.

— Должно быть, какая–то машина ее сбила, — заметил Соломон. — Случается сплошь и рядом, особенно по ночам. Но уж если собьешь такую, можно разрезать и забрать мясо. Зачем добру пропадать.

В Ариме мы сделали остановку. Я дала Соломону денег, чтобы он купил нам газированной воды с сиропом. Затем мы расположились в кузове, и я достала наш завтрак — хлеб с консервированной говядиной. Площадь была заполнена людьми; тут же у дороги шумел маленький рынок, тесный и грязный. Я надеялась, что, перекусив, мы сразу поедем дальше, но Соломон, выбравшись из машины, направился к мужчине, стоявшему возле лавки, где торговали ромом. Похлопав друг друга по спине, они начали о чем–то разговаривать и смеяться.

Через некоторое время Соломон подошел к моему окошку и предложил пива.

— Спасибо, не нужно, — вежливо сказала я.

Подняв с пола газету, я стала ею обмахиваться. Вокруг летали целые полчища мух — видимо, где–то поблизости была мусорная куча. Я готова была возненавидеть это место. Когда мы наконец выехали из Аримы, было уже десять часов.

Вскоре пейзаж переменился. По обе стороны дороги появились густые и темные заросли деревьев и кустарников. Время от времени мелькали прятавшиеся в зелени дома. Из леса доносилось пение цикад — это означало, что они ищут себе пару. Так рассказывала мисс Маккартни. Она говорила, что пение цикады разносится на расстояние полумили. В этой части острова было прохладнее, но я чувствовала себя как–то неуютно, как будто мы были оторваны от всего мира. Казалось, если я вдруг закричу, никто меня не услышит. Высокие заросли бамбука, трепеща ярко–зеленой листвой, говорили «свищ–свищ–свищ», когда мы проносились мимо. Мы ехали по дороге Эль–Квамадо уже больше часа. Миновали Бразил, затем Талпаро. За одним из поворотов мы увидели ребятишек. Они плескались в ручейке, который стекал со скалы. Завидев нас, они замерли и провожали нас глазами, а когда я помахала им, помахали в ответ. Соломон сказал, что я не должна была этого делать, потому что еще чуть–чуть — и они запрыгнули бы в кузов.

Мы остановились возле небольшого водопада. Умывшись, я посмотрела в маленькое зеркальце, которое мне подарила Элен Родригес. Я не стала переодеваться, мы уже почти добрались до места, и я выглядела вполне прилично, да и вообще, это уже не имело значения. Соломон отошел в кусты справить нужду. Я услышала, как струя ударила о землю.

На вершине небольшого холма стояли деревянные ворота, достаточно широкие и высокие, чтобы через них мог проехать грузовик. Надпись гласила: «Тамана. Частное владение». Выйдя из машины, я открыла ворота, и мы поехали по узкой дорожке, неровной и ухабистой, больше похожей на тропинку, как и предсказывал Соломон. Мы ехали вдоль плантаций какао; я любовалась сочной листвой и свисающими с ветвей крупными бобами. Между деревьями бродили люди с мотыгами и корзинами, провожавшие нас не очень–то дружелюбными взглядами.

По мере того как мы спускались с холма, стали видны хозяйственные постройки и оцинкованные крыши. За ними показались три высоких открытых помоста.

— На них сушат какао, — объяснил Соломон.

На одном из помостов я заметила высокого белого мужчину. На нем были бежевые брюки, белая рубашка, ботинки со шнуровкой до колен и широкополая плантаторская шляпа. Уперев руки в бедра, он стоял на своем наблюдательном посту. Он был точно таким, каким я его помнила.

— Джозеф Карр–Браун, — сказал Соломон. — Ты можешь получить здесь работу и жить в сто раз лучше, чем ишача на Родригесов. — И добавил: — Правда, Карр–Браун нелегкий человек, если ты ему по нраву, он будет хорошо с тобой обращаться. Но если ты что–то сделаешь не так, то очень скоро об этом узнаешь.

Соломон помахал, но мужчина не ответил. Вместо этого он послал нам навстречу мальчишку, который понесся по склону холма, крича, чтобы мы остановились. Мы затормозили и встали у обочины.

— Здравствуй, — сказала я. — Я приехала к Суле Д’Обади. Ты ее знаешь?

— Да, мисс. — Мальчик указал направление. — Она живет вон там, повернете направо, проедете мимо большого дома, держитесь ближе к реке. У нее желтый дом с кокосовой пальмой во дворе. Вы его ни за что не пропустите. Мистер Карр–Браун хочет знать, кто вы.

— Скажи ему, что я — Селия, племянница Сулы. Приехала на один день навестить ее.

Проезжая мимо плантаторского дома, Соломон замедлил ход. Большой деревянный двухэтажный дом, вздымаясь на сваях, широко раскинулся над землей. Дом опоясывала длинная веранда, к которой вела лестница. Хотя размерами он превосходил дом Родригесов, но был не таким ухоженным. Кое–где из–под карнизов свисали корзины с огромными папоротниками. На веранде сидели какие–то люди. Они провожали нас взглядами, а одна из них, миниатюрная женщина, даже встала. Почему–то я решила, что это жена мистера Карр–Брауна. Какие–то дети — все белые — гонялись за кошкой. Они тоже перестали играть и уставились на нас. Даже кошка смотрела на нас вопросительно.

Я попросила Соломона остановиться — мне хотелось пройти остаток дороги пешком. Соломон собирался поискать своего друга Натаниэля, работавшего где–то на кристофеновых[19] полях в районе Четырех Дорог.

— Я заеду за тобой ближе к вечеру, — сказал он. — Жди меня примерно в половине шестого.

Тетя Сула ходила по саду, собирая альпинии. Она обернулась, и я подумала, что она, наверно, услышала, как отъезжал грузовик. «Селия», — сказала она и, положив цветы на землю, вытерла руки фартуком и поспешила мне навстречу. Она выглядела постаревшей и похудевшей; но ее волосы были смазаны маслом и уложены точно так, как я помнила.

— Добро пожаловать в Таману, — сказала она и сжала мое лицо в ладонях. — Ты так изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. — Она отступила на шаг. — А какая ты высокая! Высокая и красивая молодая женщина!

— Кто, я? — глупо переспросила я.

— Ну, конечно же, ты!

И когда она обняла меня, я почувствовала, что улыбаюсь — впервые за много–много дней улыбаюсь от всего сердца.

Маленький домик тети Сулы был заботливо отделан и сверкал безукоризненной чистотой. Пока она пристраивала цветы в вазу, я осматривалась. На стенах висело много картин.

— Вот эта — из Венесуэлы, — пояснила тетя Сула. На портрете была изображена красавица испанка с распущенными волосами. — Картина висела в большом доме, я всегда ею восхищалась, и мистер Карр–Браун подарил мне ее на Рождество.

Несмотря на маленькие размеры, домик не казался тесным и душным, как дом тети Тасси, откуда мне всегда хотелось выскочить наружу вдохнуть свежего воздуха. Здесь были вещи, происхождение которых я могла объяснить, вроде плетеного коврика на полу или лампы, такой же, как у тети Тасси, но были и совсем другие, удивившие меня и явно стоящие немалых денег. Например, прелестная тарелка с золотой каймой на стене, полированное кресло–качалка и необыкновенной красоты чайный сундучок красного дерева.

В углу на низеньком столике стоял проигрыватель. Рядом лежала стопка пластинок. Я сказала: