Не знаю, как долго Элен Родригес простояла в дверях кухни, но когда я случайно оглянулась и увидела ее, я опешила. Потом ее заметил и доктор Эммануэль Родригес.

— Элен, — произнес он и, быстро подойдя к ней, забрал у нее из рук ребенка.

До этого момента я не задумывалась, как может выглядеть миссис Родригес. У нее оказались светлые волосы, зачесанные назад и заколотые. Небольшие глаза начинали беспокойно моргать, стоило ей попасть на солнце. Бледная кожа была покрыта веснушками. Она выглядела как существо из другого мира, такие вообще не должны жить в тропиках. Сквозь белый пеньюар я могла разглядеть ее ребра и худенькие бедра. Груди у нее, казалось, вообще не было, я удивилась, как же она смогла выкормить детей.

— Это Селия. Она готова приступить прямо сейчас, так что можешь не волноваться. — Он говорил отрывисто, но в то же время тепло. Затем доктор, подняв ребенка повыше, обратился ко мне: — А это Консуэла. Ей всего один годик, правда, Консуэла?

Девочка была длинненькой, с легкими и мягкими волосиками. Я посмотрела на ее нежное личико и улыбнулась.

Элен Родригес заговорила с сильным английским акцентом:

— Ты привезла вещи, или тебе еще нужно съездить за ними в Лавентиль?

Я вопросительно взглянула на ее мужа.

— Я попрошу Вильяма съездить с ней, чтобы она могла окончательно переселиться сегодня после обеда.

Она ничего не сказала.

— Ты ведь справишься пока что одна? — В тоне доктора появился оттенок нетерпения.

Кивнув, она отступила обратно в кухню, где кто–то невидимый гремел кастрюлями. Я не знала, кто это — в кухне я еще не была. Доктор отдал мне ребенка, и девочка сразу же начала плакать. Я сказала: «Консуэла, это я, Селия», и покачала ее на руках так же, как в Черной Скале женщины обычно укачивали своих детей. К моему удивлению, она почти сразу перестала плакать. Хозяева наблюдали за мной из кухни, и я была рада, что они могли видеть мой успех. Затем они исчезли в глубине дома.

Я унесла ребенка в тень, под козырек крыши возле моей комнаты. Сев на скамейку, я развернула девочку так, чтобы ей тоже был виден сад.

— Консуэла, — начала я, — я буду присматривать за тобой и за твоим братиком. Надеюсь, мы подружимся.

Ко мне подошел Вильям и с удивлением спросил:

— Ты уже начала работать?

В тот же день после обеда я сидела на скамье, потягивая воду из кружки, когда в мою комнату вошла Элен Родригес. Мы с Вильямом только что вернулись из Лавентиля с моими вещами, и я как раз собиралась начать их распаковывать. При виде миссис Родригес я сразу же встала. Она была все в том же белом пеньюаре, и когда она вышла во двор, тени от листьев образовали на нем причудливый рисунок. Сейчас она выглядела не такой блеклой, как утром, как будто наложила косметику.

— Располагайся по своему вкусу. Мы хотим, чтобы ты чувствовала себя как дома. — Она неловко улыбнулась. — Можешь повесить на стены картинки, в общем, все, что захочешь.

Меня удивило, что во время разговора у нее все время бегали глаза. Они были светлые, как вода в реке, где я когда–то чуть не утонула. Я сказала: «Большое спасибо», хотя у меня не было никаких картинок.

— У меня есть радиоприемник, которым ты можешь пользоваться. Мы слушаем всемирную службу Би–Би–Си, и еще здесь есть местный канал, по которому передают религиозную музыку — может быть, тебе понравится.

Она предложила мне свечи с цитронеллой и специальные спиральки, которые надо было поджигать, чтобы отпугивать комаров. Она знала, что я была тяжело больна.

— Мой муж думал, что ты можешь умереть. Он говорит, что когда человек скоро умрет, у него появляется какой–то особый взгляд. Что–то такое в глазах. У тебя не было этого взгляда, но ему казалось, что вот–вот появится. Тебе очень повезло.

Ее слова меня очень удивили. Во–первых, мне казалось, что доктора не должны рассказывать о своих пациентах, а во–вторых, тогда в Лавентиле я ни одной минуты не верила, что могу умереть. Под домом в Черной Скале — да, но не в Лавентиле. Но я только кивнула: «Да, конечно».

Она сказала, что я могу зажигать свечи, в том числе с цитронеллой, потому что это помогает отгонять злых духов и напоминает нам о том огне, из которого все мы вышли. На Тринидаде столько всяких ритуалов, и культов, и жертвоприношений, вот почему она никогда не расстается с четками. Миссис Родригес разжала ладонь и показала мне — там действительно были четки.

— Моя сестра возила их в Рим, где их благословил сам Папа, — сказала она, перебирая маленькие горошины. — Она выслала их из Лондона, и они прибыли как раз накануне того дня, когда родилась Консуэла.

Миссис Родригес очень беспокоится о детях и каждый день молится о них. Она надеется, что я буду им хорошей няней.

— По правде говоря, — призналась она, — когда я увидела, что у тебя на шее, я отбросила всякие сомнения. Муж говорит, что я обращаю чересчур много внимания на такие вещи, но я считаю, что лучше лишний раз перестраховаться. Подвеска просто прелестная.

Я потрогала золотой крестик тети Сулы: «Спасибо».

— Как–то раз Бриджит положила в детскую коляску «ослиный глаз»[15]. Я не потерплю в своем доме подобного рода суеверий. Не говоря уже о том, что Консуэла могла засунуть его в рот и задохнуться.

Я не стала говорить ей, что тоже знаю, что эти круглые гладкие семена часто кладут между пеленками новорожденных, чтобы уберечь их от злых духов, и что на месте Бриджит я, возможно, сделала бы то же самое. И не призналась, что храню под подушкой осколок черной скалы, который мне дала миссис Джеремайя.

Миссис Родригес повела меня наверх, в свою просторную спальню, где было сумрачно и прохладно и где большая кровать красного дерева с противомоскитной сеткой до сих пор стояла незастеленной после ее дневного сна. На стене висела черно–белая фотография Элен Родригес с обнаженными белыми плечами и глазами, как будто говорившими: «О, как я люблю тебя».

— Подарок моему мужу по случаю помолвки, — пояснила она.

Деревянные ставни были закрыты, под потолком медленно вращался вентилятор. На полу валялась разбросанная одежда. В основном это было ее нижнее белье: шелковое, легкое, приятных светлых тонов.

— Меня нельзя назвать образцом аккуратности, — заметила миссис Родригес.

Туалетный столик был уставлен баночками, бутылочками, кисточками, изящный маленький пуфик отодвинут. На центральном зеркале висели четки, правое зеркало, поменьше, было задрапировано шарфом. В открытом ящике трюмо лежали помада, румяна и пудра. Миссис Родригес показала мне большую стеклянную бутылку.

— Два года назад я пригласила священника, чтобы он благословил этот дом. Это сосуд со святой водой, учти, на случай, если нужно будет для детей. — Она произнесла это очень серьезным тоном, а я удивилась: зачем детям может вдруг понадобиться святая вода? — Если что–то случится, ты можешь на них побрызгать. Как в церкви.

В маленькой смежной комнате стояли новенькая кроватка Консуэлы и шкафчик с ее одеждой. Все вещи были аккуратнейшим образом выглажены и сложены. В другом шкафчике были только игрушки. Некоторые показались мне на вид очень дорогими, другие явно были присланы из–за океана. Спальня Джо была в конце коридора. Она была выкрашена в его любимый цвет, светло–голубой, пояснила его мать. Отец соорудил для него большую модель аэроплана и подвесил под потолком. Я сказала Элен Родригес, что самолет выглядит как настоящий, а голубые стены и потолок заменяют небо.

— Если бы ты когда–нибудь летала на настоящем самолете, то никогда бы так не сказала, — усмехнулась она, и я пожалела о том, что не придержала язык. Миссис Родригес продолжала: — У моего мужа золотые руки, которыми он может и строить, и исцелять. Да ты по себе это знаешь.

— Да, мадам.

— Он работает еще и как хирург — делает операции в больнице.

Не знаю, зачем она мне все это рассказывала — может быть, хотела подчеркнуть, какая он важная персона.