— У тебя опять болит голова? — спросила она.

— Стучит в висках, — признался он. — У лошади очень жесткая поступь.

«Нет, это не жесткая поступь, а жесткая жена», — подумала про себя Лорена, не видя смысла в том, чтобы произносить это вслух. До него обычно не доходило, что его бранят, даже когда бранили на чем свет стоит.

— Подожди минутку, — проговорила она, поворачиваясь к двери. Клэри успокаивала маленького мальчика, который промочил штаны. Мать ребенка тронулась умом этой зимой, и ее пришлось отправить из поселка. Ребенок так страдал без матери, что без конца мочился в штаны.

— Клэри, тебе лучше пойти домой с отцом, — велела Лорена. — Он плохо себя чувствует.

— Но мама, мы с Роем собирались позаниматься, — запротестовала Клэри, глядя на Роя Бенсона. Рой на голову выше всех в школе, да и симпатичней, пожалуй, тоже. Он почти такого же роста, как ее отец, — может быть, поэтому он так ей нравился.

— Ты можешь позаниматься с Роем завтра, а сегодня ты нужна папе, — настаивала Лорена.

— А кто поможет тебе привезти назад Лори и мальчишек? — спросила Клэри, изо всех сил стараясь найти убедительный предлог, чтобы остаться. Родители Роя подумывали о том, чтобы забрать его из школы, поскольку не могли больше обходиться без него на ранчо. И ей не хотелось упускать ни дня из тех, что им еще оставалось пробыть вместе. Ранчо Бенсонов находилось в пятнадцати милях от их фермы, и Клэри чувствовала, что она никогда больше не увидит Роя, как только он перестанет ходить в школу.

— Когда это я не могла сама добраться до дома со своими детьми? — В голосе Лорены прозвучало нетерпение. Ей хотелось побыстрее отправить Клэри с Пи Аем домой. Дети начинали шалить, как это бывало всегда, когда она отвлекалась больше, чем на одну-две минуты. Зачинщиком, как обычно, выступал Рой Бенсон. Что и говорить, смышленый паренек, но страшный непоседа.

— Никто не спорит, что ты можешь справиться с ними, но Лори — моя сестра, и мне хочется позаботиться о ней, — настаивала Клэри.

— Сейчас мне надо, чтобы ты позаботилась о своем отце, — твердо отрубила Лорена. — Я бы не стала просить, если бы это не нужно было мне.

Клэри сдалась. Взгляд материнских глаз был из таких, которым не возражают, если у тебя хоть что-то есть в голове.

— Можно, я только скажу Рою, что не смогу позаниматься с ним сегодня? — попросила она.

— Я скажу ему об этом сама, — возразила Лорена. — До завтра с ним ничего не случится, Клэри.

— Роя завтра уже может не быть в школе, — проговорила Клэри, возвращаясь к тому, с чего начала. — Родители могут заставить его работать, и тогда уж я никогда больше не увижу его.

На глаза у нее навернулись слезы. Рой — единственный, кто нравился ей, и теперь родители могут разлучить их, заставив его ходить за коровами.

Но как ей было ни горько, она знала, что неразумно доводить мать до крайней точки, а до этого, судя по всему, было уже недалеко. Бросив на Роя еще один безнадежный взгляд — он в это время поддразнивал маленького мальчонку и не заметил ее взгляда, — она покорно вышла и взобралась на коня позади отца. Уиндмилл, серый жеребец отца, хоть и захрапел, но портить воздух не стал. Это всегда сильно смущало ее — по крайней мере, в присутствии мужчины, даже если этим мужчиной был ее отец.

— Па, тебе нравится Рой Бенсон? — спросила она, когда лошадь понесла их вперед.

— Рой? Этот долговязый? Правда, тогда и я точно такой, — ответил Пи Ай.

Последние пять миль до Охинаги Билли Уильямсу пришлось идти пешком, потому что он потерял свою лошадь. Положение было смешным и подрывало его репутацию последнего великого следопыта, которая и без того сильно пошатнулась за последнее время.

Лошадь пропала из-за того, что Билли был вынужден справить естественную надобность. Он гнал животину всю дорогу от Педрас-Неграс — новость, которую он вез, была столь срочной, что он игнорировал все естественные потребности до тех пор, когда вот-вот должно было случиться непоправимое. Торопясь, он не привязал как следует своего скакуна, и тот куда-то убрел. То ли из-за быстрой езды, то ли из-за выпитой на скаку текилы, но Билли так расслабился, пока справлял свою надобность, что задремал на несколько минут, сидя на корточках. В этом не было ничего неожиданного, ибо он часто отключался на несколько минут, сидя на корточках, когда этого требовало его естество. По сути дела, то было одним из немногих положений, в которых Билли чувствовал себя хорошо. Когда он выпрямлялся, его начинал душить кашель, из чего Билли заключал, что пара его ребер впивается ему в легкие вследствие стычки, имевшей место несколько лет назад с буйволицей, которая выглядела мертвой, а на деле, как оказалось, вовсе такой не была.

Лежать на спине тоже было не очень удобно. В этом положении у него обычно начинала болеть голова, потому что Билли никогда не лежал на спине, если только не был мертвецки пьян.

На самом деле его лошадь ушла не так уж далеко, просто Билли не видел ее. Когда-то его зрение отличалось такой остротой, что он был способен разглядеть крошечного зеленого червячка на маленьком зеленом листике в тридцати ярдах от себя. Теперь на расстоянии тридцати ярдов он не мог разглядеть даже свою лошадь. Для великого следопыта дойти до такого состояния значило дожить до великого позора.

— Не лучше ли тебе уйти в отставку, Билли, — посоветовал его друг Рой Бин при последней встрече. — Такому слепому, как ты, нельзя ездить по этой реке. Когда-нибудь ты свалишься в яму, захлебнешься — и дело с концом.

Рой Вин выразил это мнение без особой озабоченности в голосе. Как и большинство заявлений Роя Бина, оно высказывалось больше всего из тщеславия. Рой всегда упивался звучанием своего голоса, хотя никому, кроме него самого, оно не казалось райским пением.

— У тебя глаза залиты девять дней из десяти, так что ты тоже можешь свалиться в яму и захлебнуться, — возразил Билли.

— Однако я сижу здесь, в этом кресле, в этом салуне, не девять дней из десяти, а все десять дней из десяти, — заявил Рой Бин. — Если бы я мог сидеть в этом кресле одиннадцать дней из десяти, то не преминул бы сделать это. И я не болтаюсь там, где можно провалиться в яму.

С этим было трудно спорить. Рой Бин редко вставал со своего стула; еще реже он выходил из своего салуна и никогда не покидал техасского городка Лэнтри, который состоял в основном из салуна Роя Бина.

— И опять же я — не последний из великих следопытов, — сказал Рой Бин. — Мне не надо таскаться по оврагам да канавам. У меня нет репутации, которую надо блюсти.

— Ни в какую яму я не свалюсь и уж тем более не захлебнусь, — заверил его Билли. — Пройдет еще немало времени, прежде чем я брошу ходить по следу, — добавил Билли больше для бравады. Совершать вылазки ему становилось все труднее, а что касалось охоты, то выследить слона, он, наверное, еще мог, но только если слышал его. А вот обнаружить что-нибудь более мелкое, чем слон, включая собственную лошадь, стало для него уже безнадежным делом.

— Да, но кроме ям еще существуют убийцы, — напомнил ему Рой Бин. — Ты же не видишь ничего ни перед собой, ни сзади себя, ни по сторонам. Самому тупому убийце на Западе ничего не стоит подобраться к тебе и перерезать тебе горло.

Билли воздержался от комментариев. Разговор между ними происходил в грязном и засиженном мухами салуне Роя. Здесь было столь же жарко, как и грязно, а выпивка стоила слишком дорого, но это единственный салун на этом участке границы, где продавалось спиртное.

Из скуки, жадности и тщеславия Рой недавно назначил себя судьей огромного района, лежавшего за рекой Пекос, и теперь то и дело вешал людей, нередко из-за проступка, укладывающегося в стоимость не более чем пятьдесят центов. По мнению Билли, это была зловещая практика. Очень часто он расходился с Роем в цене на гораздо большую сумму, чем пятьдесят центов. Многие жители говорили Рою, что не следует вешать людей за столь ничтожные проступки, но у него был наготове ответ.