Мальчик идет за ней в сад, теряет ее из виду среди подстриженных зеленых стен, слышит, как беспокойный лай звучит все громче и громче и вдруг резко обрывается. Джеймс зовет ее, но собака не появляется. Джеймс входит в сад, видит тачку садовника, наполовину заполненную срезанными ветками, но и тут нет ни садовника, ни собаки, хотя тройной след, как от зубьев вил, тянется по траве. Поблескивают листочки живой изгороди. Вдруг вверх взмывает стайка птиц и улетает в сторону леса. Кто-то поет, тихонько, с хрипотцой, быть может, слуга, обращаясь к своей милашке. И вдруг из середины вечнозеленого глобуса раздается чей-то голос, который зовет мальчика по имени:

— Джеймс! Сюда!

В глобус можно пролезть, если нырнуть в него с южного полюса. Джеймс забирается внутрь. Рядом с собачьим телом, весьма довольный собой, сидит Гаммер.

Джеймс молчит. Он глядит на него так, словно плавает в банке с каким-нибудь сохраняющим плоть раствором. Гаммер и вправду неплохо сохранился, хотя из ноздрей торчат седые волоски, зубы стали темнее, а кожа на шее более дряблой. Джеймсу кажется, что он видел во сне эту встречу в зеленом и влажном полумраке сада, видел все, вплоть до мелочей, таких как, к примеру, пистолет с широким и коротким стволом, наставленный как бы невзначай ему в живот.

— Когда мы уходим?

— Хорошо сказано, парень! Как только пожелаешь. Могу ли я рассчитывать, что ты захватишь из дома свои пожитки? Думаю, могу. А коли случится так, что ты приберешь и немного серебра мистера Каннинга, то это будет всего лишь компенсацией, платой, которая принадлежит мне по праву. Слишком уж хлопотливое дело — заставить негодяя отвечать перед законом. Ибо ты был моею собственностью, приятель, а этот ублюдок тебя украл. А еще немного сыра, раз уж об этом зашла речь, и мяса, и бутылочку хорошего вина. Я буду здесь, на этом самом месте, чтобы видеть, как ты входишь в дом и выходишь. Попробуешь выкинуть фокус — и отправишься вслед за этим бедным Цербером. — Он ласково похлопал собачий труп. — Компрене-ву? Черт, как я все-таки рад тебя видеть, парень.

Джеймс входит в дом, некоторое время раздумывает, а не поведать ли слугам о присутствии Гаммера, потом быстро укладывает свою лучшую одежду. Идет в библиотеку, берет те любимые книги, которые легче достать с полки. Из одной галереи забирает четыре серебряные табакерки, а из кухни, где, вытянув к очагу ноги, храпит повар, парочку холодных жареных голубей и полбутылки недопитого поваром джина.

Уехать совсем нетрудно. Джеймс сидит на лошади позади Гаммера, они направляются на юг, и между ними болтается перекинутый через лошадиную спину мешок Джеймса. Там, где можно, они стараются держаться подальше от больших дорог и деревень. Временами какой-нибудь деревенский житель с мотыгой на плече или собирающая ягоды девочка глянут на них с вопросом, но большую часть пути они едут одни, и их замечают только коровы, овцы и лесные зверьки, которых привлекает их ночной костер.

На третий день пути они взбираются по дорожке, петляющей среди живых изгородей, покрытых голубыми плодами. Морские птицы парят над головами, а в сотне ярдов от гребня холма мир обрывается и соленый ветер срывает с Гаммера шляпу и, лениво покачивая, несет ее к морю.

Они плывут из Саутгемптона на пароме и в час, когда сумерки сгущаются до полной темноты, различают впереди очертания Портсмута. На воде светлее, чем на суше. Даже в Бристоле не видел Джеймс такого множества кораблей в порту — их столько, что сразу и не сочтешь. Среди больших кораблей полным-полно маленьких суденышек — лодки-гуари, четырехвесельные ялики, гички — они снуют туда и сюда, и голоса матросов разносятся по воде столь же отчетливо, сколь и крики морских птиц. Джеймс с Гаммером въезжают в город. По качающейся походке легко признать моряков, отпущенных на берег, — они в драных куртках, их говор подобен звериному рыку. Рядом с ними, вцепившись в рукав, тащатся нечесаные шлюхи и орут ничуть не тише своих дружков. Гаммер и мальчик проезжают под фонарями постоялого двора, где вербуют новобранцев. Из верхних окон свешивается белый с красным крестом флаг, огромный, точно парус. Какие-то люди в форме со смуглыми лицами и пронзительным оценивающим взглядом смотрят на проезжающих. Один кричит им: «Эй, парни!..», но Гаммер сжимает пятками бока лошади и щелкает языком, чтобы та бежала быстрее.

Дом расположен в стороне от центральных улиц, и лошадь идет осторожно по тропке среди мусорных куч. В темноте мимо них проносятся чьи-то тени.

— Вот и наш дом, приятель. Покамест. Иди поздоровайся со своей мачехой.

Дом, судя по неясным очертаниям, скорее похож на дворовую постройку фермы, да, наверное, и был таковой, пока ферму эту не поглотил город. Внутри, однако, ощущается примитивная обустроенность. В очаге потрескивает огонь, на стенах картинки, в кухонном шкафу посуда, даже две герани стоят на занавешенных окнах, а над ними большой, злобного вида попугай нетерпеливо раскачивается на своем насесте.

У порога со свечой в руке, покрыв голову шалью, стоит Грейс Бойлан. Она смотрит на мальчика, потом тянется вперед, пытаясь нащупать стоящего у него за плечом Гаммера, чтобы взять того за руку и повести в теплый дом. Она усаживает Гаммера на стул, быстро готовит напиток из свернувшегося молока и эля и, пока он пьет, гладит его, воркуя, по щеке, всей своей тушей примостившись у него на коленях. Со вздохом Гаммер опорожняет стакан и произносит с довольным видом:

— Говорил же я, что разыщу его. Погляди-ка, как вытянулся. Право слово, кормили его неплохо. — Тут он сталкивает женщину с колен, подмигивает и встает. — Но перво-наперво следует исполнить главное.

С завидным проворством он бросается к мальчику и дает ему затрещину сбоку по голове. Мальчик покачивается, и Грейс бьет его еще раз, потом, выждав подходящий момент, изо всех сил еще раз. Джеймс падает. Его начинают пинать ногами.

— Голову не тронь! — кричит Гаммер. — Не тронь голову!

Они предаются этому занятию минут пять, затем плюхаются на стулья, тяжко и хрипло дыша. Бойлан, похоже, совсем измоталась, словно избивали ее, а не Джеймса, но зато теперь имеет вид вполне умиротворенный и на душе у нее благодать и спокойствие.

Джеймс валяется на полу. Нельзя сказать, что ему плохо, только никак не вздохнуть. Потолок пульсирует вместе с телесной оболочкой. Комната исчезает в темноте. Он видит, как Гаммер снимает башмаки и греет над углями ноги.

— Завтра, Грейси, мы с тобой повеселимся на славу. Выпьем весь этот городишко до дна! Что скажешь?

Попугай, словно падший ангел, слетает с насеста и усаживается на спинку Гаммерова кресла. «Голову не тронь! — кричит он. — Не тронь голову!»

Когда Джеймс просыпается, он обнаруживает, что лежит в кровати одетый. Напротив маленькое окошко. Из-за крыши противоположного дома сочится начало серого дня. Мальчик садится, снимает рубашку и разглядывает кровоподтеки на груди. Впечатляюще. Соскользнув с кровати, идет к окну. Нет ни парка, ни лабиринта из стриженых кустов, ни лиловеющего леса. Внизу на улице видна выложенная булыжником сточная канава, маленькая девочка, одной рукой обхватив шею собаки, сидит на корточках и смотрит на золотистую струю, льющуюся из нее и петляющую в трещинах каменной кладки. Какой-то человек высунулся из окна, трет лицо и смотрит вверх на небо — какая-то будет погода?

В изножии кровати сверток. Джеймс садится и кладет его себе на колени. Старая одежда, по большей части уже негодная, слишком маленькая и слишком рваная. Он бросает ее на пол. Под нею — ящик, поцарапанный, кое-где с выщерблинами; Джеймс открывает крышку. Венера катается по дну, как стеклянный шарик из детской игры, на Солнце какие-то зазубрины, Луна, точно пьяная, отшатнулась прочь от Земли.

Джеймс берется за работу — терпеливо восстанавливает свою Вселенную.

Для стороннего городского наблюдателя эти трое — семья. Гаммер намекает на это где надо; даже Грейс, судя по всему, свыклась со своей ролью, и, когда в пивнушке «Якорь» сводник Израэль Ингланд отмечает у мальчика фамильное сходство — отцовские руки, материнский нос, — она поворачивается к Джеймсу и запечатлевает на его щеке поцелуй, пропахший устрицами и портером.