— Ну Ан-Антоновна! — лениво ныли мальчики и девочки, если их вызывали к доске. — Зачем все эти глупости? Мы же ведь предупреждали, что параграф читать не собираемся! Давайте, что ли, с миром разойдемся! Вы же все-таки студентка, да и мы почти что тоже, где же солидарность?

Изучать какой-либо новый материал одиннадцатиклассники отказывались. Их можно было понять: учебник предлагал пересказ того же самого, что проходили в девятом. Поэтому все уроки напролет Анна Антоновна занималась с новыми питомцами подготовкой к ЕГЭ: не по своей инициативе, а по просьбе завуча. Решали тесты прошлых лет. Год назад в тесте спрашивалось, к какому виду червей относились черви, найденные в мясе на броненосце «Потемкин», поэтому теперь одиннадцатиклассники заучивали их название. И на уроках, и дома ребята соглашались решать исключительно тесты: устные или письменные рассказы были, с их точки зрения, неперспективной формой отчетности. К тому же, для их составления приходилось слишком сильно напрягаться. Если бы сторонний человек услышал из-за двери, как звучит ответ урока, то подумал бы, что здесь играют в морской бой:

— 1-б, 2-а, 3-в, 4-в, 5-а…

Учитывая, что всем учителям — не только историчке — надо было натаскать ребят на тесты, бедные одиннадцатиклассники, похоже, разучились мыслить что-либо помимо букв и цифр. Кое-кто особо шустрый просто зазубрил номера: где «а», где «б», где «в». Главное — не перепутать последовательность букв, относящуюся к истории, например, с биологической или литературной. Другие, еще более одаренные ребята, научились, исходя из вариантов, вникать в логику составителя задания и отыскивать ответ, от которого были образованы остальные. Конченые двоечники отмечали варианты от балды, и их результат никогда не был нулевым. Хуже всего, как обычно, приходилось строго положительным отличникам. Они честно учили каждую строчку учебника, не думая о том, что важно, а что — не существенно. Вдруг в тесте спросят, сколько чугуна произвела страна в такой-то год?! Вполне ведь могут!

Как-то, раздраженно бросив одному из лоботрясов фразу: «Для чего ты, Николай, вообще живешь на свете?», Анна услышала:

— А варианты какие?

Наконец прозвенел звонок с последнего в этом учебном году урока Сарафановой. Три месяца без ужасов, без крика, нервотрепки, ощущения, что входишь в клетку с тиграми! А может быть, не три? А может, больше? Может быть уйти из школы насовсем?..

Анна часто размышляла об успехах на своем нелегком поприще. Теперь она отлично видела ошибки первых дней и месяцев работы. Думала, что, может быть, тогда, когда они учили про Наполеона, надо было построить уроки несколько иначе: не стараться охватить все сразу, выбросить лишнее, не пытаться читать лекций, сделать урок более структурированным. Рассуждала об общении с ребятами, о том, что, может быть, не так себя поставила, вот тут перестаралась, загрузила их излишним материалом, а вот там могла бы потрудиться и найти что-нибудь интересное не из учебника.

Конечно, успехи были. Несколько уроков Сарафанова считала удачными. Но в целом… Да, она была плохой училкой. Вот спроси сейчас хотя бы восьмой «Д» о чем-нибудь! Не вспомнят ни словечка. А одиннадцатый? Да, конечно, трудно, вероятно, невозможно сделать лишь за четверть что-то настоящее из взрослых лоботрясов. Оправданий миллион. Но только был ли смысл в ее работе? Что она дала ребятам и коллегам, кроме окончательного разгрома кабинета математики? Недавно нервная хозяйка кабинета, разрыдавшись от известия о том, что разбит еще один горшок, сказала Сарафановой: «Зачем вы вообще сюда пришли?! Без вас было лучше!»

Вот о чем думала Анна, сидя на педсовете. В общем, делать ей на педсовете было нечего, ведь классным руководством ее, к счастью, не обременили. Так, пришла послушать для порядка.

Все учителя поочередно делали доклады о своих ребятах: «Пятый „Б“, двадцать семь человек, никто не прибыл, два отличника, восемь ударников, неуспевающих нет». Доклады были стандартные, поэтому коллеги их не слушали, а спокойно обсуждали шмотки или расследовали преступления вместе с персонажами Тунцовой. Иногда директор на них цыкала — тише, мол! — и было непонятно, кто кого больше научил: ребята взрослых или взрослые ребят.

Учителя оживились, когда речь зашла о седьмом «А» классе.

— Отличников нет, два ударника, не успевает один, Перцев. По четырнадцати предметам.

Стали решать, как поступить с Перцевым. В восьмом классе ему делать было нечего. Но оставить Фурункула на второй год мог только учитель-мазохист! Мать чудовища, естественно, считала, что он милый и хороший мальчик, говорить с ней было без толку. Другие школы от Фурункула отказались.

— Что ж, до осени оставим, — предложила директриса. — Если не подтянется за лето…

«Если не подтянется за лето» — означало, что летом с Перцевым будет кто-то заниматься. В ужасе преподаватели завопили:

— Я его учить не буду!

— Пусть другие занимаются!

— Я прошлым летом с Ляминым возилась!

— Да какая ему алгебра, таблицу умножения не знает!

— А я вообще его боюсь, Перцева этого…

В конце концов решили, что, поскольку на бесплатные уроки Перцев не ходил, то пусть ищет репетиторов за деньги. Тут информатичка взволновалась:

— А по информатике? Своего компьютера у него нет, а к школьному я его не подпущу: сворует.

— Правильно! — сказала музыкантша. — У меня вот маракасы умыкнул, так его, этак! И на чем теперь показывать? Один рояль остался.

— Если он сопрет рояль, вот это будет круто! — сообщил мечтательно физрук. Его предмет был единственный, по которому Фурункул успевал.

Педсовет решил, что для аттестации Перцеву достаточно уметь включать и выключать компьютер. На этом тему закрыли, перешли к седьмому «Б», и снова стало скучно.

Из школы Анна шла дворами, как обычно. Там часто тусовались восьмиклассники. Вот так и в этот раз: на лавке Анна увидела Риту и еще какую-то девчонку — незнакомую. Сарафанова ускорила шаги: вдруг Рита опять пойдет ее провожать? Настроение было скверное, попутчики сегодня были ни к чему.

— Да лучше уходи после девятого, — сказала незнакомая девчонка. — Фига ли учиться-то? А бабки забивать и так сумеешь. Пусть Потапова вон учится, у нее ноги кривые и парней ни разу не было. Ха-ха! Училкой потом будет. Вон как Марь-Петровна. Злющая такая! Сразу видно, что фригидная. Одета как бомжиха, кто ее захочет?!

— Ни фига! — сказала Рита. — Ты Ан-Антоновну не видела. Ну, эту, историчку нашу бывшую. У нее супер-ноги! И учебник типа знает наизусть. Прикинь, да? Наш Козлов в нее влюблен. Сказал, что в Голливуде ум теперь считается сексуальным.

Анна остановилась и прислушалась.

— В натуре? Что за телка?

— Говорю же, историчка!

— И чего?

— Чего-чего! Ну я ведь говорю же: прикольнуло, блин, меня. Она красивая и всякие науки, зацени, реально любит! То есть, так бывает! Ну, и я подумала…

По сердцу Сарафановой разлилось варенье. Все же не напрасным было это время! Кое-что она дала своим ребятам. Может, скоро на родимом факультете будет новая студентка Маргарита? Ну, а там, глядишь…

— Чего, на исторический намылилась? — скептически спросила незнакомая девчонка.

— Нет, конечно! — выпалила Рита. — Нафига мне это нужно?! Родаки, конечно, по-любому заставят одиннадцать классов учиться… Но после этого я сразу на Дом-8!

Остаток пути Анна шла в хорошем настроении. Чтоб быть совсем счастливой, Сарафанова представила, что рядом с ней идет Андрей. Теперь она нередко представляла его рядом с собой, мысленно с ним беседовала, спорила, делилась самым любимым и интересным. Причин этой странной привычки она больше не скрывала от самой себя. Несколько общих знакомых уже заметили, какими глазами смотрит Сарафанова на Филиппенко, поняли, что к чему. Вот только Андрей, как назло, ни о чем не догадывался.

В России все изменилось. Но остался пивзавод. И это не могло не радовать Бориса и его товарищей.