Мать Алены Витушкиной выслушала все жалобы, покивала головой, позевала, пожаловалась на жизнь и пообещала принять меры. Между тем Аленкин дед пыхтел над бюллетенем и никак не мог принять решение.

— За кого голосовать-то? — наконец спросил он дочь.

Та переадресовала вопрос комиссии.

— Решить должны вы сами. Мы не можем вам подсказывать, — сказала Сарафанова.

— Да ладно! — буркнула мамаша. — Подскажите! Что вам, трудно, что ли?

Именно так вела себя Алена на контрольных. Наверно, окажись рядом еще один избиратель, Витушкины потихоньку списали бы у него из бюллетеня.

В несколько квартир они в итоге так и не попали: избиратели не всегда заботились о том, чтобы дверь подъезда была отперта. Когда пошли обратно на участок, угодили под обстрел снежками. Это мстили те, кто плохо успевал по физкультуре и истории. Физрук хотел поймать негодников и, бросив урну в снег, помчался догонять их. Народные волеизъявления в ящике оказались несколько подмоченными.

Анне было интересно, не придет ли на участок еще кто-нибудь из родителей ее лоборясов: она нашла в списках несколько знакомых фамилий. Тщетно. Видимо, привычка прогуливать была семейной чертой и передавалась по наследству.

К восьми Анна почувствовала усталость. Созерцание кудрявого младенца, опускавшего розовой ручонкой бюллетень своей мамаши, — и то не слишком подняло настроение. Чтобы развеять скуку, Анна начала играть сама с собой: «Если сейчас зайдет мужчина, то мне удастся победить этих чудовищ-восьмиклассников, а если женщина — то нет».

Вошел Андрей.

Тот самый, из архива.

За четыре месяца, прошедших с исторического дня, когда в руках их оказался необыкновенный документ, они не виделись, но Сарафанова узнала его сразу, немедленно, мгновенно, как только увидела или даже до того, как увидела. Аспирант, смотревший, как обычно, не по сторонам и не вперед, а внутрь себя, неспешно подошел к учительнице физики, соседке Анюты. Подал паспорт.

— Здравствуйте, Андрей! — сказала Анна.

Аспирант от неожиданности вздрогнул и взглянул на девушку. Секунду размышлял. Потом ответил:

— А, поклонница подделок, это вы! — И едко улыбнулся.

Через пять минут, когда он бросил бюллетень в ящик, Анна и Андрей болтали, словно оба долго ждали этой встречи:

— А я теперь учительница.

— Просвещение в массы? Замечательно. Наверно, объясняете ребятам, что Петра украли злые англичане?

— Ну и вредина же вы.

— По-прежнему считаете, что письмецо не было липой?

— Понимаете…

— Наверное, довольны тем, что происходит? Петербург… Санкт-Петерс-Бурх, — поправился аспирант, навечно преданный Петру и его времени и яро осуждавший новые названия, — Петерс-Бурх наполовину разрушили. Замечательно! А вам хоть монархисты заплатили за открытие?

— Да хватит! — возмутилась девушка. — Не стыдно вам бросаться такими обвинениями?! Вот так вот, просто, ни с того ни с сего!

Андрей, похоже, понял, что повел себя неинтеллигентно.

— Простите, — сказал он. — Я правда… с этой диссертацией… замотался… скоро, видимо, рехнусь. Устал. Голова уже не работает.

— Значит, вы живете недалеко? — перехватила Анна инициативу.

— На Связистов.

— Так я тоже на Связистов! Значит, мы соседи! И ни разу не встречались.

— Это потому что я всегда не здесь, — пошутил парень. — Я живу в петровских временах.

— Так я ведь тоже!

— Тьфу ты! Я и позабыл. А это злополучное письмо… Хотите, я вам докажу, что это липа?

Анна не успела дать ответ. Подошли избиратели, не пойми откуда появилась очередь. Беседовать при них было неловко. Заставлять Андрея ждать — тем более.

— Неплохо было б как-то встретиться, чтоб толком обсудить это письмо, — сказала Анна. — Я готова выслушать ваши аргументы! Но только, сами понимаете, не сейчас. Предложите время и место!

Она удивилась и тому, что вот так, просто, пригласила аспиранта на свидание, и тому, что он тотчас же согласился.

В десять вечера, когда выборы закончились, Анютина работа, можно сказать, только начиналась. Крепкая химичка и физрук вдвоем подняли урну с сорванной печатью и под зорким глазом спящих наблюдателей свалили ее содержимое на несколько столов, сдвинутых вместе. Народная воля была мятой, кое-где изорванной, слежавшейся от собственного веса. Тем не менее Сарафановой понравилось притрагиваться к документам, от которых зависело будущее нации.

Примерно час — не так уж много времени — ушло у комиссионеров на разбор бумажной кучи. По периметру спортзала выставили стулья из математического класса. Каждый стул предназначался для одной из партий. Надо было брать охапки бюллетеней и носиться взад-вперед, раскладывая их по нужным стульям. Наблюдателям закон не дозволял участвовать в подсчете, но они хотели, чтобы все скорее закончилось, и вызвались помочь. Никто не возражал. Бабульки и студент бродили между стульев, только дама в красной кофте продолжала изучение «Марианны»: том четвертый был дочитан, но с собой она разумно захватила пятый.

Итоги оказались предсказуемыми: лидером являлась «Партия исконных русских граждан». Кажется, комиссия обрадовалась этому. Что касается Сарафановой, то ей националистические вопли надоели, и она решила успокоить себя тем, что это результаты лишь по одному участку из, наверно, сотен тысяч.

Пока руководство комиссии оформляло протоколы — шел двенадцатый час ночи, — обессилевшая Анна вышла на крылечко как была, без шубы. Спустилась вниз, руками зачерпнула снегу и умыла им лицо. В ночном чистом воздухе витало что-то важное, прекрасное. Задумчивые звезды с темно-бархатного неба наблюдали за демократической возней маленьких человечков.

Анюта отошла от школы метров на пятнадцать и уже решила возвращаться, когда в плотной темноте возникли новые три звездочки — огни сигареток. Голоса, похоже, нетрезвые и вовсе не интеллигентные, подсказали Анне — это гопники. «Скорей, скорей обратно! — сразу же подумала студентка. — Не дай бог…»

Но гопники ее заметили.

— Анна Антоновна! Ой, здравствуйте! — сказали они весело и сразу потушили сигареты.

Сборная из «бэшек» с «вэшками». Питомцы. Ученички. Слава, еще один Слава, третий Слава, Петя, Таня, Рита.

— А чего это вы здесь делаете? И без одежды…

Анна объяснила. После пятиминутного разговора Сарафанова призналась ребятам, что замерзла окончательно, и быстро побежала на крыльцо.

Она уже взялась за ручку двери, когда сзади услыхала голос Риты. Той девчонки, с кем они однажды вместе шли домой.

— Ан-Антоновна… Постойте! А скажите…

— Что такое?

— Ан-Антоновна! Скажите, только честно! Мы тут спорили. Вам правда, что ли, нравится история? Вся эта скукотища…

— Нравится, конечно. — Анна улыбнулась. — Я ведь сама выбрала профессию.

— Клянетесь?

— Ну, клянусь. Да, что, вообще, за странные вопросы? Я сейчас заледенею…

— Ан-Антоновна! Последнее! — и Рита зашептала: — Как у вас с парнем? Как его… с Андреем?

— Все отлично. Тоже надо клясться?

Александр Петрович Филиппенко любил птичьи фамилии — он и сам не знал почему. Просто всякий раз, когда приходилось брать псевдоним, он выбирал орнитологическое прозвание. В поддельных документах для работы в архиве он назвался Дроздовым. А теперь при помощи сидельцев и родни счастливо обзавелся паспортами — заграничным и российским — на замечательное имя: Сергей Михайлович Соловьев. Пришлось истратить десять пачек чаю и месяц времени. Потом нужно было найти информацию о рейсах самолетов, визах, правилах получения политического убежища и тому подобном.

Филиппенко принял решение эмигрировать во Францию: он немного знал язык и хотел походить на дворянских беглецов от большевизма. Рейсов до Парижа не было, не было и возможности оформить визу: отношения разорвали до того, как был готов новый паспорт. В Восточную Европу, а тем более в Азию лететь не хотелось. Филиппенко интересовали лишь «цивилизованные» страны. Значит, нужно лететь с пересадкой, через третье государство. К счастью для Александра Петровича, нашелся неплохой, а главное, дешевый рейс. Венгерская авиакомпания делала рейсы из Москвы в Париж с посадкой в Будапеште. Это стоило дешевле, чем в иные времена «Аэрофлотом», а поскольку перелетов было два, то первый значился венгерским и (пока что) дозволялся.