Я проглотила разочарование. А еще через десять дней, когда августовское небо Новой Англии зависло огромным синим куполом и удушливую жару разбавил пряный ветерок, мы обвенчались в Первой Унитарной церкви Берлингтона. Служба – короткая, без лицемерия и напыщенности – прошла без запинки. Так же, как и торжественный ланч в Олд-Таун-Холле. Дэн произнес красивую речь о том, что я лучшее из того, что произошло в его жизни. Отец, разумеется, блеснул эрудицией, сказав, что в мире постоянной политической нестабильности и вечного конфликта поколений «большая редкость и удача» иметь такую дочь, верного друга и опору в минуты «жизненных катавасий», и по-отечески заметил, что Дэну крупно повезло. Я в своей короткой речи горячо поблагодарила отца за то, что научил меня ценить любознательность, как движущую силу жизни, что всегда относился ко мне на равных (близко к истине); поблагодарила Дэна, который доказал мне, что хорошие парни – это не вымирающий вид; и маму – за ее «бесконечную требовательность» (комментарий, как и предполагалось, допускал широкую трактовку) и шикарное застолье.

Спустя два дня мы переехали в Провиденс. Здесь мы подыскали такую же «убитую» квартиру в очередном дощатом домике, и я уже чувствовала, что все лето буду заниматься ремонтом. Мне все-таки удалось найти работу в частной школе, где я устроилась преподавать английский язык и американскую историю шестиклассникам. А отец Дэна сделал нам потрясающий свадебный подарок. Это был четырехлетний фургон «вольво» – ярко-оранжевый, с потертыми сиденьями из коричневой кожи. Нам обоим он казался верхом крутизны.

Между тем Марджи пришлось повременить с возвращением в Париж. Ее мать, будучи вдрызг пьяной, упала с лестницы и теперь была прикована к инвалидной коляске из-за сломанного бедра.

– Похоже, я должна играть в послушную дочь и сидеть с ней все лето, – сказала она мне по телефону. – Как ты понимаешь, я не в восторге от роли Флоренс Найтингейл[17] и часто задаю себе вопрос, не нарочно ли она кувырнулась с этой чертовой лестницы, чтобы помешать мне уехать.

– Но ты ведь вернешься в Париж?

– Еще бы, конечно, – сказала она. – Как только мадам встанет и доплетется до бара, я первым же рейсом рвану через Атлантику. А пока я ищу работу в журнале, но все вакансии заняты. Нашла вот тупую работу в Музее современного искусства.

– Звучит солидно. По-моему, не такое уж плохое место.

– Послушай, меня же не куратором выставки берут. Это работа в сувенирной лавке. Но работа. И поможет мне скоротать время, пока моя дражайшая мамочка не излечится и я смогу сбежать отсюда.

В тот вечер, за домашним ужином, я рассказала Дэну о том, что у Марджи изменились планы и что она почти уверена в преднамеренном падении своей матери.

– Только Марджи могла придумать такую чушь, – заметил он.

– Знаешь, я ведь думала о том же, когда моя мама пыталась покончить с собой.

– Есть существенная разница между настоящей попыткой суицида и фантазиями Марджи, будто ее сумасшедшая мамаша прочно бросилась с лестницы, чтобы удержать ее дома. Впрочем, я не имел опыта непосредственного общения с нью-йоркскими невротиками, так что не причисляю себя к экспертам по этой разновидности помешательства.

– Это все потому, что ты ультрарациональный…

Он поднял на меня удивленный взгляд:

– Ты считаешь меня ультрарациональным?

– Просто иногда ты слишком назидательный, вот и все.

– Что ж, спасибо, что сказала…

– Послушай, давай не будем ссориться из-за этого.

– Нет, просто ты делаешь замечания по поводу моей строгости.

– Я назвала тебя рациональным, а не строгим…

– Ультрарациональный… это почти то же самое. Мне действительно очень жаль, если я кажусь тебе таким…

– Какой бес в тебя вселился? – изумилась я.

– Я что, нападаю на тебя? Разве я критикую твои недостатки?

– Какие, например? – вдруг взвилась я.

– Например, твою строгость… ты всегда контролируешь себя, боишься сделать неверный шаг, или расстроить меня, или, боже упаси, совершить какое-нибудь безрассудство…

Я не верила ушам своим.

– Что? – крикнула я. – Всё – все! – что я делала с тех пор, как мы вместе, было направлено на тебя… твою учебу, твою карьеру…

– Я это и говорю, Ханна. Я никогда, никогда ничего тебе не запрещал. Ты сама воздвигала для себя запреты – отказалась ехать в Париж, моталась следом за мной во время летних каникул…

– Ты считаешь, что я преследовала тебя, как какая-нибудь собачонка?..

– Ты меня не слышишь. Я всегда был счастлив оттого, что ты со мной. Но в глубине души я знаю, что ты чувствуешь себя слегка ущемленной, как будто тебя ограничивают какими-то рамками…

– Я никогда не говорила, что чувствую себя ущемленной…

– Да, но ты демонстрировала это всем своим видом.

– Что ж, спасибо за «правду». И кстати, можешь поставить себе «хорошо» за проницательность и «отлично» за самое выдающееся самомнение…

– Самомнение? У меня?

– Никогда не думала, что увижу жестокость за фасадом Мистера Отличный Парень…

Как только эти слова сорвались с моего языка, я тут же пожалела об этом. Но так уж устроена ссора, особенно ссора с человеком самым близким, с которым ты никогда не ссоришься. Что-то в тебе вдруг взрывается, и выплескивается столько гадости. И вот ты уже ловишь себя на том, что не можешь остановиться, и тебя несет…

– Думаешь, я не вижу, как ты вечно ставишь себя и свою работу на первое место, всегда…

– Заткнись, – сказал он, схватил свою куртку и направился к двери.

– Все правильно – беги, раз не можешь слышать правду…

Он обернулся и посмотрел на меня с нескрываемой яростью:

– Вот и оставайся со своей идиотской правдой.

И он хлопнул за собой дверью.

Я словно оцепенела и какое-то время не могла шевельнуться. Я была в шоке и никак не могла понять: откуда все это взялось? Я не могла поверить в то, что он произнес такие слова. Не могла поверить, что я такое сказала. Но сильнее всего меня потрясло сознание того, что все сказанное нами было правдой.

Это все ты виновата, прошептал внутренний голос.

Да, но он первым начал…

Прошел час, другой, третий. Уже было глубоко за полночь, и я не на шутку перепугалась, потому что Дэн никогда не задерживался допоздна, если только не дежурил в ночную смену.

В час ночи я позвонила в госпиталь.

– Мне очень жаль, – сказала администратор, – но доктор Бакэн сегодня не дежурит… нет, его нет в госпитале.

Мне ничего не оставалось, кроме как ждать, поэтому я легла в постель, с головой укрылась одеялом и попыталась отвлечься от грохота музыки «Гранд Фанк Рейлроуд»[18], которую сосед врубил на всю катушку.

Сон все-таки сморил меня, но он был настолько легкий, что я проснулась, как только услышала скрип входной двери. Я посмотрела на будильник. Половина пятого утра. Я встала с кровати. Дэн был на кухне, варил себе кофе.

Он выглядел уставшим и напряженным.

– Где ты был? – спросила я.

– Катался на машине.

– Семь часов подряд?

Он пожал плечами.

– Куда ты ездил?

– В Нью-Хэвен.

– Так это же… сто пятьдесят миль отсюда?

– Сто семьдесят две мили, если тебя интересуют технические подробности.

– Почему в Нью-Хэвен?

– Я выехал на хайвей I-95, свернул на юг и поехал куда глаза глядят.

– Что заставило тебя остановиться?

– Работа. Ты.

– Даже притом, что я преследую тебя, как собачонка?

– Я никогда этого не говорил.

– Но думал.

– Послушай, почему бы нам не относиться к этому просто как к ссоре… нашей первой серьезной ссоре… и все эти глупости, что мы наговорили друг другу…

– Ты действительно так разочарован во мне? – спросила я.

– Перестань. А ты и впрямь считаешь меня Мистером Жестокость?