У Рики отвисла челюсть. Он позабыл, что должен быстро обыскать квартиру и тихонько убраться. Эти журналы представляли собой прямую противоположность порнографии, которая теоретически должна возбуждать. Трудно было вообразить более отталкивающие образы. Рики рассматривал их, застыв от ужаса.

Потом он увидел это.

Фотографии в журнале под названием «Связь» вполне могли быть снимками с места недавнего преступления — с той лишь разницей, что журнал вышел в июне 1958 года. Жертва на фотографии — женщина лет за пятьдесят, в домашнем халате. Душитель, как ни странно, был в черной шапке, маске и стильной куртке — в этом обличье он представал на всех снимках. На первой фотографии на нем еще были черные брюки, на остальных — ни брюк, ни белья. Жертву связали и изнасиловали, а затем умертвили при помощи удавки из скрученных простынь и чулок, завязанной на шее бантом.

Рики понял.

Что-то в нем оборвалось. Скрытая сила, которая позволила ему пережить смерть Эми, похороны и эти несколько недель… В одно мгновение стена рухнула. Он осторожно поставил журнал на место и начал осматривать остальную часть квартиры. Его глаза увлажнились. Он вытер слезы ладонью. Мысли о страдании неизбежно вели к Эми. Лишь немногие, в том числе Джо и Майкл, знали детали убийства. Остальные не хотели знать, не желали думать о том, как убили Эми. Их это смущало. Люди чувствуют себя запятнанными, когда их касается убийство, насколько безвинной ни была бы жертва. Они не желают сомнительной славы, которая неизбежно сопутствует выжившим («А вы знаете, что его дочь, жена, мать была убита Душителем?»), они не хотят, чтобы их считали разносчиками заразы, всего того, что связано с убийством, — слабости, невезения, рока, греха… Сексуальная подоплека преступления лишь усугубляет стыд, поэтому люди делают вид, что никакого убийства не было. Все, кроме разве что Майкла, вели себя так, будто Эми погибла в автокатастрофе, или умерла от рака, или ее не стало по какой-то иной, менее сенсационной причине. Рики тоже так поступал. Может быть, потому, что он ближе всех знал Эми, знал ее тело — поэтому он больше всего нуждался в том, чтобы позабыть о подробностях случившегося.

Но было невозможно поддерживать иллюзию здесь, в комнате, где жил Душитель, где ему впервые пришла эта идея и куда он возвращался после убийств. Здесь все стало слишком ясно. Эми умерла не мгновенно. Это был процесс — долгий, мучительный, кровавый. Неправильно, непорядочно отворачиваться от этого, делать вид, что ничего не случилось, как будто Эми превратилась в вымысел, в персонаж книги, которую можно поставить на полку, если сюжет нам не нравится. Это трусость. Ведь она страдала.

«Чудовищно», — подумал Рики.

Он быстро осмотрел оставшиеся полки. Там были и другие невероятные сочетания — Линдстром, при своих сексуальных отклонениях, оказался изрядным интеллектуалом. Полки были заставлены трудами Гоббса, Локка, Юма, Руссо, Канта. «Левиафан», «Основы этики», «Критика чистого разума». В основном дешевые издания, в потрепанных обложках, засаленные. Рики не понимал, что связывает эти книги, есть ли у них общая идея или нет. Он открыл одну из них наугад — «Левиафан» Гоббса. На страницах полно пометок, звездочек, подчеркиваний, скобок, примечаний — работа ненасытного ума.

В спальне, в верхнем ящике комода, где Линдстром держал белье, Рики обнаружил женские трусы, поддел их пальцем. Трусы были большого размера, из какого-то эластичного материала. Уж точно они не принадлежали Эми. Они были разорваны на поясе и покрыты засохшими коричневыми пятнами — возможно, следами крови. Рики испытал соблазн прихватить с собой трофей убийцы. Но он не мог их взять, не выдав тем самым своего пребывания в квартире. Линдстром не знал, что за ним следят, — и уж точно не подозревал, что его раскрыли. Рики предпочел бы сохранить свое преимущество, поэтому он свернул трусы и положил их в комод, как они и лежали.

Он вернулся в гостиную и поднял шторы, потом выключил свет и вышел. И тут возникла еще одна проблема, заминка, непростительная для профессионала, за которую он впоследствии упрекал себя.

На двери было два замка, которые предстояло запереть. Первый, в дверной ручке, не отличался сложностью и закрывался сам, когда захлопывалась дверь. Над ним находилась щеколда старого образца, которая вроде бы не должна была доставить Рики особых хлопот. Подобный замок обычно чуть труднее открыть из-за дополнительного веса механизма, который препятствует свободному вращению цилиндра. Добавочное сопротивление вынуждает взломщика постоянно вращать цилиндр — здесь важно не переусердствовать, чтобы штыри не угодили мимо отверстий. Это было очень просто, особенно для такого опытного взломщика, как Рики, который гордился своим умением и постоянно совершенствовался. Но с этим замком он замешкался. Когда он попытался провернуть цилиндр, тот застрял, штыри не попали в отверстия, так что пришлось начинать сначала. Еще один промах — прошлось повторить в третий раз. Работа заняла лишь несколько секунд, но это была задержка, и он рисковал угодить в неприятную ситуацию, если бы кто-нибудь прошел мимо. К счастью, никто не появился, и он наконец запер дверь. Но ошибка его раздосадовала — брак в работе.

Маргарет Дэйли вышла из ванной после душа. Она насухо вытирала волосы, одновременно локтями прижимая к бокам полотенце, обернутое вокруг тела. Закончив, она встала перед зеркалом. На пороге возник мужчина. Маргарет вздрогнула.

— Майкл!

Он стоял, опираясь о косяк, в костюме — видимо, завернул к матери по пути на работу. Он похудел, под глазами от переутомления появились мешки.

— Что ты тут делаешь? Как ты вошел?

— Твой любовник, выходя, оставил дверь незапертой.

— Мой любовник? Майкл, ты с ума сошел? В чем дело?

— Что, он не твой любовник?

— Я слишком стара для любовников. И потом, не твое дело, какие у нас отношения.

— Ты его любишь?

— Господи, Майкл, для такого разговора сейчас слишком ранний час. Я даже одеться не успела. — Маргарет мелкими шажками вошла в ванную, неуклюже подражая грациозной девичьей походке. Майкл не знал, идет она так по привычке или просто стесняется своей наготы. Маргарет вернулась в махровом халате с бахромой.

— Это главное, что тебя беспокоит? Что я живу с Брэнданом?

— Ты его любишь?

— Майкл, я не стану отвечать на подобные вопросы. Это совершенно не твое дело. Ты с ума сошел — появляться вот так, с утра пораньше? Ты что, слонялся вокруг дома, пока Брэндан не уехал?

— Да.

— А позвонить ты не мог?

— Я подумал, что лучше поговорить с глазу на глаз.

— Майкл, сядь. — Маргарет набросила на неубранную постель покрывало и присела на край. — Садись.

Он хмуро взглянул на кровать.

— Я лучше постою.

— Майкл, ты здоров? Все говорят, что после случившегося ты повредился в уме…

— Я в порядке.

— Ты запил?

— Нет.

— Употребляешь… наркотики?

— Пока нет.

— Тогда в чем дело? Ты похож на сумасшедшего. Что с тобой творится?

— Мне не нравится твой любовник, вот и все.

— Прекрати называть его моим любовником, это глупо.

— А как мне его звать? Папа?

— Зови его Брэндан. Ты ведь звал его так тридцать лет. И разговаривай со мной как положено. Я по-прежнему имею право на некоторое уважение, даже если отец и перестал держать вас в ежовых рукавицах.

— Не стоит беспокоиться, теперь для этого существует Брэндан.

— Майкл, поди сюда. Сядь.

Он сел на кровать рядом с матерью. Ночной столик — столик Джо-старшего — был завален мусором. На нем лежали смятые салфетки и любовный роман толщиной с кирпич, стоял полупустой стакан воды.

— Майкл, прекрати. Что бы ты ни имел против Брэндана, пора успокоиться, слышишь? Я этого не потерплю. Я тебя не узнаю, ты стал чужим. Где мой маленький Майкл?

— Ты любишь Конроя?

— Какая разница?

— Большая. Именно в этом все и дело.

— Почему? Не понимаю. Почему?