Хотя Брунетти и говорил себе, что он — всего лишь обычный гражданин, решивший вместе с супругой посетить казино, он знал, что его появление в этом заведении не пройдет незамеченным. Как-никак за последние годы именно он возглавлял два расследования, имевших прямое отношение к игорному бизнесу.

Портье узнал их немедленно, стоило им переступить порог. Но, видимо, администрация не держала на Брунетти зла, так как его не только пропустили, но и провели как почетного гостя. От бесплатных fiches [43], прилагавшихся к этому статусу, Брунетти отказался. Вместо этого приобрел в кассе фишек на пятьдесят евро и половину отдал Паоле.

Брунетти давно тут не был — с того самого времени, когда несколько лет назад арестовал директора казино. С тех пор мало что изменилось — он узнал нескольких крупье, двое из которых тоже проходили по тому давнему делу. Их обвиняли в разработке и применении мошеннической схемы, благодаря которой казино удавалось завладеть огромными, не поддающимися точному подсчету суммами в сотни тысяч, если не в миллионы евро. Обвиняемые пошли под суд, получили сроки, отсидели свое и… вернулись к своей работе. Брунетти начал подозревать, что даже Паола, вышагивающая рядом, не спасет этот вечер от полного провала.

Они подошли к столам с рулеткой — единственной игрой, в которую мог играть Брунетти: там не надо ни запоминать карты, ни высчитывать вероятности чего бы то ни было. Кладешь деньги на стол. Выигрываешь. Проигрываешь.

Пока они шли, Брунетти разглядывал людей за одним из игральных столиков, ища того самого мужчину, который на фотографии был виден лишь в профиль, да и то не целиком. Качество фото, присланного по почте сегодня утром, оставляло желать лучшего. Кроме прикрепленного файла в письме ничего не было — никаких объяснений, где это снято, когда или кем. Снимали, судя по всему, мобильным телефоном. В объектив попал чисто выбритый мужчина чуть за тридцать. Он стоял в баре, держа в одной руке чашку кофе, и разговаривал с кем-то не попавшим в кадр. Волосы у него были короткие и темные — то ли черные, то ли каштановые — из-за низкого разрешения трудно было судить наверняка. Четко видно было немного: одна скула да бровь, резко изогнутая, как обычно рисуют в мультиках. Телосложения мужчина был среднего, а вот его рост Брунетти определить не решился бы, как поостерегся бы давать оценку качеству одежды: галстуку, пиджаку, светлой рубашке.

Брунетти с Паолой пристроились с краю толпы, привлеченной магией вращающегося колеса. Щелк-щелк-щелк — шарик скакал по полю, и зеваки как завороженные следили за ним. Затем шарик с приглушенным стуком занимал одну из ячеек, и наступала тишина — проигравшие не испускали тяжких вздохов, выигравшие не выражали бурной радости. Какие безразличные, поразился Брунетти, какие безрадостные и равнодушные.

Неумолимый поток игры увлек нескольких проигравших прочь от стола; их места тут же заняли другие игроки, в том числе и Паола с Брунетти. Даже не взглянув на стол, Брунетти кинул одну фишку. Он ждал и смотрел на лица игроков напротив — вначале все их внимание было обращено на крупье, а затем, как только он выпустил шарик из рук, на колесо рулетки.

Паола стояла рядом, сжав его руку. Она следила за шариком, который остановился на седьмом номере, отправив тем самым фишку Брунетти, как и фишки большинства других игроков, в небытие длинной щели, куда их ссыпали горстями. Паола расстроилась так, будто они проиграли не десять евро, а десять тысяч. Они постояли у рулетки еще немного, пока их не оттеснили сзади другие игроки, жаждущие просадить свои деньги.

Брунетти с женой отошли к другому столу, где провели еще двадцать минут, наблюдая за постоянно сменяющимся потоком игроков. Брунетти обратил внимание на одного из них — юношу, наверное, не старше Раффи, который стоял у рулетки напротив. Каждый раз, стоило только крупье объявить последние ставки, он двигал стопку фишек на двенадцатый номер, и каждый раз крупье забирал их себе.

Брунетти взглянул на его лицо, по-юношески мягкое, с полными блестящими губами, как у святых с полотен Караваджо. А вот глаза, в которых Брунетти ожидал увидеть блеск азарта или хотя бы боль поражения, были отрешенными и непроницаемыми, как у статуи. Он даже не смотрел на стопки фишек, которые без всякой системы ставил на стол: красные, желтые, голубые. Ставки, стопками примерно по десять фишек, каждый раз получались на разные суммы.

Юноша постоянно проигрывал, и, когда запас фишек перед ним иссяк, он залез в карман и, вытащив оттуда еще одну горсть, небрежно швырнул ее на стол, не глядя и даже не пытаясь рассортировать фишки по стоимости.

Брунетти вдруг пришло в голову, что он слепой — наверное, играет, ориентируясь только на осязание и слух. Обдумывая эту теорию, он какое-то время с любопытством смотрел на молодого человека, пока тот, в свою очередь, не поднял на него глаза. В них блеснула такая откровенная неприязнь, что комиссару пришлось быстро отвести взгляд, как если бы он застал кого-то за явно непристойным занятием.

— Пойдем отсюда, — шепнула ему Паола и, цепко схватив его за локоть, бесцеремонно потащила его к свободной площадке между столиков. — Не могу стоять и смотреть на этого мальчика, — озвучила она мысли мужа.

— Давай я куплю тебе выпить, — предложил Брунетти.

— Транжира, — хмыкнула Паола, но тем не менее отправилась с ним в бар, где Брунетти уговорил ее выпить виски — напиток, который она пила редко и вообще-то не любила. Передав жене тяжелый квадратный стакан, Брунетти чокнулся с ней и стал смотреть, как она делает первый глоток. Рот Паолы искривился, может, лишь чуть-чуть слишком театрально, и она, задыхаясь, сказала:

— Даже и не знаю, как это тебе каждый раз удается развести меня на эту дрянь.

— И ты каждый раз говоришь вот эту фразу, с тех самых пор, как мы девятнадцать лет назад ездили вдвоем в Лондон, — парировал Брунетти.

— А ты все еще лелеешь надежду меня перевоспитать, — ответила Паола, делая второй глоток.

— Ну, граппу-то ты пить начала? — спокойно заметил Брунетти.

— Да. Но граппа мне нравится. А вместо вот этого, — Паола покачала стаканом, — я с тем же успехом могла бы пить растворитель для краски.

Осушив стакан, Брунетти водрузил его на стойку и, заказав grappa di moscato, забрал у Паолы ее виски.

Если он и думал, что Паола начнет возражать, она его приятно удивила.

— Спасибо, — сказала она, забирая граппу у бармена и поворачиваясь лицом к залу, из которого они только что пришли. — Наблюдение за этими игроками наводит на меня страшную тоску, — заметила она. — О таких душах и писал Данте, — она пригубила граппу. — А в борделях веселее?

Брунетти поперхнулся и закашлялся, выплюнув виски обратно в стакан. Поставив стакан на стойку, он достал платок и вытер губы.

— Прошу прощения? — переспросил он.

— Я серьезно, Гвидо, — улыбаясь, сказала Паола. — Мне не доводилось бывать в борделях, вот я и думаю, может, хоть там кому-нибудь удается повеселиться?

— И ты вообразила, что я знаю? — спросил Брунетти. Так и не решив, каким тоном это произнести, он остановился на чем-то между возмущением и изумлением.

Паола молча потягивала граппу.

— Ну, я был, может, в двух-трех борделях, — наконец сказал Брунетти. Подозвав бармена, он подтолкнул к нему стакан и попросил обновить. — Впервые я попал туда, когда работал в Неаполе, — заговорил он, когда ему принесли новую порцию виски. — Я отправился туда арестовывать сына хозяйки. Он жил там, потому что рядом был его университет.

— И чему он учился? — как Брунетти и думал, Паолу это сразу заинтересовало.

— Бизнес-менеджменту.

— Чему же еще, — улыбнулась она. — Ну а остальным там как, весело было?

— В тот момент я как-то об этом не думал. Мы с тремя коллегами пришли и арестовали парня.

— За что?

— Убийство.

— Ну а остальные разы?

— Второй раз был в Удине. Мне там надо было допросить одну из… сотрудниц.