— Это я про micropolveri [31], — объяснила она, не прекращая жевать. — Учительница сегодня в школе про это говорила. Рассказала, что в воздухе висят крошечные частички резины, химикалий и прочей гадости, а мы всем этим дышим.

Брунетти кивнул и положил себе добавки.

— В общем, я пришла домой, взяла почитать газету, и вот что там написано, — опустив вилку, Кьяра подняла с пола газету. Она была открыта на той же странице, и девушка сразу нашла нужный абзац: — Вот, — сказала она и начала читать вслух: — «Уровень micropolveriуже на полпункта превышает предельно допустимые нормы». — Кьяра бросила газету обратно на пол и повернулась к отцу: — Я вот чего не понимаю: если предельно допустимые нормы устанавливаются законом, то что происходит, когда они превышены, как сейчас, в пятьдесят раз?

— Если не в сто, — добавила Паола.

— Это уже дело органов по охране окружающей среды, — отложив вилку, ответил Брунетти.

— А они могут кого-нибудь арестовать? — заинтересовалась Кьяра.

— Не думаю.

— Ну или хотя бы оштрафовать?

— Это тоже вряд ли.

— Так какой смысл оговаривать в законе нормы, если нельзя наказать людей, нарушающих этот закон? — возмутилась Кьяра.

Брунетти полюбил свою дочь с того момента, как только узнал о ее существовании, с той самой минуты, когда Паола сообщила ему, что ждет второго ребенка. И только эта любовь удержала Брунетти от искушения сказать, что они живут в стране, где преступникам, в общем-то, ничего никогда не грозит.

— Думаю, соответствующие службы подадут официальную жалобу и кого-нибудь назначат расследовать это дело, — сказал Брунетти. И вновь любовь к дочке не позволила ему заметить, что такое расследование кончится ничем — во всяком случае, пока в этом городе промышленникам разрешают творить все что угодно и закрывают глаза на то, что пришвартованные круизные лайнеры спускают отходы прямо в воду.

— Но его уже расследуют — иначе откуда бы они взяли эти цифры? — требовательно спросила Кьяра, словно считала Брунетти ответственным за все это безобразие. — И что нам-то делать, пока они будут вести расследование — перестать дышать?

Услышав в голосе дочери те же ораторские замашки, какими славилась и Паола, Брунетти почувствовал прилив гордости — хоть девочка и использовала старый, как мир, прием риторического вопроса. Эх, а она далеко пойдет, если научится сдерживать во время спора свои эмоции, в особенности раздражение.

Чуть позже Паола принесла мужу в гостиную кофе.

— Сахар уже там, — сказала она, протягивая ему чашку и усаживаясь рядом. Заметив раскрытую «Il Gazzettino», лежащую на столике перед Брунетти, она спросила: — Ну, кого они разоблачили сегодня?

— Двух чиновников из городской администрации арестовали по подозрению в коррупции, — сообщил Брунетти и отпил кофе.

— Что, остальных решили простить? Интересно почему, — хмыкнула Паола.

— Так тюрьмы ведь переполнены.

— А… — Паола допила свой кофе и поставила чашку на стол. — Спасибо, что не стал подливать масла в огонь Кьяриного энтузиазма, — сказала она.

— Мне как-то не показалось, — заметил Брунетти, опуская чашку кофе на лицо премьер-министра, — что она в этом нуждается. Вообще-то я рад, что ее это так злит, — признался он.

— Я тоже, — кивнула Паола. — Правда, мне кажется, лучше нам это скрывать.

— Думаешь, это необходимо? В конце концов, она от нас всего этого нахваталась.

— Верно, — признала Паола, — но все равно. Ни к чему ей знать, что мы в восторге от ее протестных настроений. Честно говоря, — добавила она, взглянув на мужа, — я удивлена, что ты поддерживаешь ее точку зрения. — Паола похлопала мужа по ноге. — Я прямо слышала, как ты про себя считаешь промахи в ее аргументах, пока она бушевала.

— Твое любимое argumentum ad absurdum [32], — с нескрываемой гордостью ответил Брунетти.

Паола повернулась и наградила его широченной улыбкой.

— Что правда, то правда, — согласилась она.

— Как думаешь, мы все правильно делаем? — спросил вдруг Брунетти.

— В каком смысле?

— Ну, растим их такими ярыми спорщиками? — Беззаботный тон Брунетти не смог скрыть того, что он всерьез озабочен этим вопросом. — Впрочем, если человек не знает законов логики, окружающие могут подумать, что он чересчур саркастичен — а это никому не нравится.

— Особенно если сарказм исходит от подростка, — кивнула Паола и, чтобы успокоить мужа, сказала: — Все равно во время спора никто не слушает, что говорит оппонент. Так что, может, нам и не стоит беспокоиться.

Какое-то время они сидели молча.

— Я сегодня разговаривала с папой, — заговорила Паола, — и он сказал, что Катальдо дал ему три дня на размышление. Он интересовался, не удалось ли тебе что-нибудь разузнать.

— Пока нет, — ответил Брунетти и еле сдержался, чтобы не заметить, что со времени его разговора с тестем прошло меньше суток.

— Передать ему это?

— Не надо. Я уже поговорил с синьориной Элеттрой, она сделает все, что сможет. У меня просто возникло еще одно срочное дело, — сказал он, прекрасно понимая, сколько раз он уже использовал эту отговорку. — Но, может, к завтрашнему дню я уже что-нибудь разведаю. А твоя мать что-нибудь про них рассказывала? — спросил он через некоторое время.

— Про них обоих?

— Да.

— Я знаю, что он страшно торопился развестись с первой женой, — совершенно бесстрастно ответила Паола.

— А давно это было?

— Больше десяти лет назад. Ему уже тогда было за шестьдесят. — Брунетти решил, что она сказала все, что хотела, когда Паола после нарочитой паузы добавила: — А ей только-только исполнилось тридцать.

— А, — ограничился коротким возгласом Брунетти.

Прежде чем он успел придумать, как навести жену на дальнейший рассказ о Франке Маринелло, та вдруг сказала:

— Папа редко обсуждает со мной свои дела, но я знаю, что он заинтересовался Китаем и видит там большие перспективы.

Очередное обсуждение этического аспекта инвестиций в экономику Китая Брунетти пока не привлекало.

— А Катальдо? — спросил он. — Про него твой отец что-нибудь говорил?

Паола снова похлопала мужа по ноге, вполне дружелюбно, словно призрак Франки Маринелло благополучно исчез из их гостиной.

— Да нет. Во всяком случае, со мной он его не обсуждал. Они много лет знакомы, но, кажется, никогда не сотрудничали. Не думаю, чтобы их что-то связывало, но бизнес есть бизнес, — сказала Паола — истинная дочь своего отца.

— Спасибо, — поблагодарил жену Брунетти.

Наклонившись, Паола подхватила чашки и поднялась.

— Пора тебе возвращаться в свои авгиевы конюшни, — сказала она. — И метлу прихвати.

В конюшнях все было тихо и мирно. После четырех заявилась комиссар Гриффони с очередной жалобой на лейтенанта Скарпу, который отказывался искать улики, связанные с убийством двухлетнего ребенка в Сан-Леонардо.

— Не понимаю, почему он так себя ведет, — возмущалась Клаудия Гриффони. Она служила в квестуре всего полгода и еще не свыклась с методами работы лейтенанта.

Она была родом из Неаполя, хотя, глядя на нее, никто бы так не подумал: высокая стройная блондинка с голубыми глазами и белоснежной кожей, мгновенно обгоравшей на солнце. При желании Клаудия могла бы послужить отличной моделью для рекламы круизов по Скандинавии. Правда, учитывая ее степень по океанографии, на корабль ее, скорее всего, взяли бы не простой стюардессой, кем-нибудь посолидней. Сейчас она сидела в кабинете Брунетти в новеньком костюме — после повышения заказала себе аж три экземпляра формы. Устроившись напротив Брунетти, она выпрямилась в кресле и скрестила длинные ноги. Тот внимательно изучал ее наряд — короткий пиджак с декоративно отстроченными лацканами, явно пошитый на заказ, тесно облегал фигуру, а брюки, длинные, под стать ногам, сужались к лодыжкам.