Нортон отклонил предложение. Хотя новости его успокоили. Просто как объяснить Поле, что ничего не закончится, пока он не разберется с совершенно отдельным, и хочется надеяться последним, пунктом?

Вот он и разбирается. Начинает с телефонного звонка.

Минут десять или пятнадцать он собирался с духом. И только в самую последнюю секунду ахнул: звонить с мобильного было бы полнейшим идиотизмом.

Поэтому, заметив будку, сразу же остановился.

В будке сначала замешкался, потому что искал бумажку с ее номером. Потом замешкался, потому что искал монетки. В итоге дозвонился. Произнося ее имя, попытался изменить голос. Она свой, конечно, не меняла. Из того, что он услышал, сложно было понять, в каком она состоянии, но определенно жива. Что и требовалось доказать.

Когда он выходит, в будке звонит телефон. Он не оборачивается. Звонок постепенно сливается с уличным шумом. Нортон припарковался на другой стороне. Он пропускает машины. Переходит дорогу.

Дистанционно открывает машину.

Жива.

Вот сука!

Болджер видит это. Читает по их глазам. Пока всего лишь зачатки. Не то чтобы паники — до нее еще далеко, хотя все к тому идет. Они как будто только что проснулись и растерянно оглядываются по сторонам, ни в чем более не уверенные. Ни в том, кто они, ни в том откуда, ни в том, что сделали.

А для Болджера это освобождение.

Напротив него в кабинете сидят три министра: финансы, транспорт, образование. Их уже окрестили «бравой троицей», и теперь они собрались на совет по выработке быстрой стратегии перед грядущей пресс-конференцией.

Снаружи все замерли и ждут. Коридоры забиты; на ступенях Лейнстер-Хауса спонтанная мини-пресс-конференция; Ар-ти-и стоят на подхвате, готовые в любую секунду выйти с экстренным выпуском новостей.

Что же до назначенного, но еще не вступившего в должность тишека, он не торопится.

После того как Пэдди Нортон вышел из кабинета, Болджер несколько секунд стоял не шелохнувшись. В мозгу его — по очереди, по команде — взрывались нортоновские намеки и недосказанности. Потом открылась дверь, и в кабинет ворвалась ревущая толпа помощников, советников, китайских болванчиков всех мастей, функционеров, дармоедов. И только тут до него дошла чудовищная истина. Ему действительно придется выбрать. И то и другое не получится.

Хотя решение в некотором смысле и так созрело. Слишком уж все стало очевидно: с моральной, этической, с какой угодно, на хрен, точки зрения. Он несколько раз почти озвучил его, но, как выяснилось, только в своем воображении. Потому что никому и ни о чем он даже не заикнулся. Наоборот, позволил Поле поправить галстук. Принял от секретаря кипу документов. Кивал, когда говорили, что снаружи его ждет тот-то и тот-то. Надел пиджак. Обошел стол, налил воды. И делал все это с чувством, ему доселе незнакомым и оттого немного стесняющим. С ощущением спокойствия, ощущением тихой значимости, не требующей доказательств. Собственно, он чувствовал, как с каждой секундой, с каждым движением и каждым жестом превращается в нового, другого человека.

А сейчас он сидит перед тремя мужчинами, озадаченными словами «кабинет» и «перестановка», и начинает потихоньку догадываться, каким станет этот человек.

— Что ж, — говорит министр финансов, — я не знаю, но, может, все-таки не стоит торопиться?

— Абсолютно с вами согласен, — поддерживает его Болджер. — Но я однозначно буду вносить изменения.

Я.

Ввиду отсутствия конкурса и в связи с тем, что заявление уже сделано, ратификация не более чем формальность, но все равно нужно быть осторожным.

— Хорошо, — исправляется он, — вы правы, пресс- конференция важна. Он останавливается. — Но вы же понимаете: они об этом спросят.

Министр транспорта ерзает. Совершенно очевидно: ему не терпится узнать, какие перемены напланировал Болджер, но он боится продавливать вопрос. Министр образования, как обычно, сидит с каменным лицом. Болджер прямо чует: этот в ярости оттого, что вопрос возник так скоро.

— Мы не должны позволять СМИ диктовать, как нам действовать, — продолжает министр финансов, — и я не…

— От нас ждут перестановки в кабинете, повторяет Болджер. — Люди ее жаждут и получат. Кроме того, такой перестановкой можно объяснить отлучку на медовый месяц. Министры скинут пару килограммов и вернутся на телеэкраны красивыми и бодрыми. — Он пожимает плечами, — Все от этого только выиграют. Мы довольны. Луи Коупленд [68]доволен. Все довольны.

Просто удивительно, как изменилась расстановка сил. Еще несколько минут назад эти четыре человека были коллегами — конспираторами, равноправными членами заговора, а теперь разделены: они — создатели короля, а он — король. И ничего тут не поделаешь. Такова природа данного процесса.

Болджер встает и застегивает пиджак.

— Ладно, произносит он. — Чтобы потом не было разночтений. Там мы должны продемонстрировать единство. Во время пресс-конференции и после нее: при разговорах с журналистами. Таков наш план, и давайте его придерживаться. Полностью, безоговорочно, на все сто. — Он бросает взгляд через комнату на дверь, поверх их голов. — Если кто-то продемонстрирует нечто меньшее, прольется кровь. Сразу же.

Десять минут спустя Болджер уже сидит за другим столом в другой комнате. Разглядывает собравшуюся прессу и ждет, пока на него не обрушится град вспышек. И тут его пронимает. Несмотря на события сегодняшнего вечера, несмотря на впечатляющее владение ситуацией, он не чувствует ни триумфа, ни прорыва. Ни нервов, ни подъема, ни даже мало-мальской радости. Он смотрит на бумажку с заявлением, на золотые запонки, на свои наманикюренные пальцы и чувствует только усталость, пустоту и онемение. И больше ничего.

В том пэдээфе, который длиннее, пятьдесят четыре страницы. У него нет ни названия, ни оглавления. На первый взгляд он такой же невообразимо технический, как и большинство документов на Флинновом ноутбуке.

Джина выхватывает по абзацу то тут, то там, но, продираясь через дебри незнакомых терминов, очень скоро перестает что-либо понимать. Она тупо пялится в экран. В документе есть также графики, таблицы, цифры, формулы. Несмотря на очевидные затруднения, в целом Джина понимает, что это. Похоже на исследование или отчет, касающийся одного из аспектов проектирования конструкций Ричмонд-Плазы. И что тут странного? Ведь этим Флинн и занимался.

В этом состояла его работа.

Более краткий файл очень похож на предыдущий. Это просто черновик более длинного.

Приунывшая и уставшая Джина окидывает взглядом пустой сумрачный офис; смотрит на окна, в которые с улицы льется оранжевый свет.

И тут она кое-что вспоминает.

Поворачивается обратно к компьютеру.

Клер сказала, что в последнее время Дермот работал больше, чем обычно, — причем дома, в кабинете. Не над этим ли отчетом он трудился? Может, и над ним. А что тут странного? Да то, что Ричмонд-Плаза почти закончена. Она лично поднималась на сорок восьмой — последний — этаж. Зачем на поздней стадии строительства заниматься вопросами проектирования конструкций?

Какая-то бессмыслица.

Если только они не обнаружили ошибку.

Джина чувствует, как внутри у нее все переворачивается.

Так вот о чем говорил ей Ноэль! Он сказал: «Поверь мне, ни к чему тебе. Обыкновенная рабочая жопа, возникшая из-за всякой инженерной белиберды; жуткий, нечеловеческий бардак…»

Она делает глубокий вдох и открывает первое письмо. От Ноэля. Послано в среду, 24 октября.

Привет, Дермот. Получил твое сообщение. Все еще изучаю отчет. Я буду в офисе во второй половине дня, и мы поговорим. Пожалуйста, никому ни слова, пока мы все подробно не обсудим. Н.

Джина моментально открывает следующее письмо. Оно от Дермота. Двумя днями позже.