Он не оборачивается. Через секунду Сьюзен уже у стола. Утаскивает дольку грейпфрута, нарушая тем самым изысканную композицию, и продолжает свой путь к холодильнику. Подходит, открывает дверцу, долго стоит, высматривает что-то в освещенных недрах, мурлычет под нос какую-то песенку.

Он смотрит на нее и улыбается. Она в его рубашке.

Сьюзен лезет в холодильник и исчезает из поля зрения.

Марк запихивает в рот дольку грейпфрута, корректирует дизайн грейп-композиции, вновь переключается на компьютер. Сначала нужно заскочить в шоурум в Раниле [14], кое-что оттуда забрать; потом заехать на склад, провести там остаток утра и к двум отправиться на встречу в город. Он бьется за контракт на облицовку плиткой двухсот супернавороченных санузлов пятизвездочного отеля. Для него это шанс расшириться. Конечно, отделка частных домов — вещь хорошая, но крайне бессистемная и подвластная капризам людей, у которых денег зачастую больше, чем вкуса. Контракт с отелем, во-первых, выгоден экономически, а во-вторых, позволит размахнуться, не поступаясь качеством.

Сьюзен выныривает из холодильника с куском сыра, мясной нарезкой и банкой оливок.

Раскладывая находки на столе, она делает немного виноватую гримасу, комментирует:

— Умираю с голоду.

Марк смотрит на часы, присвистывает.

— Мне уже нужно бежать, — произносит он, — я оставляю тебе ключ и код от сигнализации.

Сьюзен такого явно не ожидала:

— Ключ? Ничего себе! Хм… может, ты уже и кольца купил?

Марк веселится. Они со Сьюзен познакомились на горнолыжном курорте прошлой зимой, а пару дней назад наткнулись друг на друга в городе.

— Да, — говорит он. — И видимо, слегка поторопился. Не ожидал, что встречу возражения.

— Нет-нет, что ты! Продолжай в том же духе. Я восторге.

Она разрывает кусок ветчины, одну из половинок запихивает себе в рот.

— Тебе кофе с сахаром, с молоком? — спрашивает он.

— Нет — крепкий. Черный.

Десять минут спустя Марк садится в машину, оглядывается на дом, смотрит. Какое странное незнакомое чувство: ты уезжаешь, а в доме кто-то остается. В твоем доме кто-то остается.

Он выезжает на Глэнмор-роуд.

И чувство не из противных.

Протягивает руку, щелкает радиоприемником, находит «Доброе утро, Ирландия».

И даже, он сказал бы, приятное чувство.

Да только думать об этом Марку недосуг, потому что долго — он знает это по опыту — такие чувства не живут.

Джина открывает глаза.

Перекатывается на спину, утыкается взглядом в потолок.

Что за беспокойство ее гложет? По поводу кого? Племянника? Нет — с этим уже ничего не поделаешь. Что-то еще, другое, отдельное.

Она переводит взгляд на часы.

8:45.

Домой Джина вернулась около трех. Ивон с Мишель взяли ситуацию под полный контроль, так что для ее забот там места не осталось. Кроме того, она больше не могла разгуливать в таком виде — нужно было переодеться.

Такси она вызвала в половине третьего.

В этом месте мозг притормаживает. И вспоминает причину беспокойства.

Ноэль.

Перед домом Катерины он сказал ей, что едет с кем-то повидаться и вернется минут через тридцать — сорок пять. Прошло три часа, Джина уже собралась уезжать, а Ноэль так и не объявился. Ивон пару раз звонила ему на мобильный, но попадала лишь на голосовую почту. Катерине его, похоже, серьезно не хватало: в перерывах между рыданиями она все время спрашивала, где Ноэль. Им бы забеспокоиться, встревожиться, а они лишь разозлились на брата. В какой-то момент — дело было на кухне — Джине пришлось вступиться за него:

— Ну что ты! У него же дело в городе. Он…

— Дело… дело, — выплевывает словечко Мишель, — меня тошнит от ваших дел. Как только появляется дело, жизнь останавливается. — На глаза сестры наворачиваются слезы. — Сейчас середина ночи, черт подери… Надо же совесть иметь!

Джина сползает с кровати, сонно тащится в ванную.

Возможно, Мишель и права, но вопрос от этого не снимается: куда подевался Ноэль?

Джина стоит под горячим душем и думает: приехал ли он после ее отъезда, приехал ли он вообще? Через несколько минут она позвонит Катерине и все узнает; дайте только сначала одеться и кофе поставить.

Господи, думает она, организм все еще спит, а ты его уже пугаешь: одевайся, пей кофе, звони по телефону! Готова ли она к подобным стрессам? Джина не уверена, поэтому не торопится выйти из душа, дремотно-сонно выворачивается, вытягивается, выгибается. Хоть знает: нет силы, способной заставить ее сейчас вернуться в кровать. Она проснулась, а день и подавно. Через отворенное окно до нее уже доносится гомон улиц, бормотанье транспорта. Она уже слышала обрывки саундтрека города — во сне. Он оживал под ней на всех шести этажах ее многоквартирного дома и ткал неровное полотно ее последних снов: то рвано-фантасмагорических, то прозрачно-ясных.

Обычно она выбирается из кровати в семь. Медленно запускает двигатель: завтракает, слушает «Ньюз-ток», приходит в себя. Но сегодня все необычно. Она выключает воду, выходит из душа, снимает с батареи полотенце и удивляется: что-то не так, а ведь она еще из дому не вышла.

Она встает у раковины, вытирается. Из запотевшего зеркала на нее взирает серое расплывчатое джиноподобие. Полотенце падает на пол. Начинается обычная возня с молочком, кремом, ватными дисками, сложенными на узкой полке над раковиной, и тут Джина с ужасом вспоминает: жизнь племянника зверски оборвана, жизнь сестры превратилась в вечный кошмар. Перед глазами у нее — серое расплывчатое отражение, а в голове — страдальческое лицо Катерины.

Немного спустя мы видим Джину уже на кухне, в джинсах и черной футболке. Она включает кофеварку и отправляется туда, где ночевал ее телефон, — а конкретнее, в угол к компьютерному столу. Набирает номер Катерины. Подходит Ивон. Джина с разбегу интересуется состоянием сестры и получает единственный возможный в данных обстоятельствах ответ. Затем спрашивает, не появлялся ли Ноэль.

— Нет, как в воду канул, мы уже начинаем нервничать.

— Нервничать?

— Дженни звонила с час назад. Домой он так и не вернулся, к мобильному не подходит. Она говорит, это не в его стиле.

— Господи!

Дженни — их невестка.

— Она перепугана до смерти.

— Господи!

— Он вчера говорил тебе, куда едет?

— Нет, он просто сказал «в город». — (Дежавю: эти же слова они говорили друг другу ночью.) — Сказал, что ему надо кое с кем встретиться. Но с кем — не уточнил.

Джина чувствует что-то, но боится озвучивать: не хочет показаться безумной или испуганной.

Ивон уже с пару лет как бросила курить, но Джине отчетливо слышно: сестра на том конце провода затягивается.

— А в офис звонили? — спрашивает Джина.

— Дженни как раз собиралась. Сказала, сразу же перезвонит. Вот жду ее звонка, думала, это она.

— Ладно, — закругляется Джина, чувствуя: сестре уже не терпится повесить трубку, — мне надо идти. Обещай, пожалуйста: как только появятся новости, сразу же перезвони, хорошо? Или пришли эсэмэску.

— Ладно.

Джина возвращается к кофеварке. Достает чашку, ставит в аппарат. Нажимает кнопку, ждет, пока накапает кофе. Чашка полна, но Джина не двигается — таращится на кофе и неожиданно, в пустоте, в тишине, начинает плакать. Отступает на шаг, приваливается к столешнице. Глубоко дышит, чтобы успокоиться.

Горе Катерины безгранично, старания сестер хоть как-то ей помочь бессмысленны, отсутствие Ноэля — их вечной надежды и опоры — мучительно. Но то, что происходит сейчас, — страшнее. Догадываться — и не знать. Бояться, что это не конец, бояться, что худшее — впереди.

Джина утирает слезы. Тянется к кофеварке, берет чашку, заглядывает в нее. Пару секунд взбалтывает кофе, выпивает залпом.

Смотрит на часы.

9:25.

Снова берется за телефон. Звонит в офис, сообщает Шивон, что вряд ли сегодня появится. Шивон напоминает ей, что на одиннадцать у нее назначена встреча с Томом Мэлони.