— Как ваши сестры? — спрашивает он.
— Они нормально, — отвечает Джина. — За исключением Катерины, естественно.
— Да, было бы странно.
Они болтают о Катерине, о Ноэле. А Джине между тем не терпится задать Мерригану парочку вопросов. Только что-то ее удерживает. Не хочется снова почувствовать жалость к себе. Не хочется в очередной раз услышать, что нечего и голову ломать, мол, как ни грустно, произошло трагическое стечение обстоятельств.
— Как вам эта история с Ларри Болджером? — произносит она, когда все остальные темы исчерпаны. — Газеты только об этом и пишут.
— Да, — отзывается Мерриган. На этот раз он серьезно вляпался. Непонятно, удастся ли отвертеться.
— Да уж, — продолжает Джина. Она пялится на свое отражение в экране. — Я, кстати, не знала, что его брат погиб в аварии. А вы?
— Ох, лучше бы не знал! Кошмарная история. Я тогда еще служил в Суордсе патрульным.
— Да что вы!
— Да.
Она колеблется, потом спрашивает:
— Как это произошло?
Он вздыхает:
— Как же это произошло? По-моему, все случилось на тихом участке дороги. Было не поздно, часов восемь или девять вечера. Две машины пытались разъехаться… в итоге одна въехала в стену, а другая в дерево. Погибли четверо. Жуть.
Джина кивает и покусывает губы.
— Как бы там ни было, — продолжает Мерриган, — через пару месяцев после аварии Ларри Болджер победил на дополнительных выборах, а все остальное, как говорится, быльем поросло. Но одно я знаю точно, — и он смеется, — Фрэнк Болджер отличался от брата, как я от носорога.
В этом месте Джина настораживается:
— Что вы имеете в виду?
— Да как вам сказать… он был немного идеалистом, что ли. Вечно доводил народ до белого каления. У него на все имелось собственное мнение. Фрэнк никогда не шел на компромисс, никогда не руководствовался прагматикой. Вряд ли он протянул бы столько, сколько Ларри.
— Он и не протянул, — замечает Джина. — Разве не так?
— Да, пожалуй, что так.
Оба замолкают.
— Кстати, — оживает Джина, — возвращаясь к аварии. Установили, по чьей вине это произошло?
— А вот тут мы подходим к самому интересному, — отвечает Мерриган. — В свое время это активно дискутировалось.
— Дискутировалось?
— Да, существовали противоречивые… взгляды, можно так сказать, на причины катастрофы. Началось все с официальной версии: она гласила, что водитель второй машины был вдребезги пьян, — обычная фигня. — Он останавливается. — Но потом появились заявления, что парень перед этим ничего не пил: он, оказывается, был трезвенником. А раз так, значит, пил Болджер. В итоге все плавно переросло в кампанию по защите его честного имени.
— И что потом?
— Потом все рассосалось. Как обычно.
— Ничего себе!
— Естественно, эта информация в газетах не печаталась и, как теперь говорят, не была достоянием общественности. Все это существовало на уровне слухов и домыслов. Но вы же знаете, как у нас быстро вести разносятся.
— Да.
— Даже, я помню, высказывалось предположение, что определенным лицам было выгодно убрать с дороги Фрэнка Болджера.
От этого сообщения Джина цепенеет. Она ждет, что Мерриган продолжит, разовьет тему, пойдет дальше и соединит разорванную цепочку.
Она уже готова сделать это за него.
— Но видите ли, — продолжает он после паузы, — каждый раз, когда жертвой аварии становится общественный деятель, мы слышим эту несусветную чушь. Их просто хлебом не корми — дай пофантазировать.
— Хм.
Теперь Джина пялится в пол,
— Сейчас, если я не ошибаюсь, — саркастически замечает Мерриган, — это зовется теорией заговора.
— Да.
— Но к большому сожалению…
— Я знаю, — произносит Джина после заминки. — Знаю. Люди гибнут на дорогах каждый день.
— Но это действительно так, Джина, взять хотя бы…
Он замолкает. Джина может руку дать на отсечение: он только что прокрутил в голове историю с Ноэлем и почувствовал неожиданную неловкость.
— Бог с ними, — произносит Джина, пытаясь заполнить неуютную паузу, — с причинами аварии: от этого не легче. Погибли Болджер, второй водитель, его жена… — Здесь она останавливается и закрывает глаза. — И их маленькая дочка…
— Да, все так, — подхватывает Мерриган. — Кошмарная история. Настоящая трагедия.
Некоторое время оба молчат. По набережной с грохотом проезжает фура. Где-то в отдалении воет сигнализация.
— Там еще, — снова вступает Мерриган, — мальчик остался.
Джина открывает глаза:
— Что?
— Да, — продолжает Мерриган, — мальчик. Во второй машине было четыре человека: отец, мать и двое детей. Девочка умерла, но мальчик выжил. И отделался лишь парочкой царапин. То, что он уцелел, иначе как чудом нельзя назвать. Потому что, по всем подсчетам, и сторона, и угол по отношению к точке удара были смертельными.
— О господи!
— А он как-то встал и пошел. Об этом потом вообще почти не говорили. Опять же, сегодняшние таблоиды сделали бы из этой истории бомбу, но в те годы люди вели себя все-таки поприличнее. Ведь малышу в то время было… ну сколько… пять-шесть лет.
Джина садится:
— И что с ним стало?
— Насколько я помню, его усыновила какая-то семья.
Они опять замолкают. Джина только головой качает: с ума сойти!
В итоге она протягивает руку и берет карандаш.
— Джеки, — произносит Джина: карандаш уже повис над листком бумаги, — я ни в коем случае не рассчитываю на удачу, но вдруг вы помните имя маленького мальчика?
— Представьте себе, помню, — отвечает он. — Прекрасно помню. Его звали Марк Гриффин.
7
— В Австралию?
— Да.
— Да ну тебя!
— Почему нет?
— Дермот, Австралия для молодежи. Они там выпивают, занимаются серфингом, тусуются, ну, всякое такое.
Клер держит бокал с вином и внимательно смотрит на мужа.
Он видит: она старается, но не может принять этой версии всерьез.
— Девочкам там ужасно понравится, — предполагает он.
— Что? Пиво и серфинг?
— Нет, а…
— Дермот, зачем? Мне казалось…
— Хорошо, давай не в Австралию, давай в другое место — в Штаты, в Канаду.
Он оглядывается. В воскресенье вечером здесь не очень людно. К тому же расстояния между столами такие, что пришлось бы сильно напрячь голосовые связки, чтобы тебя подслушали. Он впервые в ресторане такого уровня.
Но ему нравится. Его сейчас устраивает уединенность.
— Я не понимаю, откуда ноги растут, — продолжает Клер. — Мне казалось, твоя работа…
— У Би-эм-си офисы по всему миру.
— Ну и что с того?
Этот разговор начинает потихоньку ее бесить.
— Почему нет? — спрашивает он, набирая полный рот ризотто.
Он надеется, что все-таки их никто не подслушивает.
— Тебя интересует, почему нет? Я скажу тебе. Потому что девочки обосновались в школе. У них там друзья. Их нельзя так просто взять и выдернуть на полгода-год. Еще потому, — она накалывает на вилку гребешок, — что папа с мамой не молодеют. Я не хочу жить от них за тысячи миль.
Зато Дермот только об этом и мечтает.
Но согласно кивает. Она права, он понимает это. Они не могут просто взять и сняться, как предлагает он. Не то чтобы они увязли, нет, но тоже типа обосновались.
Просто он подумал…
— Ну как?
Он поднимает глаза. Клер указывает на его ризотто.
— Как трюфели? — спрашивает она с придыханием. — Чувствуются?
— Да, невероятно вкусно.
Она быстро так поводит бровями, будто говоря: еще бы, за сорок-то евро!
Дермот придвигает к ней тарелку с ризотто:
— Попробуй.
Она тянется и берет немного на вилку.
Он ведь не может ей сказать, что уже несколько недель находится под постоянным наблюдением. Во всяком случае, такова его рабочая гипотеза. Эти люди знают, где он работает, знают, где учатся его дети. Он полагает: за домом они тоже присматривают и отслеживают каждый его шаг — куда пошел, с кем говорил. Может, еще за чем — он точно не знает. А вдруг они записывают его разговоры по мобильному, перехватывают мейлы? А что, если они и в интернете за ним следят?
