Мать Ноэля, Катерина, узнает о случившемся от своего брата, тоже Ноэля. Брата эта новость застает в центре города, в баре отеля. Ему звонит Джеки, когда он жарко спорит с коллегой Пэдди Нортоном, председателем правления «Винтерленд пропертиз». Несмотря на неловкость ситуации, Ноэль жестом просит прощения, выходит. Потом звонит Катерине, аккуратно сообщает ей печальное известие, говорит, что будет у нее через двадцать минут. Сестра в истерике, но что он может поделать? У него самого голова кругом от этих новостей.

Идет к многоярусной парковке, что на той же улице; поднимается на лифте на последний уровень.

Вообще-то, странно: его племянник был, бесспорно, изрядным засранцем — непредсказуемым, неуживчивым и, по правде говоря, чокнутым (хотя в этом, если вдуматься, он недалеко ушел от своего папаши), — но дебилом он не был, и уж в чем в чем, а в делах вел себя крайне осмотрительно.

Как же он так вляпался?

В голове одни догадки. Большинство бандитских разборок происходит по одной из трех причин: не поделили землю, без спросу забрали наживу, не сошлись характерами. В данном случае подходят все три варианта, но, зная племянника, старший Ноэль склоняется к последнему.

Он садится в кроссовер, быстро рулит по пяти ярусам вниз — шины визжат при каждом повороте. Вечерний Дублин гуляет. Выехав на Друри-стрйт, Ноэль попадает в настоящую пробку. Он в бессилии валится на руль.

Как это все некстати! Некстати резь в глазах, некстати…

Машины трогаются, проезжают пару ярдов, останавливаются.

Ноэль трет глаза, думает о том, что случилось в баре. И это тоже некстати. Пэдди Нортон, тычащий себе в грудь пальцем, бессмысленный спор, длящийся вот уже несколько дней. И Джеки так некстати позвонил: получилось, будто он сбежал. Будто…

Ноэль качает головой.

Вот перспектива нового проекта пришлась бы кстати. С Ричмонд-Плазой, как с любой большой стройкой, проблем хватает. Но раньше ведь они всегда решались. И сейчас решатся.

Племянник мертв — вот это действительно худо.

На подъездах к Джордж-стрит пробка немного рассасывается. Ноэль опять берется за мобильник: ему нужно с кем-нибудь поговорить. Он набирает Джеки, спрашивает, нет ли новостей.

— Нет. И, честно говоря, меня это настораживает. Я позвонил, но не добился ни одного внятного слова.

Старший инспектор с Харкорт-стрит Джеки Мерриган — добрый друг Ноэля. Имея доступ к святая святых полицейского управления, он помогает Ноэлю с ценной для строительного бизнеса информацией, а также вот уже больше года чисто по-дружески держит Ноэля в курсе вопросов иного толка.

— Ты думаешь, — спрашивает Ноэль, — заказуха?

— Похоже на то. Думаю, да.

— Жуть!

— Все признаки налицо.

Ноэль замолкает, качает головой:

— Боже мой, до сих пор не могу прийти в себя. Когда ты позвонил, я выпивал с Пэдди Нортоном. Я просто встал и вышел, не говоря ни слова.

— Понимаю, Ноэль.

— Господи, что за напасть! Еду к сестре.

— Естественно. — Затем следует пауза. — Передай ей, пожалуйста, мои соболезнования.

— Обязательно передам. Перезвоню позже.

Ноэль вешает трубку. Не успевает отложить телефон, вспоминает: оставил папку на барной стойке.

Черт.

И что теперь? Звонить Нортону? Заскочить к нему домой? Забрать папку? Придется. Утром ведь конференц-связь с парижским офисом.

Черт.

Но сейчас не время думать об этом. Не время. Кладет телефон в карман.

Через несколько минут он сворачивает с Южной Кольцевой, перемахивает через канал, выезжает на Клоуэр-роуд и встает на прямую и в этот момент совершенно свободную трассу, ведущую в Доланстаун.

Катерина сидит дома одна; ее шатает от новостей. До звонка она потягивала водку с колой, теперь пьет просто водку, причем мощными глотками. Ставит бокал на столик, берется за телефон. Звонит Ивон — одной из сестер, живущей неподалеку, сообщает о случившемся. Ивон секунду ошарашенно молчит, потом собирается. Просит дать ей пятнадцать минут, говорит, что позвонит Мишель с Джиной и приедет. Тогда Катерина звонит своей соседке, миссис Коллинз — та обещает, что зайдет и посидит с ней до прибытия Ивон.

Телевизор по-прежнему включен. До звонка Ноэля Катерина в сотый раз смотрела «Друзей» [5]. Сейчас ей, конечно, не до них, но телик она не выключает — пусть себе работает, пока кто-нибудь не явится: все-таки компания. Пульт из руки она тоже не выпускает — он успокаивает: с ним ей кажется, что она занята, что способна влиять на ситуацию. И над всем: над звонками, над бесцельным шатанием по дому, над «Друзьями» — текут ее безостановочные слезы, то молчаливые, беззвучно скатывающиеся по щекам, то громкие, на всю катушку, буйные, захлебывающиеся. В какой-то момент Катерина замечает свое отражение в зеркале и не на шутку пугается. Неужели она так старо выглядит? Неужели превратилась в старуху?

Это неправда! У кого-то другого убили сына! Хотя, учитывая род занятий Ноэля, она и раньше, надо признаться, — десятками мрачных вечеров сотнями мрачных красок — рисовала себе подобную картину. Просто рисуй не рисуй, а в реальности все… совсем не так.

Первой появляется миссис Коллинз. Катерина моментально сожалеет о том, что позвала ее. Соседка добра, но, как бы получше выразиться, приторно добра. Такая задушит добротой. Вот и сейчас: она только ступила на порог, а в коридоре уже нечем дышать. Вскоре приезжает Ивон, перенимает вахту у миссис Коллинз. За это ей огромное спасибо, но дальше она отнимает у Катерины водку со словами, что, мол, один-два стаканчика — еще ничего, но больше — уже перебор. Скоро приедут копы, говорит она, увезут тебя, скорее всего, на опознание. К тому же выпить ты всегда успеешь. Затем она идет на кухню ставить чайник — чайник, мать твою. Провались он пропадом, этот чайник!

Катерина готова шваркнуть чайник об пол.

— Вот и славно. Что может быть лучше, — произносит миссис Коллинз, которая явно не понимает, куда себя приткнуть, и следует на кухню за Ивон, — чем чашечка доброго чая.

Чашечка гребаного доброго чая доканывает Катерину. Она пытается отвлечься, бросает взгляд на фотографии в углу гостиной. Поднимается с дивана, подходит к полкам, разглядывает.

Невероятно! Когда родился Ноэль, ей было восемнадцать. Вы только поглядите, что за красотка! Все парни в округе мечтали лишь об одном — завалить ее — и волочились почем зря. Так что, когда Катерина залетела, никто не удивился. Удивились выбору: почему, спрашивается, надо было залетать от такого придурковатого урода, как Джимми Демпси? Сама Катерина не парилась. Как только на свет появился малыш, ей стало абсолютно все равно; когда Джимми свалил в Англию, она даже вздохнула с облегчением. Это было ее дитя. Не Демпси, а Рафферти, к тому же Ноэль Рафферти, полный тезка ее брата.

Фотографии расставлены в хронологическом порядке; она рассматривает их поочередно, одну за другой.

«Господи, — думает Катерина, кусая губы, — сыночек мой. Взгляните: вот малыш, вот мальчик, здесь уже подросток. Вот его жизнь… вот и всяего жизнь…»

Она опять захлебывается в рыданиях, отворачивается. Подходит Ивон с чаем. Катерине хочется послать ее куда подальше, сказать, что чая не надо, но она этого не делает, берет чашку в руки.

Раздается дверной звонок.

Ноэль.

Он только вошел, а Катерина уже мчится из гостиной в коридор, встречает его. Там они стоят не меньше минуты, крепко и горько обнимаются.

Катерина боготворила брата всю жизнь. Последние годы они видятся реже, чем раньше, или, скорее, реже, чем ей того хочется. Он вечно по уши в работе: если не спит, то на совещании, или на заграничной пьянке, или просто на объекте. Ее вдруг осеняет, что дело не только в работе. Что-то другое мешает им общаться, всегда мешало. Просто она не решалась признаться себе в этом.

С возрастом биография сына становилась все круче, а упоминаний в прессе и прочей дряни все больше. Может, брат стеснялся их родства, стыдился его?