Нортон закатывает глаза.

Болджер поднимает вверх палец:

— Нет-нет, Пэдди, не торопись. Ты купил его у отца Мириам за пару тысчонок, а после перевода в другой вид землепользования перепродал за четверть, на хрен, миллиона. На этой сделке ты сколотил, блин, состояние. Она тебя вывела в люди, она…

— И что с того, мать твою?.. — взрывается Нортон.

— Она…

— Она была совершенно законной. Это все, что можно о ней сказать. Банальная сделка по продаже земли. У меня таких были сотни. Что в ней?..

— Фрэнк разбивается за считаные дни до заседания окружного совета по этому вопросу — заседания, которое он обещал сорвать? Ну же!

— Ларри, не пошел бы ты куда подальше! Честно! У тебя совсем уже крыша поехала.

У Нортона раскалывается голова.

— Не поехала, — говорит Болджер. — Не поехала. — Он разворачивается и хлопает ладонью по столу. — Тогда случилось нечто странное, Пэдди, и сейчас происходит то же самое. Тот паренек, который подкатил ко мне на днях в «Бусвеллзе», — я знаю, кто это. Это ребенок, переживший катастрофу. Марк Гриффин. Это мог быть только он. Я было подумал, что это журналист какой-нибудь пытается сварганить очередную байку, но пару часов назад, — он указывает на телефон, — мне позвонили. И знаешь откуда? Из полиции. Ребята установили личность второго парня, который лежит в сент-фелимовской реанимации. После этой вчерашней бучи — заварухи в Черривейле. В девять часов уже объявят в новостях — Он снова делает паузу, видимо, чтобы информация лучше усваивалась. — И знаешь, кто это? Сказали, что он очень плох и может не выжить, но это он, Пэдди. Марк Гриффин.

Нортон долго и пристально смотрит на Болджера.

— Что говорят полицейские? — в итоге произносит Пэдди.

Болджер отвечает столь же пристальным взглядом. Он медлит, а потом отвечает:

— Говорят, что этот склад принадлежал ему. Что у него свой небольшой бизнес. Говорят, что, возможно, ему просто не повезло. Оказался не в то время не в том месте.

— Типа случайная жертва?

Болджер кивает:

— Типа того.

— Но не вспоминают… кто он такой, что он…

— Нет.

— Хорошо, — говорит Нортон. Он пялится в пол, соображает. — Хорошо. Да и с чего бы? Это же случилось так давно. Если он сдохнет, никому и в голову не придет связывать эти истории, ведь так?

— Эй, Пэдди, погоди-погоди… ради всего святого, что ты там бормочешь?

Нортон все так же пялится в пол.

— А даже если кто-то попытается связать их, — говорит он практически самому себе, — даже если какой-ни-будь пытливый репортеришка докопается… Что выйдет? Очередной любопытный фактец с приятным желтоватым привкусом? — Он приостанавливается. — Без смысла и дальнейшего развития… если только не…

Нортон слышит за спиной деликатное постукивание, скрип и затем подобострастный мужской голос:

— Мм… господин министр, простите, но…

— ВОН!

И дальше снова скрип — в обратном направлении.

Болджера бьет дрожь; он отступает на несколько шагов и опирается о стол:

— Если только не?..

— Успокойся, Ларри.

— Если не что?

Нортон вздыхает:

— Если только ты не перестанешь задавать вопросы о смерти Фрэнка.

Комнату заполняет тишина. Она растекается, как ядовитые пары, залезая в каждую щель и каждый угол.

— Но, Пэдди, — в итоге умудряется выговорить Болджер; он подается вперед, он умоляет, — ты забываешь: он был моим братом.

Нортон морщится, подносит руку к голове. Потом без объяснений встает, пересекает комнату. Проходит за стол и начинает по очереди открывать все ящички. Роется, что-то ищет.

Болджер, по-прежнему стоящий перед столом, разворачивается и восклицает:

— Пэдди, что ты делаешь?

— У меня голова раскалывается, — отвечает Нортон. — Мне нужно…

Он вытаскивает из ящика пачку панадола. Подходит к полке со стаканами и «Баллигованом» [67]. Открывает одну бутылку. Возится с панадолом, закидывает в себя сразу четыре таблетки. Запивает их долгим и мощным глотком. Ставит бутылку на полку и несколько раз крутит головой. Закончив, возвращается в центр комнаты и поворачивается к Болджеру.

— Значит, так, — произносит он и на секунду закрывает глаза. Потом сразу открывает их. — Перед тобой стоит несложный выбор. Ты можешь либо продолжить в том же духе и задавать вопросы. Что случилось тем вечером, пил ли он, заставили ли его выпить и так далее. Можешь пойти по этому пути, нарыть говна двадцатипятилетней давности и преподнести его СМИ на тарелочке. — Он задумывается. — Или можешь выбрать другую дорогу: для этого нужно будет всего лишь выйти через эту дверь и принять свою судьбу. Ты сможешь прийти во власть и управлять страной лет пять, а может, десять. Сможешь дать стране перемены, сделать мир лучше, наладить систему здравоохранения, расширять инфраструктуры. Ты будешь вхож на Даунинг-стрит и в Брюссель, будешь заседать в Совете Безопасности ООН, угощаться ужинами в гребаном Белом доме, да мало ли что еще. Но поверь мне, Ларри, — он угрожающе качает пальцем, — и то и другое не получится.

Болджер таращится на Нортона. Из него как будто выпустили пар. Тишина почти мучительна; она длится целую минуту.

Нарушает молчание Нортон.

— Ладно, — произносит он спокойным размеренным голосом. — Я пошел. — Он разворачивается и направляется к двери. — Кстати, — добавляет он уже из-за спины, — я завтра обедаю с Джеймсом Воганом. Он прилетит из Лондона. Я представляю, как ты занят, но, может, получится втиснуть нас в твой напряженный график?

Он останавливается у двери и оборачивается.

Болджер не шевелится.

— Боже правый, Ларри! — восклицает Нортон. — Ты посмотри, в каком ты состоянии! Поправь хоть галстук, что ли.

Он качает головой, разворачивается обратно к двери, открывает ее и уходит.

— Ты жива?

От неожиданности Джина подскакивает. Полусонная, она в деталях прокручивала вчерашние события и где-то на полпути потерялась.

Стив откинулся на спинку стула и удовлетворенно потягивается.

— Готово, — сообщает он, чуть-чуть зевая.

Именно такая встряска ей и требовалась. Она мгновенно просыпается.

— Отлично, — говорит она. — Ты гений. — Делает паузу. — Так что там?

Понятия не имею. Два пэдээф-файла, один длинный, другой покороче, и пять мейлов. Я все скопировал и переслал тебе. — Он кивком указывает на ее стол.

— Спасибо. Не знаю, как тебя благодарить.

Он пожимает плечами:

— Счет кому выставлять за переработку?

— О господи, Стив, я знаю, что сейчас не самое…

— Джина, — он ее прерывает и поднимает руку, — остынь. Я пошутил. — Он оборачивается, снимает со стула куртку, — Угостишь меня как-нибудь выпивкой.

— Договорились, спасибо.

Когда он уходит, Джина варит кофе, выключает почти весь свет и усаживается обратно за стол. Когда она собирается открыть один из пэдээфов, звонит мобильный. Неизвестный номер.

— Алло?

Молчание.

— Алло?

Опять молчание, и потом:

— Джина?

— Да.

Щелчок, звонок прерывается. Она смотрит на телефон, таращится некоторое время, словно надеется, что он заговорит и объяснится. С недобрым чувством выбирает функцию «Перезвонить абоненту». Звонит. Ответа нет. Голосовой почты тоже. Гудки заканчиваются, и все.

Внутри у Джины все сжимается.

Она проводит рукой по волосам, вздыхает.

Подумав, возвращается к компьютеру.

Значит, жива.

Нортон стоит в телефонной будке. Все еще держит трубку. Последний раз он пользовался этой штукой лет десять-пятнадцать назад. Потом настало время, когда большинство гребаных аппаратов все время были сломаны.

Рука соскальзывает с трубки, и он задком-задком выбирается наружу через стеклянную дверь.

Значит, жива. И к телефону подходит.

Он оглядывается. Лонг-Майл-роуд. Панадол подействовал, когда он подошел к машине. Поэтому Нортон решил немного покататься — дать таблеткам возможность раскрыться. К тому же ехать домой совершенно не хотелось. Через полчаса по указанию Болджера позвонила Пола. Застывшая драматургия начала разыгрываться. Три старших министра засели с тишеком в его кабинете, и, если предположить, что они не подерутся, что маловероятно, вскоре его кабинет выпустит заявление об отставке. За этим последует заявление генштаба партии. Все закончится максимум через час, сказала Пола. Так он вернется? Будет праздник. Шампанское.