— Он не верил в Бога.

— Слушай, какое мне до этого дело? — рассердился Арлен. — Говорят же тебе: я всего лишь мальчик-посыльный.

— Письмо Бо-огу? — протянул я саркастически.

— Это письмо находится в комнате, где много книг. В одной из них — там что-то о нулевой гравитации, черт ее знает, как она точно называется.

— Значит, в его кабинете?

— Ну, это уже тебе лучше знать. Слушай, мне надо сегодня успеть на автобус, а ты несешься куда-то как сумасшедший. Может, повернем назад?

Меня как будто кто-то укусил сзади за шею. Не случилось ли то, чего так боялась мать: не свернул ли я на бульвар Гнева?

— Я не могу поверить, что отец написал письмо Богу. Он должен был написать мне!

Я резко затормозил и развернул машину на 180 градусов. Арлен беспокойно потирал руки.

— Господи, как я хочу спать, — пробормотал он.

— Вздремни, пока едем.

— Да, пожалуй, я так и сделаю. Разбудишь меня, когда приедем на автобусную станцию? Кстати, Натан…

— Что?

— Ты зря думаешь, что никто не видит, как ты преследуешь людей. Вот, например, эта семья сегодня — ты думаешь, они не чувствуют? Они прекрасно знают, что кто-то их подслушивает. И даже чувствуют, что у них нет права показаться интересными. Так, значит, разбудишь, договорились…

Я снова разогнал машину до семидесяти миль. Мысли скакали как бешеные. Если Арлен действительно видел то, о чем рассказал, то почему отец обратился с последними словами к Богу — к фикции, в которую он никогда не верил, — вместо того чтобы написать мне? Это была последняя, самая большая обида, которую он мне нанес. На пороге смерти он предпочел на всякий случай помириться с предполагаемым Творцом, а мне так и не сказал, что любил меня. Что я хотел от отца? Того же, чего хотят и все люди, — нерассуждающей любви. Но разве это возможно? «Одни рождаются с исключительными способностями, другие рождаются с надеждой» — Гиллман, помнится, однажды высказался в таком духе.

Я думал о людях, за которыми следил. Об их деревянных и каменных домах. О том, что связка ключей в кармане — это своего рода портрет ее обладателя. О том, что иногда можно без труда угадать, что творится на душе у человека, который, например, играет сам с собой в гольф в три часа утра или складывает нераспроданную обувь у себя в гостиной. Если бы я захотел, я смог бы припомнить все крупнейшие природные катаклизмы во всемирной истории, или самые популярные американские телепрограммы за последние пятьдесят лет, или специализацию участков коры головного мозга, но все это для меня теперь было не важно. Что за польза от информации для того, кто ни во что не верит? Не существует скрытого Блага, заботящегося о нас. Единое Поле не является слиянием энергии и материи, оно представляет собой всего лишь триумф случайного.

В груди у меня кипело. Машину повело на обочину, и я этому не препятствовал. Впереди показались шесть стоящих в одну шеренгу выцветших почтовых ящиков, вынесенных от домов к самой дороге. Эти перекошенные металлические коробки красноречиво свидетельствовали об уровне жизни их владельцев. Мелькнул дорожный знак с названием деревни: «Хейзелвуд». «Олдсмобиль» несся по гравию обочины; его давно уже заносило вправо, и теперь я, ослабив хватку, чувствовал, что отпускаю на волю дрессированное животное, позволяю ему следовать своим инстинктам. Далее произошел удар и скрежет. Почта разлетелась в разные стороны: непросмотренные предложения кредиток, счета за электричество, какие-то грязно-белые конверты — все они крутились в воздухе и падали в грязь.

Руль у меня в руках вздрогнул, Арлена резко дернуло вперед, потом он выпрямился. Почтовый ящик, как реактивный снаряд, ударился о капот и, не задев ветрового стекла, улетел вверх. Он прокатился по крыше машины, и я увидел в зеркале заднего вида, как он, сверкнув напоследок, скатился по багажнику.

— Влипли! — крикнул Арлен.

— Все в порядке, — успокоил я его и осторожно вывел машину на дорогу.

— Я не должен умереть в Висконсине, — сказал Арлен. — Я знаю, что умру в Мексике, понял ты, маленький засранец? Что ты делаешь, черт тебя побери?

— Я потерял управление всего на секунду, — ответил я. С чисто формальной точки зрения так оно и было. — Ничего страшного. Ты успеешь на свой автобус.

Позади нас ночную тьму вдруг разрезали красные и синие огни. Сначала я решил, что ко мне вернулась в полной мере синестезия и это сияют в воздухе слова. Но тут послышался звук сирены, и, глянув в зеркало, я увидел патрульную машину. Из близлежащих домов высыпали люди, все они таращились на нас.

Арлен вытер пот с лица и сказал:

— Натан, у меня в горле застряли какие-то вопли, и в каждом упоминаешься ты.

Я сбросил скорость и затормозил у обочины. К нам подошел полицейский.

— Выйдите из машины, джентльмены! — скомандовал он.

Лица его было не видно из-за тени от широкополой шляпы, вперед выступал только огромный подбородок.

— Слишком быстро ехал? — спросил я.

— Превышение скорости волнует меня не в первую очередь. Выйдите из машины!

Слова «превышение скорости» прогрохотали как камни, скатившиеся по склону горы.

Мы вышли и встали лицом к машине, положив руки на ее крышу.

— Собираетесь меня обыскивать? — зачем-то спросил Арлен.

— У вас есть оружие?

— Нет, — ответил Арлен.

— Я признаю, что превысил скорость, — сказал я. — Приношу свои извинения.

Полицейский быстро ощупал с ног до головы сначала меня, а потом Арлена.

— А вы с полицейскими из Айовы не знакомы? — спросил Арлен.

— Повернитесь, пожалуйста, сэр.

— Может, Джимми Холлбека знаете?

— Нет.

— Я получил от него официальную благодарность. Помог ему найти утонувшего мальчика.

Полицейский попросил меня предъявить права и свидетельство о регистрации машины. Права были у меня в бумажнике, а за вторым документом пришлось лезть в бардачок. Коп взял права и отошел к своей машине. Мы ждали возле «олдсмобиля», ослепленные светом полицейских фар.

— Тупица! — ругал меня Арлен. — Это же Средний Запад. Тут нельзя мешать людям получать письма, это считается федеральным преступлением. В общем, пиши мне теперь письма из каталажки. Господи! Ну скажи, о чем ты думал, когда съезжал с этой гребаной дороги?

Проезжавшие по автостраде смотрели на нас, и я тоже поглядывал на них. Я, конечно, испытывал унижение, но при этом меня занимали еще и мысли о том, кто они и куда едут: брошенные супруги, угонщики, перегоняющие машины в отдаленные штаты, парочки, подыскивающие дешевый мотель, где можно порезвиться.

Полицейский вернулся к нам.

— Можете вы объяснить, что случилось там, на дороге? — спросил он.

— Я не справился с управлением, — ответил я.

— Вы пили сегодня?

— Нет.

— У меня есть достаточное основание для обыска машины, — сказал он.

Похоже, у него совсем не было лица. Возможно, дело было в огромном подбородке, который не позволял увидеть ничего больше.

— Достаточное основание, — повторил я.

В этих словах тоже заключалось эзотерическое. Принцип неопределенности. Достаточное основание.Интересно, что он имел в виду? Что у меня в машине лежат наркотики или украденные вещи? Или в его словах содержалась отсылка к маловероятной гипотезе о скрытом смысле Вселенной?

— Так пили вы или нет? — повторил он вопрос. — Я обоих спрашиваю.

— Я не вел машину, — сказал Арлен.

— Нет, я не пил, — ответил я.

Полицейский вытащил из кармана ручку и поднял ее на уровень моих глаз. Так мог бы сделать гипнотизер.

— Я буду передвигать ручку, а вы смотрите не на мое лицо, а на ее конец.

— Это очень просто, поскольку у вас нет лица, — ответил я.

— Что?

— Я говорю: в темноте я не очень хорошо вижу.

Он принялся двигать ручкой вправо-влево и вверх-вниз. Иногда она смещалась так далеко на периферию моего зрения, что я едва ли не заглядывал внутрь себя — туда, где можно увидеть, к чему крепятся глазные яблоки. Закончив процедуру, коп сказал: