И вот в один прекрасный день мы с Уитом, рискуя навлечь на себя гнев мамы, буквально похитили отца, чтобы накормить его жареной курятиной. Но нам следовало вовремя вернуться домой: надо было успеть к торжественному ужину, который мама устраивала по случаю моего приезда. Выехали мы около полудня. За рулем сидел Уит. Мы направились в один из пригородов, где никто из нас раньше не бывал: рабочий район между старым шоссе и железной дорогой, по которой когда-то везли грузы из Дулута. На небольшой улочке теснились закусочные и магазины «24 часа». У мастерской таксидермиста оставались незанятыми места для парковки. Напротив высились развалины старого склада с заколоченными окнами и покрытыми граффити стенами.

— Отлично! Получим здесь пищевое отравление! — кивнул отец.

Я начал уже немного привыкать к его язвительным и туповатым шуткам.

— Нет, ты не врубаешься, — покачал головой Уит. — Формула такая: чем хуже выглядит рыгаловка, тем лучше там жарят кур.

— Понятно, — улыбнулся отец. — Значит, ты открыл новый закон Ньютона.

Забегаловка представляла собой выкрашенную в светло-оранжевый цвет деревянную будку. Над ней мигала неоновая вывеска, на которой светились не все буквы: «КУРИНОЕ БАРБЕКЮ И РЕБРА И БАР».

Я показал Уиту место, где можно припарковаться, и мы оставили наш «олдсмобиль» между двумя пикапами — «шевроле» и «фордом». Внутри пришлось подождать, пока освободятся места. Закусочная была набита битком: строительные рабочие, обслуживающий персонал из колледжа, таксисты, работники местной фабрики. К обеденному залу примыкал бар с узкой стойкой и высокими деревянными табуретами. Там стояли биллиардный стол и музыкальный автомат, на стене висело чучело большого окуня. Я спросил у отца, где бы он хотел сесть.

— Вон там, в гуще событий, — показал он на прокуренный бар.

Мы вошли туда. Я, само собой, не выглядел человеком, которому уже исполнился двадцать один год, и потому не мог посещать бары, но тут, похоже, никому не было до этого дела. Бармен с туповатым лицом только раз глянул в нашу сторону, когда мы заняли столик возле музыкального автомата.

Стали читать меню.

— Итак, Сэму курятину, это ясно, — сказал Уит. — Я тоже, пожалуй, погрызу крылышки. А ты что будешь, Натан?

— И я то же самое.

Бармен, словно спохватившись, подошел, чтобы вытереть со стола, а потом принял заказ. Когда он уже уходил, отец крикнул ему вдогонку:

— Еще три пива, пожалуйста!

Бармен критически оглядел меня и спросил:

— А ему есть двадцать один?

— Как раз сегодня исполнилось, — ответил отец. — Мы празднуем его день рождения.

Я порадовался тому, что отец так быстро среагировал, — значит, он чувствовал себя лучше. Но с другой стороны, было в этом и что-то странное: он никогда так не лгал.

Бармен еще раз критически оглядел меня и спросил:

— «Миллер» или «Будвайзер»?

Взрослые переглянулись и поморщились. Я вспомнил, что их объединяло общее увлечение: они много времени провели в подвале, совершенствуя самодельные сорта светлого пива.

— Ладно, тащи «Будвайзер», — решил Уит.

Принесли крылышки и пиво. Мы ели и пили в полном молчании. Когда пиво кончилось, отец заказал еще по бутылке. Я удивился: неужели он хотел напоить нас допьяна? Щеки его разгорелись, он с сердитым видом косился на музыкальный автомат, из которого несся тяжелый металл. Я разбирал отдельные фразы песни: «Ты была заводной деревенской девчонкой… А ну заглоти меня, детка…»

Когда началось гитарное соло, отец вздрогнул.

— Натан, тебе нравится такая музыка? — спросил он. — Это что, такое… веяние времени?

У него осталась пивная пена на верхней губе.

— Ну, не то чтобы нравится… — ответил я.

— Как эта фигня называется? — спросил Уит.

— Тяжелый металл.

— Металл! — рассмеялся отец. — Свинец или золото. Значит, это и есть самая продвинутая музыка. А знаете, что получится, если переложить на музыку квантовую теорию?

— Ёперный театр! — тут же выдал Уит.

— Мне кажется, рэп, — сказал я.

— Ответы неверные, — заключил отец. — Получится звук казу, [63]звучащего в лесу.

— Ты что, выпил лишнего? — спросил я, не скрывая удивления.

Отец, склонив голову набок, дослушал скрежещущее гитарное соло до заключительного аккорда, а затем поднял указательный палец и сказал:

— Вот, слышали? Это была эякуляция. — И он зажал себе рот, сдерживая смех.

— Сэм, держи себя в руках! — сказал Уит.

— Сын, скажи мне, — продолжал отец, не слушая его, — а кто в этом тяжелом металле Телониус Монк?

Я отхлебнул пива и ответил:

— Думаю, там таких нет.

— Вот, видите, — удовлетворенно заключил отец, макая куриное крылышко в соус для барбекю. Затем он отправил крылышко в рот, оставив каплю соуса у себя на груди. — А, черт! Я ранен! — вскричал он, пытаясь оттереть красное пятно.

Мы рассмеялись, и этот смех эхом отозвался у меня в голове, а потом заполнил и оживил весь бар. Я обнаружил, что слышу звуки бильярдного стола, хотя на нем никто не играл: удар кием и стук шаров друг о друга.

— По всей видимости, я пьян, — сказал отец, поднимая кружку. — Такой опытный пивовар мог бы быть повыносливее.

Уит, держа бутылку «Будвайзера» обеими руками, начал отсчет, как перед стартом ракеты:

— Пять, четыре, три, два, один, зажигание. Поехали!

Он осушил бутылку одним глотком и тут же пустился в космические воспоминания:

— Вы, ребята, тут живете и даже не понимаете, как вам повезло. Там, наверху, любая мелочь становится проблемой. Вот как вы думаете: можно в условиях невесомости поссать по параболе? Да ни за что, мать ити! А какое это удовольствие! Я, когда еще жил с Нэнси, бывало, выйду с утра в сад и давай ссать по параболе на ее коллекционерские розы… Но это не со зла, вы же понимаете.

Отец поморщился.

— Вот пожалуйста, — сказал он, обращаясь ко мне. — Самое заветное желание у человека — пописать в саду. Наш Уит просто неандерталец в скафандре. Уит, скажи, ты часто в космосе мастурбировал?

Пошутив, он сам засмеялся резким, дребезжащим смехом. Одному богу было известно, что происходило в его голове — какие-нибудь химические реакции с участием лекарств и пивного хмеля. Такую реакцию, наверное, можно было записать в виде формулы, типа фотосинтеза, и тогда его поведение получило бы объяснение. Глядя на этого болтливого человека с его вульгарными шуточками, я испытывал странное чувство: сожаление об отце, которого у меня не было. Вот такой человек мог бы научить меня играть в бейсбол. Он отпускал бы сальные остроты, завидев на улице симпатичную девушку. Он защищал бы меня от пуританских запретов со стороны матери. Говорил бы ей: «Синтия, а может, надо не кричать, а дать парню побольше свободы?»

Уит, хитро улыбаясь, макнул куриное крылышко в соус. Похоже, ему было важно, чтобы победа в словесном поединке осталась за ним.

— В этом деле своя физика, — сказал он. — Без силы тяжести, я тебе скажу, с этим не всякий справится. Но на Луне, говорят, еще труднее.

Отец не улыбнулся. Лицо его вдруг вытянулось, и он уставился на клеенчатую салфетку, лежавшую перед ним на столе. На ней был изображен цыпленок, убегающий от здоровенного мясника с ножом.

— Я хочу еще выпить, — сказал он, жестом подзывая бармена. Когда тот подошел, отец спросил: — У вас есть скидки для смертельно больных?

Слово «больных» было серо-стального цвета.

Тупое лицо бармена не выразило никакого удивления.

— Скидки только для пожилых, — сказал он, вытирая со стола. — Есть кто старше шестидесяти пяти?

— Понятно, — выдохнул в ответ отец.

Бармен забрал пустые тарелки и вернулся на свое место смотреть футбол по укрепленному на стене телевизору.

— Может, хватит пить? — спросил Уит у отца.

В ответ тот отхлебнул из бутылки и сказал:

— Есть одна вещь, которую я бы хотел сделать, прежде чем умру. Вы мне ничего не должны, но, если бы помогли, я был бы страшно благодарен.