Он встал, закрыл окно и вернулся к столу. Солнце, дождь, машина едет среди деревьев. Никаких лиц — у машины нет окон, нет дверей, нет цвета — белая, как бумага, на которой она нарисована. Только контуры. Зеленые деревья, коричневая дорога. На следующем рисунке тоже машина, но на этот раз на улице, среди домов. Разного размера кубы с косо нарисованными квадратиками окон. Дорога теперь черная. Он перелистал рисунки и нашел еще один с машиной. Дорога коричневая. Через несколько листов опять машина, на черной дороге. Машина везде белая. На одном из рисунков в окне видна рожица с рыжими косичками. Водители отсутствуют.

Он посмотрел, нет ли где номера машины? Девочка вряд ли умела писать, но свое имя нацарапала. Вернее, нарисовала — «Йенни». Хотя… мало ли пятилеток, умеющих писать и читать?

Он закрыл глаза. Музыка помогала сосредоточиться.

Так… на чем еще ездила девочка? Он отложил в сторону автомобили и нашел рисунок, на котором было изображено нечто напоминающее трамвай. Длинные-предлинные вагоны с такими же перекошенными квадратиками окон, как на домах. А вот еще один — тоже, по-видимому, трамвай. Над большим водительским стеклом цифра «2».

Винтер начал перебирать стопку в поисках других трамваев. На следующем рисунке номера не было. Дальше… вот: на этот раз цифра «2» нарисована сбоку. В окне — знакомая рыжая головка. Точка, точка, запятая…

Он посмотрел на часы, полистал справочник и позвонил в диспетчерскую трамвайного парка. Да, маршрут второго трамвая действительно пролегает мимо Норра Бископсгорден. Какие еще линии там есть? Пятерка. Спасибо.

Все совпадает. Очевидно, они ездили на двойке. Может быть, каждый день. Или на пятерке. У него вспотел лоб. Винтер пошел в туалет и, не зажигая света, вымыл лицо. Посмотрел в зеркало — темный овал, подсвеченный по краям лампой из коридора. Небрежно вытерся бумажным полотенцем и вернулся в кабинет. Рисунки ждут его, и он должен попытаться вдохнуть в них жизнь.

Зазвонил телефон.

— Винтер.

— Бейер. Я так и знал, что ты еще на месте.

— А ты где?

— И я на месте. Тут нашлась одна штука… хочу, чтобы ты взглянул.

— Какая штука?

— Не знаю… записка. Старая-престарая. Лет сто. В общем, очень старая.

— Записка?

— В вещах из подвала… Там был ящик с детской одеждой, и в одном платьице в кармашке лежала записка.

— Вот как?

— Старое платье и старая записка.

— Ты точно знаешь, что старая?

— Не на сто процентов… Чтобы точно установить возраст…

— Ты просто археолог.

— Работа такая… то археолог, то химик, то баллистик. На все руки от скуки… Но установление точного возраста документа — очень трудная задача… Ну как? Поднимешься?

У Винтера было ощущение, что его отрывают от важного дела.

— А надо?

— Как хочешь, конечно… Записка никуда не денется. Но… это странно… Я чувствую какую-то… как тебе сказать… вибрацию.

— Интуиция?

— Откровение, — произнес Бейер.

— Тогда иду.

Он положил трубку, выключил музыку и словно очнулся. Это действительно завораживающий мир — детские рисунки. Если в них вдумываться.

— И что скажешь? — спросил Бейер.

— Что тут можно сказать…

Винтер посмотрел на платье и записку, выложенные на светлый лабораторный стол. Платье по размеру могло принадлежать Йенни, если бы не… если бы не казалось таким старым. Оно было из другого времени. Он не знал из какого, но это не так трудно установить.

Записка была примерно десять на десять сантиметров. Ее, наверное, складывали и разворачивали тысячу раз. Пожелтевшая бумага… Кажется, дотронешься — и рассыплется на куски. Свитки Мертвого моря, подумал Винтер.

— Да… выглядит и в самом деле… — сказал он. — Страшно тронуть. А копия у тебя есть?

Бейер протянул ему лист.

— Все читается, — сказал он.

— Это чернила?

— Мы думаем, тушь. Но не задавай пока вопросов. Все проверим.

— Да… люди иногда хранят такие вещи… Впрочем, ничего странного.

— Конечно. Ничего странного.

— А потом их убивают… или они исчезают, и вот сидим мы и копаемся в их барахле.

— И ломаем голову над каким-нибудь детским платьицем. Или над кусочком бумаги с непонятными значками.

Зов из прошлого, подумал Винтер, принимая у Бейера лист с копией. Цифры: 20/5. Во втором ряду — полусантиметровая черточка и снова цифры: 16.30. Третий ряд: «4 — 23?», после чего пара строк пропущена, а дальше стоит «Л.в. — Х.Т.», причем «Т» обведено кружочком. В правой половине записки какие-то линии, напоминающие карту. Чуть повыше, налево, — крестик.

— Это могло быть картой.

— Горизонтальная линия начинается сразу у «Т», — ткнул пальцем Бейер.

— Дорога… может быть. Улица… или шоссе… или просто линия.

— Что угодно, — кивнул Бейер.

— Время… Шестнадцать тридцать — по-видимому, время.

— А двадцать дробь пять — дата. Двадцатое мая.

— Двадцатого мая в полпятого, — подытожил Винтер. — И что тогда произошло, двадцатого мая? Как думаешь, Йоран? Ты сам мог бы вспомнить, что делал двадцатого мая? — без улыбки спросил он. — Да… придется поломать голову. А можно определить возраст бумаги? И платья?

— Это зависит… Чем старше бумага, тем легче определить возраст. Но этой точно не сто лет, — покосился он на записку. — Методы производства бумаги меняются не так быстро. Проверим с изготовителями. Дальше — качество…

— И все?

— Почти все. Химические методы, ты спросишь? Отпечатки пальцев — да. Не всегда, но можно. Возраст — нет. Пусть пробует ЦКЛ, если они научились определять — двадцать лет бумаге, тридцать или все пятьдесят. Есть и другие эксперты…

— Понятно…

— Если действительно нужно вкладывать столько труда…

— Действительно нужно.

— С одеждой проще. Здесь есть лейбл. Уже одно это намного облегчает работу. Название фабрики мне незнакомо, но это не так важно, даже если ее уже нет в природе. И возраст ткани определить легче, чем бумаги.

— А может, и бумажка того же времени.

— Вполне вероятно. Но пока мы не знаем…

— А что с отпечатками пальцев?

— Есть. Но это пока все, что я могу сказать.

Винтеру вдруг стало грустно. Естественное чувство… Он назвал Бейера археологом… Интересно, что чувствуют археологи, стоя над открытой могилой и перебирая имущество мертвеца? Им, наверное, тоже грустно…

Платьице на столе могло принадлежать Йенни, рыженькой, но вряд ли. Он был почти уверен, что это платье Хелены, но промолчал. Хелена носила его, когда была ровесницей Йенни. Лет двадцать пять назад. Начало семидесятых. Я тогда был подростком. Она носила это платье и зачем-то положила в карман записку. Или кто-то положил. Может, даже в другое время. Зачем? И еще один вопрос — имеет ли это какое-нибудь значение для меня? Думаю — да. Имеет.

— Если ты все же сумеешь примерно определить возраст бумаги, это поможет следствию.

— Насколько примерно?

— Хороший вопрос.

— Я позвоню, — сказал Бейер и пошел по комнате, выключая приборы и гася лампы. — А сейчас мне надо паковаться.

— Куда ты собрался?

— В Сундсваль. Только на один день. Лекция.

— Такая острая необходимость?

— Не будь занудой, Эрик. Ребята работают с твоим… с нашим делом. Всем требуется иногда луч света.

— Я так понимаю, лекцию читать будешь ты?

— Естественно. Кто лучше меня прочитает?

— О чем?

— Создание и организация эффективного технико-криминалистического подразделения.

— А твои-то уже знают, как этого достичь?

Винтер поставил машину у «Консума» в Мольнлюке и прошел через узкий проход между супермаркетом и целым рядом лавок, торгующих видеофильмами, книгами и канцтоварами. В одной из них продавали косметику и продукты здорового питания. Каша из отрубей с ароматом мускуса. Он попробовал представить результат такого неожиданного альянса и не сумел.

Проход вел на площадь. В ровном осеннем освещении она казалась двухмерной, словно вырезанной из камня. Голубое небо было ясным и холодным. Осень полностью вступила в свои права. Провал между летом и зимой постепенно заполнялся сухими заморозками и четкими, далеко разносящимися звуками — ломаешь спичку на одном конце площади, слышно на другом.