— Все, на сколько хватает глаз.

— В такую погоду глаз на много не хватает…

— И в хорошую тоже… — сказала Карин, — но мне нравится. Здесь неплохо, хотя народ по ту сторону реки… Те, кто живет в центре, считают, что здесь прямо Сталинград какой-то.

— Похоже на Лютцен, — заметил Винтер.

— Или на Гетеборг, — вставил Рингмар. — Кто-то к нам идет.

— Это слесарь, — сказала Карин Сольберг.

Подъезд был тщательно убран. Пахло моющим средством. Из декоративных соображений стены были не оштукатурены — на красивой кирпичной кладке висела остекленная доска со списком жильцов.

Перес, Аль-Абтах, Вонг, Шафаи, Густавссон.

Второй этаж. Хелена Андерсен.

В висках стучало. Ему было не по себе, и Рингмар явно это заметил. Бертиль знал, что Эрик окрестил неизвестную Хеленой, и никогда не спрашивал почему. Бертиль понимал — даже если держишь в руке самую что ни на есть крошечную ниточку, которая отчего-то кажется тебе важной, дело идет лучше.

Кто-то что-то сказал, но Винтер не расслышал.

— Второй этаж? Андерсен? — переспросил слесарь.

Он кивнул.

Они не стали вызывать лифт, поднялись пешком. На двери, над табличкой с надписью «X. Андерсен», висел детский рисунок. Винтер наклонился. Корабль на море. Небо над кораблем разделено на две части: справа идет дождь, а слева сияет солнце. В одном из круглых иллюминаторов видна голова: глаза, нос и рот. В самом низу подпись: «Йенни».

Он выпрямился, нажал на кнопку и вздрогнул. Звонок за дверью был еле слышен, но показался Винтеру очень громким. Рингмар надел перчатку и приподнял почтовый люк. На полу лежали рекламки и, похоже, несколько писем.

Винтер вновь позвонил, подождал и позвонил в третий раз. Никто не открывал. Ему вдруг захотелось повернуться и уйти, словно он испугался предстоящего зрелища. Словно бы внутри его ждало что-то такое жуткое, чего он и представить себе не мог. Он сглотнул и кивком попросил слесаря открыть дверь. Запасной ключ уже торчал в замке.

Дверь распахнулась. В прихожей было темно, все та же реклама и письма на полу в бледном прямоугольнике света из какого-то окна. Винтер попросил всех подождать, достал из кармана пластиковые бахилы, надел и двинулся вперед. Первое, что он услышал, — тихое урчание холодильника. Он повернул голову — вон он стоит. В кухне. Кухонное окно выходило во двор, точно как у Эстер Бергман. В застоявшемся воздухе пахло пылью и чем-то еще. Дверь направо закрыта. Впереди вторая дверь — очевидно, в гостиную. Напряжение железным обручем сдавило голову. Винтер с трудом преодолел желание достать пистолет. Он покосился на запертую дверь и двинулся дальше. Остановившись на пороге гостиной, он огляделся. Диван, столик, кресла. Маленький остекленный шкафчик с посудой. Телевизор. Комод. Засохшие цветы на узком подоконнике. На полу ковер, на стене — картина, изображающая индианку в национальном костюме.

Он все же достал оружие, резко толкнул закрытую дверь и отпрянул к стене прихожей. Подождал немного, прислушиваясь. Ничего, кроме тяжелого дыхания его спутников, сгрудившихся на пороге квартиры.

Винтер заглянул в открывшуюся дверь. Комната была длинной и узкой, по сторонам — две кровати. Одна побольше, другая, у дальней стены, поменьше. Окно во двор. Платяной шкаф с открытой дверцей. Над маленькой кроваткой — множество детских рисунков. Винтер шагнул вперед и заметил, что большая кровать стоит под углом к стене, отчего комната кажется чуть шире, чем на самом деле. На окне — растения, но против света из закрытого жалюзи он не понял, живы они или засохли. Окно заперто, и в комнате жарко. Лето здесь задержалось, ему некуда было уйти. Он подошел поближе и стал рассматривать рисунки. Почти везде шел дождь, а на некоторых, как и на двери в прихожей, одновременно с ним светило солнце. Что бы это могло значить?

На ночном столике рядом с большой кроватью стоял телефон, пустой стакан и газета. А возле телефона — цветная фотография светловолосой мамы и ее рыженькой дочки. Женщина слегка улыбалась, почти не разжимая рта.

Это была Хелена.

Смерть не сильно изменила ее лицо. Хелена оказалась Хеленой.

Они, конечно, уже сделали кое-что, чтобы найти ее убийцу, но с этой минуты начнется следствие, которое они доведут до конца.

А сейчас ему было очень грустно и страшно. Он стоял в этой более чем скромной спаленке и смотрел на фотографию… Хелена наконец вернула свое имя. Девочка на снимке улыбалась во весь рот. Не так сдержанно, как мама. Девочку зовут Йенни, и они не знают, где она и что с ней. Сначала Винтер почувствовал облегчение, которое быстро сменил страх. Они должны в первую очередь искать девочку. У него заболела правая рука. Он посмотрел и увидел, что до сих пор судорожно сжимает пистолет. У них было тело без имени. Теперь у тела есть имя, но появилось еще одно имя… без тела.

Отделаться от этой мысли он не мог.

В квартире Хелены Андерсен работали три криминалиста и фотограф. Медленно, тщательно, строго соблюдая протокол, они наносили нингидрин на предполагаемые отпечатки пальцев, в том числе и на лежащую на ночном столике газету. Винтер знал, что нингидриновый метод помогает зафиксировать даже очень старые отпечатки. Центральная лаборатория криминалистики в Линчёпинге умудрилась идентифицировать отпечатки столетней давности на исторических документах. Соли и белки в человеческом поте впитываются в бумагу и остаются… словно рукопожатие через века.

Отпечатки на стали вообще невозможно стереть. Они словно выгравированы на металле. Есть методы, позволяющие обнаружить отпечатки пальцев даже на влажной бумаге.

Техники-криминалисты убирали в специальные пакеты стакан на столе, детские игрушки — со всем этим гораздо удобнее работать в лаборатории.

На стены и полы наносили черный угольный порошок. Бейер не любил угольный порошок — ему было жалко квартиру. Железо в порошке окислялось и оставляло безобразные пятна. Порошок наносили кисточкой, выжидали, пока он заполнит отпечаток и фиксировали липкой лентой.

Отпечатки на выключателях, на дверях, на столе… на всем, до чего человек постоянно дотрагивается руками.

Иногда отпечаток снять трудно. В таких случаях сначала делают фотографию и только потом пытаются зафиксировать его угольным порошком. Так поступают почти всегда, чтобы исключить всякий риск. Фотографы используют только черно-белую пленку. Цвет не имеет значения. Важен рисунок.

Карин Сольберг плакала и никак не могла остановиться. Они сидели в ее крошечной конторе.

— Эстер была права! Эстер была права!

— Да. Эстер была права.

— А что она говорит теперь?

— Я побеседую с ней чуть позже.

— Какой ужас! — всхлипнула Карин. — Девочка…

— Значит, вы ее не помните?

— Сейчас я вообще ничего не помню. И… может, попозже вспомню что-нибудь.

— Нам потребуется ваша помощь при опознании.

— Что это значит? Мне придется ехать в морг?

— Да… нам надо опознать труп как можно скорее. Пожилой даме, к сожалению, тоже нужно будет поехать с нами.

Она замолчала — похоже, пыталась что-то вспомнить.

— Звучит, конечно, странно, что я их не помню… но я совсем недавно здесь работаю, я уже говорила… А они, наверное, не из тех, кто любит быть на виду. То есть мать…

— Быть на виду?

— Ну да… Есть такие люди, их почти не видно.

Винтер прекрасно понимал, о чем она говорит. Одиночество часто заставляет человека прятаться в свою раковину. Одиночество и бедность. Винтер тоже родился в небогатой семье, но отец разбогател, когда Эрик был еще маленьким. Он провел первые годы жизни на окраине Гетеборга, в одном из бесчисленных многоквартирных муравейников. И до сих пор помнил этот мир. Как-то он сел на трамвай и полдня плутал по городу, прежде чем кто-то помог ему найти свой дом.

— Замыкаются в себе, — сформулировал он больше для себя, чем для Карин.

Девушка снова всхлипнула.