— Вот как! Слава богу, вы добрались целой и невредимой. — Он на мгновение шагнул обратно в гостиную, подзывая мадам, и вновь обратился ко мне: — Я должен идти, у меня лекция по соседству. Доброй ночи, мадемуазель, и добро пожаловать домой.
Он поклонился и вышел.
Мадам поприветствовала меня радушно.
— Le maître Anglais qui nous avons employé pendant votre absence était absolument incompetent, et les jeunes filles ne cessent pas de demander de vos nouvelles. J'espère que vous resterez longtemps. [46]
Я заверила ее, что намерена остаться надолго — насколько они с месье захотят.
— Вы нам как дочь, — добавила мадам с непривычной улыбкой. — Прошу, считайте нашу гостиную своей собственной и навещайте нас в любое время или отдыхайте в ней после школьных обязанностей.
Мне выделили новую аудиторию на площадке для игр, примыкавшей к дому. Я преподавала английский язык, продолжала изучать литературное мастерство и французский, а также исполняла обязанности дневной и ночной surveillante [47]первой группы. Моего скромного жалованья в шестнадцать фунтов в год мало на что хватало, но вскоре у меня прибавилось дел. Месье Эгер попросил давать уроки английского ему и месье Шапелю, зятю покойной жены. Я с удовольствием повиновалась.
Мы встречались в моем классе два раза в неделю по вечерам. Месье Шапель обладал умом и хорошими манерами; оба мужчины выказывали искреннее желание учиться. Наши уроки, на которых мы с месье Эгером менялись ролями, выявили его природную веселость; он мог сбросить маску суровости, какую носил весь день, и сделаться очаровательным.
Эти занятия стали одной из моих любимых обязанностей. Всю неделю я с нетерпением ждала дня и часа, когда месье Эгер (обычно через несколько минут после месье Шапеля) войдет в класс, упадет за свободную парту и заявит:
— Я пришел! Давайте общаться по-английски.
За последние месяцы я научилась искусству управлять полным классом трудных учениц и потому могла усилить свои уроки живостью, воображением и уверенностью.
— Сейчас восемь вечерних часов, — произносил месье Эгер, глядя на часы в моих руках.
— Восемь часов вечера, — поправляла я.
— Как много вам лет? — задавал он вопрос.
— Сколько вам лет? — наставляла я.
— Мои родители были двумя брюссельцами, — сообщал месье Шапель.
— Говорите «оба» вместо «двумя», месье.
Мы начали с основ, но месье Эгер, у которого обнаружился природный дар к языкам, делал поразительные успехи. Всего за несколько месяцев он научился вполне прилично изъясняться по-английски. Вскоре я начала строить уроки таким образом, чтобы угодить его более изысканным вкусам и способностям. Тем не менее старательные попытки джентльменов подражать мне, когда я учила их английскому произношению, были презабавным зрелищем для всех участвующих лиц. Я смеялась до слез, слушая, как месье Эгер читает короткий отрывок из «Уиллиама Шакспира» («le faux dieu de ces païens ridicule, les Anglais», [48]— съязвил он).
Порой, когда письменная работа месье Эгера нуждалась в немедленном исправлении, я шутливо приглашала его подняться из-за парты и садилась на его место, как частенько проделывал он.
— Карандаш, пожалуйста, — властно улыбалась я и протягивала руку, подражая требованию, которое неоднократно предъявлялось мне.
Месье подавал карандаш; но пока я подчеркивала ошибки в упражнении, он не довольствовался тем, что почтительно стоял рядом, как надлежало мне в подобных случаях. Нет, он нависал надо мной, рука его простиралась над моим плечом, ладонь опускалась на парту, голова придвигалась к моей по мере того, как он следил за прогрессом и вслух читал написанные замечания, словно стремясь выучить их наизусть.
Когда при каждом его слове я ощущала на щеке тепло дыхания, мое сердце колотилось, а мысли путались. Я твердила себе, что дело в позднем часе и жарко натопленной комнате, но в глубине души знала правду: дело в его близости, в его ладони, лежащей совсем рядом с моей.
Однажды рано утром, в первую неделю после моего возвращения, я была искренне поражена. В классе еще никого не было. Я открыла свой стол, и моих ноздрей коснулось нечто неожиданное, а именно сизое дыхание возлюбленной индианки месье Эгера — аромат сигары. Моему зрению также был уготован сюрприз: кто-то трогал вещи в моем столе — все лежало аккуратно, но не на тех местах, что прежде, словно незримая божественная рука снизошла до скромного обыска.
Более того, в столе появилось кое-что новое. Оставленное мной незаконченное сочинение, все еще полное ошибок, лежало поверх остальных бумаг, тщательно исправленное и снабженное замечаниями. Но что намного удивительнее, на потрепанной грамматике и пожелтевшем словаре красовалась новенькая книга французского автора, о желании прочесть которую я недавно упомянула. Сопроводительная записка лаконично гласила: «Взаймы. Наслаждайтесь».
Сердце во мне замерло. Подумать только, что среди многочисленных обязанностей, занимавших его дни и вечера, месье нашел время вспомнить обо мне! Более того, пока я спала, он прокрался в эту комнату и забрался в мой стол; его ласковая смуглая рука подняла крышку; он сел, сунул нос в мои книги и бумаги, изучил все по очереди и осторожно убрал на место, даже не пытаясь скрыть свои манипуляции. Кто-то счел бы это вторжением в личную сферу, но я разгадала его намерение. Он лишь хотел показать, что заботится обо мне, и доставить мне радость.
Запах дыма, однако, не доставлял мне ни малейшей радости. Я оставила открытой крышку стола, отворила ближайшее окно, высунула руку с книгой и осторожно помахала ею, пытаясь очистить книгу в раннем утреннем бризе. Увы! Дверь класса распахнулась, и на пороге появился сам месье. Увидев мои действия и верно истолковав их, он сурово нахмурился и направился ко мне через комнату.
— Насколько я понимаю, мой подарок вам неприятен.
Я быстро убрала книгу из окна.
— Нет, месье…
Прежде чем я успела продолжить, он выхватил томик из моих рук и заявил:
— Он вас больше не потревожит.
Затем ринулся к пылающей печи и открыл дверцу. Я в ужасе поняла, что он намерен швырнуть книгу в огонь, и воскликнула:
— Нет!
Я поспешила вперед и вцепилась в книгу. Последовала схватка; если бы он действительно хотел выиграть, исход борьбы был бы предрешен, поскольку мои силы, даже удвоенные яростью, не могли сравниться с его. Наконец месье уступил, я вырвала трофей из его рук и с облегчением и колотящимся сердцем сказала:
— Это прекрасная новая книга. Как вы могли помыслить уничтожить ее?
— Она слишком грязная, слишком гадко пахнет для ваших деликатных чувств. Зачем она вам?
— Я собираюсь ее прочитать. И я очень благодарна джинну, — добавила я с полуулыбкой, — который одолжил ее вместе с проверенным сочинением.
В глазах месье я заметила ответную улыбку.
— Так значит, вас не оскорбляет запах дыма?
— Если честно, я не люблю запах дыма. Книга от него не становится лучше, как и вы. Но я беру хорошее вместе с плохим, месье, и благодарна за него.
Он засмеялся и вышел из комнаты.
В последующие недели я продолжала находить подобные сокровища, но мне больше не удавалось застать врасплох любящее сигары привидение. Как правило, это были классические сочинения, которые чудом появлялись поверх моих бумаг; раз или два я обнаруживала романы, предназначенные для легкого чтения. Со временем я начала подносить книги к носу и вдыхать их едкий аромат. Мне было крайне приятно, что месье Эгер накоротке знаком с моим столом.
В тот первый месяц я была довольна жизнью, хотя погода оставалась пронизывающе холодной весь конец февраля и начало марта. Я дрожала в своем плаще во время одиноких воскресных прогулок до какой-нибудь из городских протестантских церквей. Друзей в Брюсселе у меня не было, поскольку Мэри Тейлор уехала после смерти сестры, а коллеги мне не нравились — эти лицемерные, полные горечи старые девы только и делали, что жаловались на жестокую судьбу. Я пыталась воспользоваться любезным приглашением мадам и присоединиться к ним вечером в гостиной, но ничего не вышло. Мадам и месье всегда были заняты детьми или вели беседы, которые казались мне слишком личными. В результате основную часть свободного времени я проводила одна. Я горячо скучала по Эмили и начинала понимать, что первый год в Брюсселе оказался таким приятным во многом благодаря ее обществу.
