Вдруг до него донеслись звуки музыки. Это двумя этажами ниже Себастьян Гибсон-Гор заиграл на пианино. Зубастый сосед Ситона по чердаку тотчас же отреагировал на шум: в углу за картинами послышалась какая-то возня. Полу даже показалось, что по живописным холстам пробежала рябь. Затем все стихло. Очевидно, грызун убежал Ситон узнал музыкальную тему «Скажи мне, кто теперь ее целует». Ощупывая находку, спрятанную за обивкой сундука, Пол удивился деликатности хозяина, выбравшего такой цивилизованный метод борьбы с грызунами.

От полной абсурдности этой мысли Ситон чуть было не расхохотался в голос. Разве может человек, покушающийся на чужое имущество, думать о таких глупостях! Пол даже принялся мурлыкать себе под нос бодрую мелодию, но тут же сбился. Ему мешали меланхолические звуки фортепиано Гибсон-Гора.

Прореха в ветхой обивке увеличивалась, словно судорожно разинутый рот астматика. И скоро в руках Ситона оказался плоский пакет, тщательно обернутый клеенкой и перевязанный шпагатом. Пол приподнял сзади полу пиджака, начал вытаскивать рубашку из брюк и вдруг почувствовал, как по спине пробежала липкая струйка пота он осознал всю чудовищность своего преступления. Он заправил рубашку в брюки поверх пакета, прижав его ремнем. Затем Ситон закрыл сундук, запер его на ключ и развернул замком к стене, а петлями к себе, словно эта детская уловка могла скрыть хищение. Но с другой стороны, на каком основании можно обвинить его в краже вещи, о существовании которой никто даже и не подозревал?

Пол вернул сундук в прежнее положение, вытер руки о штаны и отдышался. Затем застегнул пиджак. Нет, в такую жару это будет выглядеть глупо. Пришлось снова расстегнуть. Прежняя мелодия плавно сменилась другой: «I Get a Kick Out of You». Свет на чердаке незаметно померк. Гибсон-Гор, оказывается, неплохой пианист.

«Это, должно быть, талант. Дар Божий», — подумал Ситон.

Не в характере хозяина было упражняться с утра до вечера. Пол взглянул на часы: он пробыл на чердаке не более пятнадцати минут. Ситон осторожно спустился по лестнице, тихонько прикрыв над головой люк.

В четверть седьмого Гибсон-Гор попрощался с Полом. Попрощался сердечно и чуть ли не с извиняющимся видом оттого, что визит гостя оказался не совсем удачным. Гор, впрочем, позволил себе намекнуть, что Ситон по наивности слишком многого ждал.

— История — менее выгодное поприще, чем журналистика Так-то, мой мальчик. Источники информации в ней лежат далеко за пределами телефонной книги. Судя по всему, моя покойная кузина тоже была вне пределов досягаемости. Уклончивость определяла и характер, и все поступки Пандоры, — пожал плечами Гор.

Они обменялись рукопожатием Так они закончили эпизод, который, как полагал Ситон, был для Себастьяна Гибсон-Гора забавной, но незапоминающейся интерлюдией.

Теперь нужно было разыскать телефонную будку. Пол должен был быть дома уже полчаса назад. Пока он доберется домой, опоздание составит больше часа. Конечно, Люсинда не станет от волнения рвать на себе волосы. Возможно, она и сама задержится в школе искусств. Но предупредить ее звонком все-таки следовало.

Будка стояла на перекрестке, наискосок от газетной лавки — храма футбольного клуба «Челси», — в которую Ситон наведывался не далее как утром. Набрав номер и прижав к уху трубку, Пол искал в кармане мелочь и рассеянно рассматривал пеструю от газет витрину. Наконец он нащупал десятипенсовик и тут увидел силуэт хозяина лавки, застывший за витринным стеклом.

— Алло?

— Это я.

— Ах, это ты…

Нет, тот вовсе не застыл на месте, безвольно опустив руки. Он точно слегка, чуть заметно покачивался из стороны в сторону.

— Ты расследуешь детективную историю с убийством и раньше полуночи дома не будешь?

— Господи Иисусе! Ты спятила!

Люсинда засмеялась. Смех ее после надсадного кудахтанья Гибсон-Гора показался Полу музыкой.

— Она высокая блондинка — твоя детективная история?

— С ней, по крайней мере, мне не приходится каждый раз разрываться в баре между шартрезом и арманьяком, — делано рассмеялся Ситон.

В ста ярдах от него смутно виднелась фигура ирландца, слегка покачивающегося за витриной лавки. Ситону не давал покоя украденный пакет он давил на поясницу и здорово мешал. К тому же он не мог разглядеть выражение лица ирландца там, в лавке через дорогу. И все же Пол видел, что тот продолжает раскачиваться и глазеть на него с открытым ртом. В телефонной будке было жарко и тесно, но Ситона била дрожь. В трубке предупреждающе забибикало. Он опустил в щель еще монетку.

— Скорее всего, — сказала Люсинда, — она пьет сидр. Из банки.

— На улице, — добавил Ситон.

— В канаве. В котором часу ты придешь?

— Самое позднее в девять.

— Твой ужин пойдет псу под хвост.

— У нас нет пса.

— Схожу и подберу бродячего.

Ирландец поднял руку и, похоже, стал тыкать пальцем прямо в направлении телефонной будки. Ситон моргнул, чтобы стряхнуть пот с ресниц. Черт-те что! Ерунда. Просто силуэт за окном газетной лавки.

— Пол! И все же где ты на самом деле?

— Занимаюсь всякой фигней. Вместе с Майком. Скукотища! Брожу по домам. Возможно, наша фотосессия затянется.

— Бедненький, — посочувствовала Люсинда.

Он не мог объяснить себе, зачем солгал. Его самого удивила собственная ложь и свой непреднамеренно убежденный тон. При обычных обстоятельствах врать он не умел. По крайней мере, не мог обмануть того, кто был ему небезразличен.

— Тогда до девяти?

— Ага, пока!

Он толкнул тугую дверь будки и повернулся спиной к странному видению за витриной лавки. Затем он решил, что доедет на метро до станции «Эмбанкмент», пешком прогуляется до парка на Набережной королевы Виктории, сядет на скамейку и спокойно исследует содержимое пакета. Ему хотелось сделать это при дневном свете и на открытом воздухе, но сначала необходимо было убраться подальше от дома Гибсон-Гора, избежать встречи с ним или любым другим возможным свидетелем кражи. В парке же он будет практически дома — в непосредственной близости от своего нынешнего места обитания, хотя и отделенный от него рекой. Люсинда иногда гуляла по набережной, но никогда не переходила на другой берег. Следовательно, там он может спокойно изучить свою находку.

Здесь было его излюбленное место. Он уселся на одну из скамеек, лицом к парапету, в тени большого дерева, разделяющего дорожку и газон. Ветви некоторых деревьев настолько согнулись под тяжестью листвы, что свисали ниже парапета и во время прилива окунали в воду свои ветки. Ситон смотрел на вздувшуюся реку и слушал, как за каменным ограждением плещутся в воде листья. Пакет лежал рядом, на ободранной деревянной поверхности скамьи. Завязанный узлами шпагат казался довольно прочным, но Пол знал, что время не могло не сделать свое дело. Пол поднял сверток и взвесил его на ладони, вдохнув кисловатый запах желтой клеенки и того, что она скрывала. Потянув за шпагат, Ситон развязал пакет, развернул клеенку и извлек на свет божий то, что больше полувека было скрыто от чужих глаз.

Мимо, тихо переговариваясь на итальянском, прошествовала чета туристов. Слева, невидимый за деревьями парка, отзвонил четверть часа Биг-Бен. На сумеречной лужайке где-то позади Ситона клерки после рабочего дня затеяли игру в футбол, установив вместо ворот конусы дорожной разметки. До Пола время от времени доносились их ободряющие крики и яростная перепалка. Со стороны Миллбэнка слышался неотчетливый гул транспорта. По Темзе неспешно прополз теплоходик, оставив за собой пенный след.

В руках Ситон держал тетрадь для записей примерно восемь на пять дюймов, в синем картонном переплете с мраморными разводами. Страницы были тонкие, линованные, аккуратно исписанные черным карандашом. Задняя сторона обложки кое-где была усеяна пятнами плесени, но, пролистав тетрадь, Пол увидел, что страницы уцелели: там не было ни рваных краев, ни прочих повреждений. На форзаце чья-то рука набросала карту некоего участка на юго-западном побережье острова Уайт. Ситон узнал «Иглы» — скалы, протянувшиеся к западу от Фрешуотер-бей. Береговая линия от бухты до Вентнора была показана с поразительной точностью и мастерством. Впрочем, чертеж захватывал территорию острова не дальше Брайтстоунского леса, Кэлбурна и Чиллертона, где и обрывался. На северной границе Брайтстоунского леса была сделана обведенная кружком отметка, а под ней неизвестный картограф вывел всего два слова: «Дом Фишера».