"Джехути…" – мысленно произнес фон Штраубе, но мысль его была услышана.

— Да, да, — кивнул ему Маленький, — когда-то, в древности его называли так… А иные называли его Тот…

— Или Гермес, — подсказал Большой.

— Или, — продолжил Маленький, — как нынче более принято меж людьми, — Уриил. Какая, в сущности, разница? Все это равным образом ничего не обозначает. Вы, милостивый государь, надеюсь, уже прониклись тем, что ощущение тайны гораздо важнее ее наименования… А есть… Ладно, пускай архангел, если вам любо именно это слово, — архангел-повелитель того мира, в котором рано или поздно неминуемо окажется всякая душа…

— Саб, — тихо проговорил фон Штраубе – на сей раз уже вслух.

— Ну, если угодно… — согласился Маленький. — Или Анубис. Или, наконец, Регуил. Вынужден повториться: "Что в имени тебе?.." А есть и вовсе Величайшие – те, кому дано зрить самого Незримого. Их у вас принято столь же произвольно именовать серафимами или херувимами. О них, впрочем, вовсе не берусь судить, ибо величие и могущество их выше любого, в том числе и моего сирого разумения. — Он опять взглянул на Бурмасова, уже понемногу, кажется, приходившего в себя. — Вернемся, однако, к архангелам. Называть нас столь высоким титулом – это все равно что назвать…

— Все равно что дьячка – архиереем, — помог ему крыластый гигант.

— Вот-вот! Или, — если из оных сфер опуститься до ваших понятий, — то же, что назвать, скажем, губернского секретаря – высокопревосходительством.

По мере этих объяснений лицо Бурмасова менялось. Уже не ошеломление было в его глазах, а лишь выражение некоторой неловкости. Фон Штраубе поразило, с какою быстротой и Василий, и он сам начали воспринимать нечто очевидно запредельное как просто диковинное, не более того, вроде самодвижущейся коляски или выставленного в Кунсткамере дитяти о двух головах. Впрочем, с того мгновения, как впервые встретился с птицеподобным Джехути, он обнаруживал за собой подобное уже не раз, удивляло только, то, что и с Бурмасовым, очевидно, менее привычным к такого рода вещам, оказывается, происходило то же самое. Видимо, таково уж свойство человеческого разума – не уметь слишком долго удивляться сверх меры.

— И как же вас, в таком случае, величать? — угрюмо спросил Василий, уже, кажется, не замечая крыльев за спинами у странных собеседников и лишь, пожалуй, слегка досадуя на себя за допущенную оплошность.

Маленький пожал плечами.

— Ангелами, вероятно, — довольно просто ответил он. — Если следовать вашей принятой номинации, то так оно, пожалуй, будет всего точнее.

— А по мне, — сказал гигант, — и Иван Иваныча вполне было бы довольно. Оно даже и лучше – уже свыклись как-то. — И вовсе уж простецки прибавил: – Хотя – все едино. Как у вас говорят: называй хоть горшком…

— Да, разумеется, не в том суть! — подхватил белокрылый ангел. — Вернемся же все-таки к нашему разговору! На чем бишь мы там остановились?

— На миссии, — подсказал Чернокрылый.

— Именно так! На великой миссии, суть коей – предуготовить по-детски беспечный мир к неизбежному! Миссия, трагичнее которой, но вместе с тем и величественнее, трудно себе и помыслить!

Теперь, зная, с кем он говорит, Василий при этих словах закручинился окончательно.

— Если уж сами ангелы небесные такое пророчествуют, — проговорил он, — стало быть, в самом деле, всё. Спеклась православная Россия-матушка. Finita! Так что теперь – за помин ее души? — Он налил всем коньяку и сам, смахнув со щеки слезу, выпил, ни с кем не чокаясь.

— Ну, до этого еще… — подбодрил его Белокрылый. — Не эдак сразу… — Рюмку, однако, невзирая на чин свой ангельский, осушил.

— Так и не бывает – чтобы вот эдак, вмиг, — подтвердил Чернокрылый, тоже выпивая.

— А долго ль еще? — спросил удрученно Василий, даже безо всякого как-то интереса.

— Это уж – смотря по каким меркам измерять, — сказал белокрылый ангел, а чернокрылый, явно жалея Бурмасова в его тоске, добавил сочувственно:

— Если по вашим меркам – то и не так оно, может, близко. Что для Незримого миг – то для вас о-го-го сколько! Так что, голубчик, еще, глядишь, и не на вашем веку.

Но ни этими посулами, ни "голубчиком" Бурмасова было не пронять. Слезы росой поблескивали у него на многодневной щетине.

— Да когда бы то ни было! — скорбно сказал он. — Главное – все предрешено; верно я вас, судари (уж не знаю, как вас величать), понял?

— Сие не подлежит ни малейшему сомнению, — вздохнул маленький ангел.

— Да уж, что решено – то решено. И не нами, — еще горше вздохнул чернокрылый гигант. — Но, повторяю, это может растянуться надолго. Даже если начнется вот прямо сейчас…

— Даже и в этом случае, — подхватил Маленький, — вы, господа, ввиду крайней непродолжительности человеческой жизни, застанете в наихудшем случае лишь самое начало.

— Может быть, просто самое чуть! Да и то еще – когда! — вставил Чернокрылый.

Однако Бурмасова в эту минуту даже сочувствие ангелов ничуть не грело.

— Ах, да какая разница! — размазывал он слезы. — Жалеете вот! Ваську Бурмасова жалеете! А что такое один Васька Бурмасов? Тьфу! Русь-матушку кто пожалеет?.. И что ж, некому за нее заступиться там у вас на небеси?

Ангелы долго переглядывались, будто бы мысленно переговариваясь между собой. Наконец – возможно, достигнув какого-то взаимосогласия в ходе этой безмолвной беседы – Чернокрылый сказал:

— Коли так уж хотите знать – кое-что вам, пожалуй, скажу… Хотя это…

— Хотя это совершенно вопреки! — изрек Маленький. — Вопреки всему установленному! Тем самым, знайте, возможно, мы совершаем проступок, за который…

— М-да, за который… Возможно, вполне возможно… Но – как бы то ни было!.. — сказал настроенный более решительно гигант. — Возьму на себя смелость кое-что на сей счет вам открыть. Право, не знаю, как и начать… В общем, один из Великих, некоторые из имен коего мы здесь уже поминали всуе и предпочтем более этого не делать, по какой-то неведомой нам причине пожелал сделать попытку – нет-нет, не отменить, даже он не решился бы на такое, — но, во всяком случае, несколько смягчить предначертанное. Что им двигало – на сей счет я, право же…

— О! — воскликнул Белокрылый. — О мотивах, им двигавших, мы не осмелимся даже гадать – они едва ли постижимы для столь малых, как мы…

— Так или иначе, — вклинился чернокрылый ангел, — он попытался произвести некоторые манипуляции, дабы исключить кое-какие роковые звенья из всей предвечно составленной цепи, именно те звенья, кои как раз и вели вашу землю, страну вашу к неотвратимому.

— Возможно – просто досужее баловство Великого, — добавил Белокрылый, — опыты демиурга… Впрочем, тут не берусь судить: кто я, в конечном счете, такой, чтобы оценивать действия Великих?

— Но, — продолжал ангел-гигант, — даже Великим такое не всегда под силу. Казалось бы – самое малое. Например – предупредить о Неизбежном кого-то из сильных мира сего…

— Государя… — скорее самому себе сказал фон Штраубе.

— Вот, вы, вижу, понимаете… Или кое-что малозначительное на первый взгляд переиначить в исторических свидетельствах…

Тут уже не утерпел Бурмасов.

— Хлюст!.. — вырвалось у него.

— Конечно, руками людей, — подтвердил ангел. — Одни действовали по неведению, другие, как этот, о котором вы изволили сказать, — по жадности… Однако, вы, смотрю, господа, сами многое знаете… Или, там, произвести что-нибудь новомодное – к примеру, подправить котировки акций… Но все, клянусь вам, все старания Демиурга сразу же натыкались на противоборство! Страна ваша сама всеми силами противоборствовала тому, чтобы ее приостановили перед бездной. И бумага с предупреждением тут же летела в камин. А наши добровольные помощники вдруг сворачивали себе шею, как, например, тот же самый…

— …мерзавец Хлюст, — за него окончил Бурмасов. — Так что же, выходит – приговорили сами себя?

— Самомнение, молодой человек! — воскликнул белокрылый ангел. — Извечное ваше самомнение! Кто вы такие, чтобы вершить суд и выносить приговор? Отвергнуть помилование – это еще куда ни шло, это вполне даже привилегия приговоренного. Если он, конечно, решит этой привилегией воспользоваться, если он настолько не в своем уме…