Королевский паж промычал что-то невнятное и Александр сообразил, что мальчишка в стельку пьян. Еще трое пажей валялись неподалеку в обнимку с пустыми бутылками, в комнате витали винные пары, и потрясенный шевалье понял, что Водемон не солгал!..

По собственному опыту Александр знал, что после случившегося можно желать только одного — если не утопиться, то напиться. Правда, в те времена, когда Александр мечтал утопить свое горе в вине, у королевского пажа не было на это средств, когда же средства появились, то появилась и возможность отплатить обидчикам, так что нужда в забвении отпала сама собой. На какие же деньги мог напиваться нищий Мотвиль, шевалье де Бретей и вовсе не думал — юноша приказывал лакеям собирать несчастного, твердо решив взять пажа под свою опеку и покарать негодяя.

Какие бы картины грядущего благополучия не рисовала Смиральда перед Александром, реальность превзошла все обещания шлюхи. Александр смог не только избавиться от холода и голода, приодеться, купить коня, дом и слугу, но даже регулярно посылать немалые средства на содержание отца в монастыре, справедливо рассудив, что деньги нужны даже в святой обители, а состоятельного насельника монастыря никто не заставит мести келью или копаться в огороде, словно какого-нибудь крестьянина.

Лишь об одном Смиральда не предупредила Александра: о тоске, которая станет мучить шевалье из-за позорного ремесла — порядочные люди обходили королевского пажа стороной, а тех, кто обращался к нему за услугами, Александр презирал и ненавидел. Чувства эти были столь сильны, что мальчишка не желал придавать своему ремеслу ни малейшего оттенка благопристойности. Не принимал подарки — только деньги, всегда брал плату вперед, не без основания подозревая придворных в обмане, и вообще вел себя так, словно намеревался плюнуть негодяям в лицо.

Дамы и господа смутно ощущали презрение Александра, но это лишь сильнее разжигало их любопытство и желания. И если юный шевалье наивно надеялся грубостью и пренебрежением оттолкнуть надоедливых придворных, то этим надеждам не суждено было сбыться. В Лувре было достаточно сладкоголосых красавчиков-пажей с лютнями, но красавчиков грубых, способных самым сладким голосом распевать самые похабные песни, более не наблюдалось, и придворные, придя в восторг от подобной новизны, готовы были на все, лишь бы провести с наглым пажом пару часов наедине. Это не означало, что при дворе не было людей, именующих Александра продажной девкой, мерзавцем и стервецом, но обличать королевского любимчика придворные предпочитали втихомолку, ибо с людьми, посмевшими открыто задеть шевалье Александра, неизменно случались какие-нибудь неприятности: кавалер мог свалиться с лестницы и покалечиться из-за того, что какой-то слуга «по оплошности» разлил на ступенях масло, на даму, отправлявшуюся на аудиенцию к королеве-матери, могли «случайно» вылить содержимое ночного горшка, а временами обидчики попадали и в худшие переделки. Поговаривали, будто шевалье Александр свел знакомство с самыми опасными парижскими браво и, значит, обращаться с ним следовало как с тухлым яйцом — бережно и осторожно.

Об этом шевалье размышлял, подыскивая наилучший способ наказания графа де Буасе, но в конце концов понял, что прежние проделки не принесут желаемого результата и, значит, нужно избрать иной способ раз и навсегда отучить придворных от поиска турчат. Пока слуга снимал с лошади пьяного Мотвиля, пока раздевал мальчишку и укладывал спать, шевалье де Бретей решился на неслыханное дело и желал лишь посоветоваться со слугой, в котором обнаружил немало замечательных качеств, в частности — умение дать дельный совет.

Как и все, что делал или задумывал шевалье Александр, наем лакея был осуществлен молодым человеком совершенно нетрадиционным способом. Юный паж попросту выкупил проигравшегося солдата как раз в тот момент, когда разгневанные его попыткой удрать, шулера собирались столкнуть должника в Сену с камнем на шее. Александр полагал, что простофиля-провинциал сможет подогреть воду или подать рубашку не хуже пройдохи парижанина и оказался совершенно прав. Как и всякий солдат, Пьер неплохо готовил, знал толк в оружии и лошадях, умел обращаться с веником, тряпкой и иглой и вообще чудесно вести хозяйство. Последнее Александр обнаружил где-то через неделю после покупки. А еще Пьер не стоил шевалье ни одного денье, так как на просьбу слуги назначить ему жалование Александр наотрез отказался это делать и действительно никогда ничего не платил. Зато все деньги Александра очень быстро оказались в рачительных руках Пьера. Когда бывший солдат первый раз взял в руки две сотни ливров, у него появилось искушение сбежать, но слугу остановило то обстоятельство, что бежать было некуда. Родных Пьер отродясь не знал, жениться было поздно, да и не хотелось. В результате бывший солдат пришел к тому же выводу, что и многие люди до него — вознамерился бросить якорь в тихой гавани, пусть эта гавань временами и становилась жертвой штормов. Приняв решение, Пьер незаметно для самого себя привязался к странному мальчишке и потому едва не упал, когда королевский паж сообщил, что намерен драться на дуэли с графом де Буасе.

Непослушными руками Пьер нащупал табурет и сел. Попросил господина рассказать все подробнее. Задумался. Никогда прежде бедняга не чувствовал такого холода в груди и такого ужаса в душе. Ни тогда, когда обнаружил себя брошенным под горой трупов на поле боя. Ни тогда, когда поддавшись странному наваждению проиграл куртку, рубаху, штаны и, наконец, самого себя. Ни даже тогда, когда его собирались топить. Как человек, довольно часто появлявшийся вместе с господином в Лувре, Пьер был осведомлен о грозной репутации графа де Буасе, и потому не мог назвать дуэль с его сиятельством иначе, чем безумием.

И все же свернуть шевалье де Бретея с выбранного пути было нелегко. Напрасно Пьер твердил господину о лакеях, привратниках и пажах, которые за умеренное вознаграждение могли натянуть на пути графа бечевку или разлить на ступенях масло. Напрасно напоминал о браво, способных нанизать негодяя на шпагу или попросту утопить в реке. Александр полагал, что все эти деяния будут бессмысленны, если придворные не поймут, за что пострадал мерзавец. Только дуэль могла устрашить придворных бездельников, и только публичным обвинением можно было отомстить за Мотвиля.

Лишь сам Мотвиль не догадывался, что за него надо мстить. Не получив, в отличие от Александра, какого-либо воспитания, маленький Жиль рос у бабушки как трава, не имея ни малейшего представления о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Конечно, став невольным любовником Буасе, маленький паж горько плакал, но его обида была вызвана не столько болью и страхом, сколько насмешками других пажей и отсутствием какого-либо подарка от графа.

— Ну почему, — жаловался Жиль случайно оказавшемуся рядом виконту де Водемон, — как порка — так мне, как пинок — так тоже мне, и удар хлыстом… а подарки получают другие?

Юный вельможа рассеянно посочувствовал маленькому пажу и пошел прочь, с удовольствием размышляя, как хорошо быть Лорреном и ни от кого не зависеть. Мотвиль остался лить слезы и как раз в этот миг его жизнь круто изменилась, как менялась в волшебных сказках, которые некогда рассказывала мальчику на ночь деревенская кормилица.

Сначала в комнате пажей появился лакей графа де Буасе с золотой пряжкой для берета и корзиной, в которой находились несколько бутылок вина, — это был подарок его сиятельства. Потом заявилась служанка с корзиной, полной сластей, — это был подарок ее сиятельства. Мотвиль не понимал, к чему жене графа де Буасе было радовать его подарками, но у графини был свой резон. Как полагала ее сиятельство, мальчишка-паж был не в состоянии вытянуть из ее супруга столько денег, сколько тянули придворные красотки и, значит, внимания мужа к пажу можно было только приветствовать.

Мотвиль был счастлив, и счастье его было тем полней, что пажи, сраженные щедростью покровителей Жиля, перестали дразнить мальчишку и даже начали поглядывать на него с уважением. Это уважение, а также желание Мотвиля похвастать удачей, заставило пажа закатить пирушку для приятелей, конец которой положил шевалье Александр.