Кола расхохотался.
— Я, значит, тебя высеку, ты гулять пойдешь, а мне здесь отдуваться? Нет, приятель, так не пойдет. Я твоему отцу нажалуюсь, он тебя по своему проучит.
На глазах Жерома выступили слезы.
— Я… я тебе пять ливров дам…
Подмастерье презрительно фыркнул.
— Плевать… Я за волосы шесть ливров выручу… или семь… Так что выбирай, либо я вас троих так отделаю, что вы света не взвидите, да еще отцу твоему все расскажу, либо ты мне поможешь. Тогда, так и быть, я молчу и даже сечь вас не буду. Идет?
— Идет, — со вздохом согласился Жером и хлопнул Кола по руке.
— Полтора десятка голов на нос… Это уже ничего… А родич твой пускай шлюх стрижет. Эй, малый, чего глаза вылупил?! — прикрикнул на Александра Кола. — Бери ножницы и работай!
Александр послушно взял в руки ножницы и в растерянности остановился, не зная, с кого и с чего начинать. Кола нахмурился.
— Он у тебя что, совсем к делу не приучен? — проворчал подмастерье. — И куда только мэтр смотрит…
— Почему не приучен? — обиделся Жером. — Он инструмент чистит, а еще моет. А к другому делу его пока рано приставлять — не окреп еще.
— Все равно придется, — пожал плечами Кола. — Ладно, малый, смотри. Берешь девку за волосы, — с этими словами подмастерье выловил из толпы первую попавшуюся шлюху, одним грубым толчком усадил ее на табурет, ухватил прядь волос, — и стрижешь под самый корень. А потом складываешь волосы по цветам. Только смотри, не перепутай и не рассыпай.
Александр несмело приблизился к сидящей женщине, робко сжал в кулаке волосы, щелкнул ножницами. Посмотрел на дело рук своих, аккуратно положил на разложенное полотно светлую прядь. Вскоре голова молодой женщины стала напоминать покрытое щетиной колено, и Александр даже испугался, как бедняжка пойдет по Парижу со стриженой головой и в рваной рубашке. Однако вслед за первой шлюхой перед Александром появилась вторая, вслед за второй третья, а после третьей мальчику пришлось выбирать сразу из четырех, так что на жалость времени не оставалось.
На четвертой голове Александру показалось, что ножницы потяжелели. На пятой — что пальцы невозможно согнуть и разогнуть. На шестой — Александр пожалел о порке, размышляя, что двадцать пять ударов плетью — не так уж и много, и все его муки уже давно бы кончились, и им позволили бы идти домой. На седьмой голове мальчику стало до того жалко свои пальцы, готовые отвалиться от усталости, что на глазах навернулись слезы.
Наконец, во дворе осталась лишь одна нестриженная девчонка и Александр бездумно ухватил ее за волосы. Смиральда взвизгнула, мальчишка выронил ножницы и, сообразив, наконец, кто сидит перед ним, забормотал извинения.
— Да ладно, — Смиральда снисходительно махнула рукой. Кола и Жером сложили плети и тогда Александр указал подмастерью на четыре аккуратные кучки волос, для надежности перевязанные тесемками. Тесемки Александр позаимствовал с рубах шлюх, справедливо рассудив, что коль скоро Жером и Кола разорвали их наряды в клочья, хуже бедняжкам уже не будет. Несколько ошалев от подобной предусмотрительности, Кола с уважением взглянул на Александра, сообщил Жерому, что его родич далеко пойдет, и даже сунул мальчику су за работу.
У ворот Консьержери Смиральда по обыкновению растаяла, Жером утомленно вытер рукавом влажный лоб и Александр с удивлением заметил, что рубаха и куртка друга насквозь пропитались потом.
— А все-таки, я как следует отходил того гада! — гордо сообщил Жером, лихорадочно расчесывая пятерней зудящую голову. — Ну того, что к тебе приставал…
Александр благодарно улыбнулся и принялся чесаться с не меньшим остервенением. Спеша как можно скорее забыть о своем пребывании в Консьержери, друзья чуть ли не бегом направились к мосту Менял, однако чем ближе они подходили к Шатле, тем чаще спотыкался Жером. Наконец мальчишка и вовсе остановился.
— Слушай, Александр, ты дома помалкивай, ладно? Я отцу скажу, мы в деревне у тетки задержались.
Александр, уже усвоивший, что дружба важнее пресловутой дворянской чести, с готовностью кивнул. Несколько повеселевший Жером ускорил шаг, а когда перед друзьями показались башни Шатле, мальчишки помчались к воротам чуть ли не наперегонки. При виде друзей расхаживающий перед воротами часовой остановился, расплылся в улыбке и наверняка всплеснул бы руками, если бы не мешавшая ему алебарда:
— Объявились, проказники… Слава тебе, Господи… живые…
Александр заулыбался — все-таки приятно, когда о тебе волнуются, когда тебя любят и ждут. Однако следующие слова часового заставили мальчишек встревожиться:
— Ну и задаст вам мэтр! Ей-Богу задаст. Уж вы у него взвоете. Виданное ли дело, две ночи Бог знает где шлялись!
Жером побледнел и принялся объяснять, что они с Александром задержались в деревне. Часовой отмахнулся:
— Это ты отцу будешь говорить, а сейчас иди, нечего у порога мяться. О, святой отец, — повернулся часовой к выходящему из калитки священнику, — вы только взгляните — пропащие нашлись. Живые и здоровые!
Священник всплеснул руками, споро ухватил мальчишек за воротники и чуть ли не потащил в открывшуюся калитку. С первых же шагов по крепости, приятно поразившей Александра порядком и чистотой, друзья узнали, что святой отец не зря две ночи и один день молился, а теперь помолится еще, дабы возблагодарить Всевышнего за спасение неразумных отроков. На прощание священник посоветовал друзьям перенести предстоящее им наказание с истинно христианским смирением, пообещал принять у них на досуге исповедь и, в конце концов, унесся прочь, сообщая всем встречным и поперечным радостную новость о нашедшихся озорниках.
Едва мальчишки вышли во двор Шатле, как солдаты, тюремщики и даже арестанты наперебой принялись обещать им хорошую порку, черствый хлеб и воду и еще что-то, что за общим гвалтом Александр не разобрал. Всех доброжелателей переплюнул капитан де Бон, громко сообщивший, что будь провинившиеся его внуками, он не только приказал бы спустить с них шкуру, но и запер бы в каком-нибудь карцере, дабы тамошняя прохлада остудила их легкомысленные головы.
Обещание седовласого капитана не на шутку напугало Жерома, а когда он увидел матушку, его и вовсе обуял ужас. Бедная женщина с громким воплем бросилась к мальчишкам. Изо всех сил прижала их к своей груди, чуть было не задушив. Расцеловала — сначала Александра, затем Жерома. Наградила тяжелыми подзатыльниками — сначала Жерома, потом Александра. Вновь прижала к груди — обоих разом. Еще раз отвесила по подзатыльнику. Наконец, разрыдалась. Александр, даже не подозревавший о силе чувств матушки Кабош, остолбенел, а когда пришел в себя и захотел обнять добрую женщину, чьи то железные пальцы ухватили его за ухо и потянули вверх. Александр вскрикнул и услышал такой же крик Жерома, попытался повернуть голову — лучше бы он этого не делал! Неумолимые пальцы мэтра Кабоша тащили его вперед и вверх, и мальчишке пришлось чуть ли не на цыпочках бежать по тюремному двору среди внезапно наступившей тишины.
— Эй, мэтр, не горячитесь, — крикнул вдогонку палачу капитан де Бон. — Щенки больше не будут…
— Как выдеру — так и не будут, — даже не замедлив шага откликнулся мэтр.
Яркое солнце сменилось сумраком коридора и Александр споткнулся о лестницу. Вскрикнул. Чуть не ослеп от слез. Мэтр Кабош продолжал волочить провинившихся за собой, не отвечая на причитания жены.
— Скамью, розги, живо! — отрывисто приказал палач, и младшие сыновья Кабоша унеслись прочь, стремясь как можно скорее выполнить приказ. Как только требуемые предметы предстали пред очами виновников переполоха, палач разжал пальцы, и Александр поспешил убедиться, что его многострадальное ухо не оторвалось.
— Раздевайтесь, — приказал мэтр и мальчишки, более не надеясь на снисхождение, принялись торопливо стаскивать куртки и рубашки. — Штаны тоже, — неумолимо добавил Кабош. Оглядев провинившихся, бледных, перепуганных, с пунцовыми припухшими ушами — у одного правым, у другого левым — дрожащих без рубашек и робко придерживавших развязанные штаны, мэтр взял в руки внушительный пучок розог и подтолкнул Александра к скамье. — Ваша милость первый…
