Графиня в растерянности покачала головой.
— Что ж, я всегда была уверена в благородстве племянника, — растроганно произнесла королева-мать. — Однако вернемся к делам. Мой сын Карл нуждается в женской ласке. Полагаю, вы лучше всего подойдете для выполнения этой миссии.
— Но, ваше величество, — с отчаянием бросилась на колени Луиза, — я люблю герцога Анжуйского!
— А ты и должна любить моих детей, — наставительно заметила Екатерина. — Но сейчас я желаю, чтобы ты больше любила Карла. Корми его собак, езди с ним на охоту, восхищайся его лошадьми, птицами, кузней и стихами. Будь его амазонкой, а, главное, постарайся внушить, что он столь велик и грозен, что его брат Генрих не заслуживает ни то, что ревности, но даже и мгновения раздумий.
Утешившись тем, что ее жертва необходима Анри, Луиза безропотно кивнула и через два дня стала любовницей Карла. Юная графиня сама не понимала, как это произошло, но восторг от того, что она может появляться на людях под руку с королем, был столь велик, что Луиза забыла о муже, Анри и оставленном где-то в Лоше сыне. Помня наставления Екатерины, графиня расчесывала гриву любимого коня его величества, кормила его собак, ездила на охоту и умильно слушала его стихи. Даже грубость и неотесанность короля приводили Луизу в полный восторг, и она готова была принадлежать Карлу хоть в конюшне, среди хрумкающих лошадей, хоть на первом попавшемся сундуке Лувра.
Только муж графини каждодневно смущал покой короля, королевы-матери и графа де Лош, хотя не прилагал к этому ни малейших усилий. Его сиятельство не рвал в отчаянии волосы, не грозил наказать жену, не дрался на дуэлях, не бросал на влюбленных злобные взгляды. Казалось, граф де Коэтиви вовсе не замечал поведения жены. Его взгляд был безмятежен, тон ровен, движения — непринужденны, речи — безобидны. Прекрасно зная этикет, граф регулярно являлся в Лувр к утреннему выходу его величества и придворные, озадаченные такой непоколебимостью, оставили надежды спровоцировать графа на какую-нибудь рискованную выходку или хотя бы дуэль, а, уверившись, что его сиятельству безразлично поведение жены, научились встречать его почтительными поклонами.
Шевалье Жорж-Мишель восхищался самообладанием кузена, однако восхищение лишь усиливало угрызения совести шевалье. В конце концов Жорж де Лош попросил королеву-мать дать родственнику поручение подальше от Парижа и был немало удивлен тем обстоятельством, что и мадам Екатерина подумывала об удалении графа от двора. К сожалению, посольство к императору было отправлено три месяца назад. Посольство в Польшу предполагалась отправить только через полгода. Англия была слишком близко. Константинополь — далеко. Оставалась Испания. В конце концов переговоры с Максимилианом о женитьбе Карла могли встретить неудовольствие испанского короля и, значит, следовало предпринять все меры, чтобы подсластить королю Филиппу пилюлю и сорвать попытки испанца не допустить этот брак.
Отъезд графа де Коэтиви порадовал короля, королеву Екатерину и шевалье Жоржа-Мишеля, однако если мать и сын были довольны, что избегли некоторой неловкости при дворе, граф де Лош и де Бар просто ухватился за возможность обнажить шпагу. Положим, в присутствии Коэтиви лишь сам граф имел право драться, услышав вольную шутку о своей жене, но с отъездом его сиятельства Жорж-Мишель вознамерился отучить придворных злословить об отсутствующих.
Первые же вражеские штаны, превратившиеся стараниями графа в развевающиеся ленточки, оказали столь устрашающее воздействие на придворных остряков, что бедняги зареклись отпускать шутки в адрес супругов, а Луиза почувствовала себя королевой. Последнее время графиня все чаще досадовала на глупость кузена, поспешившего выдать ее замуж. Луиза не отрицала, что замужество имеет некоторые прелести, во всяком случае избавляет ее от необходимости дрожать из-за раздутия живота, однако корона Франции казалась Луизе много величественнее скромного венца графа де Коэтиви. Королевская фаворитка была бы счастлива, если бы навязанный ей супруг отправился в мир иной, но письма из Испании приходили регулярно, а вместо радости с запада пришло несчастье с востока.
Несчастьем оказалось известие, что император Максимилиан согласился отдать свою младшую дочь Елизавету замуж за французского короля. Екатерина торжествовала, Луиза рыдала, граф де Лош радовался, что отныне ему с Аньес ничто не грозит, а король Карл не знал, радоваться ему или злиться. Когда первые страсти, вызванные новостью, улеглись, и запыленный гонец сообщил королеве-матери, что принцесса выехала из Вены, Екатерина призвала Луизу к себе и сообщила, что приличия требуют, дабы графиня на время покинула двор.
Луиза бросилась к ногам королевы-матери:
— Ваше величество, я люблю короля!
— Эти чувства делают вам честь, дитя мое, — с несколько скучающим видом произнесла Екатерина, — но кто я, чтобы отрывать вас от семейного очага? Хотя служба его величеству и не позволяет вашему супругу покинуть Испанию, вашим детям… я имею в виду детям вашего супруга, — пояснила королева, заметив недоумение во взгляде фрейлины, — необходима материнская ласка. Отправляйтесь домой, вас призывает долг не меньший, чем долг верноподданной, а потом, скажем через месяц, поезжайте в Амбуаз. Я хочу поручить вам своего младшего сына. Знаете, милочка, эта немалая честь превратить принца французского королевского дома в мужчину. И вот что еще, — торопливо произнесла королева-мать, предвосхищая новые рыдания графини, — его величество разрешает вам носить платья цвета крамуази, дарит вам коня и дамское оружие, я же дарю этот жемчуг. Полагаю, он будет вам к лицу.
Заплаканная Луиза благодарно поцеловала одарившую ее руку и покинула королеву-мать: подарки его величества были воистину бесценны, и графиня уже представляла себя в платье не менее великолепном, чем платья принцессы Маргариты. Предстоящая забота о пасынках вызывала в Луизе меньше восторгов. Молодая женщина хотела найти графа де Лош и на правах кузины просить его позаботиться о племянниках, но шевалье Жорж-Мишель был неуловим. Отправляясь в Париж по приказу королевы Екатерины, Жорж-Мишель не забыл просьбу жены найти при дворе ее маленького приемыша, но в Лувре обнаружил, что дать подобное обещание легче, чем выполнить. Молодой человек никогда не приглядывался к пажам, обращая на мальчишек не больше внимания, чем на табуреты, и потому не знал, как быть. Если бы речь шла о хорошенькой девушке, шевалье Жорж-Мишель смог бы в точности описать ее лицо. Если бы речь шла о лошади, он перечислил бы все отметины на ее шкуре и все гвозди на подковах. Охотничьи собаки также не были бы обойдены вниманием шевалье, но что можно было сказать о пажах?! Мальчишки носили одинаковые синие ливреи с красно-белыми галунами, одинаково бегали по переходам Лувра, одинаково хихикали и проказили, и вообще казались графу на одно на редкость нахальное лицо. Шевалье Жорж-Мишель понял, что не знает о паже ничего. Хотя нет, знает!
Вспоминая давнюю ночь спасения пажа в Блуасском замке, шевалье Жорж-Мишель словно наяву видел, как неловко мальчишка держал подушку, как неуклюже пытался спрятаться под одеяло… У пажа было что-то неладно с рукой. С такой приметой — покалеченная рука — найти пажа не представляло труда, но и здесь графа ждала неудача.
— Да что вы, ваше сиятельство, — с сожалением проговорил лакей, чувствуя, что ему ни за что не заработать обещанный золотой, — вы, верно, обознались — ко двору не берут калек. Или паж был не так уж и болен и выздоровел, или его отослали домой. И то правильно, кому такой нужен? Ни воды подать, ни шнуровку подтянуть…
Жорж-Мишель не мог не признать справедливость подобного утверждения, но не мог и сдаться. И все-таки калек среди королевских пажей обнаружить не удалось. Его сиятельство не верил, будто подобное увечье могло исчезнуть само собой, и, значит, последнее предположение лакея было верным, и мальчишку действительно забрали домой. Об этом шевалье и поспешил сообщить жене. Хотя просьбу Аньес и не удалось выполнить, но котеночку более не из-за чего было плакать. В родному доме мальчишке не грозило ничего и, следовательно, можно было успокоиться.
