Девушки тут же разбежались, как только по мраморному полу раздался стук каблуков Изольды Эверси.

Все еще привлекательная миссис Эверси с жизнерадостным и целеустремленным видом направилась к дочери — дурной знак.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, Женевьева, милая.

Мать потащила ее в зеленую гостиную, которую называли так, потому что в ней все действительно было зеленого цвета. Изящная гнутая мебель, удобный пышный диванчик, длинные бархатные шторы, отделанные шнуром с серебристыми кистями. Спокойная комната, если не считать яркой вспышки причудливых цветов в углу.

— Ну и ну! Да здесь просто настоящие джунгли! Однако молодые люди будут продолжать присылать цветы, — заметила миссис Эверси, осторожно коснувшись заостренного листка.

Многочисленные поклонники Оливии были настойчивы, возможно, потому, что красивая Оливия была к ним совершенно равнодушна.

Нет, конечно, Женевьева тоже получала цветы. Обычно это были романтические букеты или цветы приглушенных, нежных тонов, ничего яркого. Ее поклонники полагали, будто Женевьева Эверси предпочитает цветы, собранные на лугу. Летние цветы, намного более практичные, милые и спокойные.

Изольда обратила свой взгляд на дочь.

— В чем дело? — отрывисто спросила она.

— Ни в чем, мама.

— Ты выглядишь больной. Бледная, как полотно, даже позеленела немного. Попрошу Гарриет приготовить тебе настой.

Итак, ее сердце было разбито самым жестоким образом, а теперь ее через несколько часов отравит кухарка своим ядовитым зельем. Данте был бы вдохновлен.

— Тогда я уж точно заболею, мама, — с тихим отчаянием ответила Женевьева.

Однако надежды не было: мать уже приняла окончательное решение.

— Сегодня просто прекрасный день для прогулки, Женевьева, — с подозрительным оживлением продолжала миссис Эверси.

— Нет, — возразила Женевьева.

По ее мнению, во время прогулок случались ужасные вещи. Она бы согласилась пойти прогуляться, только если бы дорога увела ее как можно дальше отсюда, например, к утесам Дувра.

— Знаю, что ты уже выходила, но пребывание на свежем воздухе тебе не повредит. — Миссис Эверси была совершенно глуха к возражениям дочери. — Думаю, было бы неплохо, если бы вы, молодые люди, взяли с собой герцога (конечно, строго говоря, герцог уже не был так молод) и показали ему развалины. А то скоро пойдут дожди, и холм превратится в кучу грязи.

Женевьева пришла в ужас. Нет, нет, только не это. Сейчас ей больше всего хотелось закрыться в своей комнате, улечься на кровать, обхватив себя руками, чтобы приглушить боль. Вряд ли ей удалось бы заплакать. Не сейчас, возможно, это случится позднее.

А теперь каждый звук, взгляд или ощущение словно острыми иглами пронзали ее. Ей было невыносимо больно. Она была не в состоянии заставить себя беседовать с герцогом Фоконбриджем.

Честно говоря, ей следует навестить своего кузена Адама, викария, чтобы поведать ему о своих грехах (если она их совершила, то они вряд ли уж такие ужасные?) и понять, какой именно отправил ее прямиком в чистилище, возможно, все вместе. Наверное, если вы долгое время не каетесь даже в мелких грешках, наказание будет суровым и внезапным.:

— Мама, вряд ли герцог захочет смотреть на развалины. Не сомневаюсь, их полно у него в поместьях, и все они намного живописнее и древнее наших. Я уверена, он, скорее, предпочтет провести время с отцом.

«И будет делать то, что пристало мужчинам его возраста: курить сигару, жаловаться на подагру».

Последняя мысль не совсем справедлива. Ее отец был вполне здоров, если не считать несколько полноватой талии. У него не было никакой подагры. Его сыновья были высокими и худощавыми, значительно выше его, причем Колин возвышался надо всеми на целый дюйм.

А герцог пока еще не достиг возраста отца.

Однако слуги забрали шляпу герцога. И сверху Женевьева видела его припорошенные сединой виски. Его волосы были почти черными и чуть длиннее, чем принято, хотя отличались густотой. Возможно, в его возрасте люди просто перестают следить за модой. Правда, одежда герцога отличалась безупречным покроем, удачно подчеркивая его худощавость и грацию.

И Женевьева прекрасно знала, что развалины в его усадьбах есть. Пусть даже одна, ведь, по слухам, он владел доброй частью всей Англии. Женевьеве было знакомо одно из поместий герцога, Роузмонт, и однажды, когда он объезжал свои далекие обширные владения, она отправилась туда. По меркам герцога, поместье оказалось на удивление скромным: дом из красного кирпича в Западном Суссексе посреди гряды волнистых холмов, окружавших озеро, где жили огромные злые лебеди, а ветви ив спускались до самой воды. Сад производил неизгладимое впечатление: множество похожих друг на друга цветов, фонтан, из которого похотливо ухмылялся каменный сатир, стоя на одной ноге и выпуская изо рта высоко в воздух струю воды.

Женевьева была очарована. Казалось, миниатюрная причудливая красота поместья совсем не вязалась с образом герцога, но обычно он проводил все время в Лондоне и скорее всего совсем позабыл о существовании усадьбы.

Мать понизила голос:

— Знаешь, он недавно стал свободным…

И тут Женевьева поняла, о чем думала Изольда.

И это было хуже простой прогулки.

— Мама, я себя ужасно чувствую, — поспешно ответила она. Что способно переубедить ее мать? — Мне кажется, я вот-вот потеряю сознание.

Женевьева не лгала, так что ей не придется брать на душу очередной грех. Как изобразить обморок? Она приложила руку ко лбу. Обычно обмороки начинались именно так. С трудом нащупала подлокотник диванчика и медленно опустилась на него.

Женевьева была небольшого роста, но крепко сложена. Она никогда в жизни не падала в обморок.

Мать прищурила глаза, так похожие на глаза дочери. От нее почти ничего не ускользало, и на этот раз она тоже осталась непоколебимой.

— Да, мне кажется, ты не в себе, Женевьева, но скорее всего причиной тому что-то съеденное за завтраком, если ты вообще ела. Ты вполне здорова, чтобы прогуляться с герцогом, и даже бледная ты выглядишь прелестно.

— Но, мама, у меня ужасная…

Что у нее должно болеть настолько сильно, чтобы можно было отказаться от прогулки, но в то же время избежать поспешного вызова доктора? Нельзя же сказать «душа болит».

— Ужасная головная боль.

— Пока ты не докажешь мне, что у тебя нет руки или ноги и ты не в состоянии идти, Женевьева, эта прогулка состоится. Ты будешь мила с герцогом, поскольку он перенес потерю, постарайся утешить его. Пусть он забудет о случившемся.

— Но, мама, он… Я не могу…

— Он способен обеспечить тебе жизнь, к которой ты привыкла, и сделает честь нашей семье. Знаю, ты немного застенчива, милая, но это даже хорошо.

Мать с вызовом посмотрела на Женевьеву, словно говоря: «Я лучше тебя знаю, что тебе нужно».

Женевьева была сбита с толку. Как она не заметила этого прежде? Никто не знал. Никто не знал, что лучше для нее и чего именно она хочет. И почему все считали ее застенчивой? Она была совершенно другой. Скорее тихой, а не застенчивой.

Должно быть, у нее был испуганный вид, и мать вздохнула:

— Ради всего святого, любовь моя, мы ведь не собираемся продать тебя этому человеку. Всего одна прогулка. Это не значит, что после этого вы окажетесь связаны вечными узами, и я не из тех мамаш, которые привыкли решать судьбу детей, хотя я и не против немного вмешаться. В конце концов, у каждой женщины должно быть занятие, — мрачно добавила она.

— Где Оливия? — продолжала упрямиться Женевьева.

Оливия была хитрой. Она вполне могла прятаться сейчас за вазами с цветами и посмеиваться над Женевьевой.

Краем глаза Женевьева увидела входящую в дом миссис Маллин. Экономка остановилась в прихожей, задумчиво почесывая голову, явно недоумевая, куда отправить слуг.

Отец Женевьевы, Йен и герцог куда-то ушли. Посмотреть на лошадей, вне всякого сомнения.

Изольда вздохнула:

— Милая, прошу тебя…

И Женевьева с ужасом смотрела, как ее мать заломила руки.