Не успела Дана опомниться, как оказалась на спине, а Кэл наполнял ее. Она слабо вскрикнула, и они вместе отыскали ритм. Страсть охватила ее настолько, что Дана смогла лишь выкрикнуть его имя. Она отвернулась, пытаясь собраться с силами, чтобы справиться с надвигающимся ураганом.

— Нет, смотри на меня, я хочу тебя видеть.

Они достигли апогея…

Позже, когда они лежали обнявшись. Дана призналась себе: она сильная, но не настолько, чтобы отказаться от Кэла Бруэра.

Апрель проходил, а список дел только рос. Неожиданно быстро наступил май. По выходным город наводняли туристы, а салон все еще не был отремонтирован. Глядя, как потенциальные доходы проплывают мимо ее двери. Дана чуть с ума не сходила. Кэл продолжал предлагать помощь, а она продолжала отказываться. Кто-то же должен удерживать ситуацию в рамках дозволенного. Похоже, это выпало на ее долю.

В салоне оставалось закончить две душевые кабинки. К счастью, основная работа — электричество, водопровод, кафель — была завершена, и если бы ей удалось нанять кого-нибудь выложить плиткой полы, она с легкостью возместила бы эти деньги в течение нескольких дней.

На ее банкира, однако, эта логика впечатления не произвела, он был больше озабочен ее способностью выплатить просроченный кредит. Не помогло и то, что кузены Майка под нажимом полиции признались на прошлой неделе, что это они учинили разгром в парикмахерской.

Оставалась последняя слабая надежда.

Дана уже давно знала о деньгах бабушки Дивайн. Когда ее сестру Катрин приняли в медицинскую школу, их мать возвела глаза к небу и вознесла благодарность бабушке Дивайн. Когда ее брат Джош решил после колледжа учиться за границей, мать снова благословляла бабушку Дивайн. Но когда Дана попросила оплатить курсы красоты, ей было сказано, что времена нынче тяжелые.

Она не стала настаивать, устроилась официанткой и ушла из бара сразу, как только получила работу в салоне.

Дана ужасно гордилась тем, что достигла всего исключительно собственными силами. Она больше никогда не просила денег у матери, но сейчас у нее не было выхода. Она решила нагрянуть без предупреждения. Если заранее уведомить мать, чего она хочет, то ее встретит аккуратная записка с извинениями, приколотая к входной двери.

Спрятав подальше неприятное ощущение униженности. Дана позвонила в дверь Элеонор Дивайн.

Мать отодвинула тюлевую занавеску, прикрывавшую застекленную часть двери. Любопытство на ее лице быстро сменилось неудовольствием. Дверь медленно, неохотно приоткрылась ровно настолько, чтобы Элеонор могла выглянуть в образовавшуюся щель.

— Привет, мам. Надеюсь, ты не возражаешь, если я зайду.

— Здравствуй, Дана.

Дверь не открылась ни на сантиметр шире.

— Мне нужно кое о чем поговорить с тобой. Можно войти?

Чирикали воробьи, по улице проехала машина, мать хранила молчание.

— Пять минут, — торговалась Дана, ненавидя себя.

— Но не больше. Я спешу на весеннее заседание благотворительного комитета.

— Нет проблем.

Мать открыла дверь. Дана вошла, надеясь, что ее проведут в кухню или куда-нибудь еще, однако они остались стоять в коридоре, увешанном ручными вышивками, которые ее мать обожала.

— Ну? — поторопила Элеонор.

— Не могли бы мы присесть?

Мать нетерпеливо запыхтела и посмотрела на часы.

— Если ты настаиваешь.

Они сели за кухонный стол, и Дана перешла к делу:

— Я уже все обдумала, прикидывала и так и эдак, но ничего не получается. Ты наверняка слышала о моих неприятностях с салоном. Я оказалась в таком положении, когда мне необходима небольшая помощь, чтобы вовремя закончить ремонт. — Она сделала глубокий вдох. — Мам, не могла бы я воспользоваться частью денег, которые бабушка Дивайн оставила нам?

— О каких деньгах идет речь? — спросила мать, сжав губы.

— Ты же знаешь… Деньги, которые ты использовала на оплату обучения Катрин и Джоша. — Дана упорно продолжала, несмотря на каменное лицо матери: — Я помню, папа говорил, что мне не надо беспокоиться о колледже, потому что бабушка позаботилась об этом. Когда я поступала учиться, мы были стеснены в средствах, но, может быть, сейчас…

— Ты хотя бы имеешь представление, сколько стоит медицинская школа?

— Нет.

— Или год обучения в Оксфорде? — Элеонор покачала головой. — Разумеется, нет, потому что тебе не хватает ни ума, ни честолюбия, чтобы преуспеть, как брат и сестра. Деньги твоей бабки давно закончились, но, даже если б у меня на счету был миллион, я бы не дала тебе ни гроша.

— Она оставила их и мне тоже. Отец говорил.

Лицо Элеонор сделалось еще суровее.

— Твой отец много чего говорил. После того горя и позора, которые я пережила из-за твоего поведения, ты ни на что не имеешь права.

— Почему ты так поступаешь? — Вопрос вырвался невольно, ибо Дана и раньше слышала эти речи.

— С чего ты предпочитаешь начать? Со школьных лет, когда мне приходилось краснеть от стыда, слыша перешептывания других матерей о твоем развратном поведении, или когда ты прокрадывалась домой под утро, а то и не приходила вообще? Или желаешь обсудить текущие события: как ты вознамерилась разрушить жизнь Кэла Бруэра? И не смотри на меня так, я знаю, чем вы занимались возле реки.

Дана была ошеломлена и встревожена не на шутку. Если уж ее мать слышала о Кэле, значит, сплетни расползлись далеко. Элеонор состояла в элитарном Уэстшор-Кантри — клубе, члены которого считали себя сливками местного общества. Обычно они были озабочены лишь проблемами отдыхающих, горожане их внимания не заслуживали.

— Мы с Кэлом друзья, — возразила она.

— Если бы ты была ему другом, то оставила бы его в покое. У него еще есть шанс чего-то добиться.

— Ладно, давай на этом остановимся. — Дана решила поставить точку. — Забудь, что я просила тебя о помощи, я, должно быть, совсем сошла с ума. Справлюсь сама.

Тем же вечером в начале одиннадцатого Дана ехала к домику Кэла. Ночной воздух был сырым и тяжелым от непрерывного дождя. Дана петляла по темной проселочной дороге и вспоминала разговор с матерью.

Она считала, что готова к отказу, но ошиблась. Потерять последнюю надежду нелегко и болезненно.

Она всегда, с самого детства, знала, что мать ее ни во что не ставит. Было, конечно, больно и обидно, но отец любил ее безоговорочно, поощряя найти свою звезду и стремиться к ней.

После его смерти Дана оказалась предоставленной самой себе и потеряла опору. Она старалась привлечь к себе хоть малую толику внимания матери, но та замечала лишь плохое. Отчасти Дана могла понять ее, однако нестерпимо сознавать, что Элеонор Дивайн хочет, чтобы она потерпела неудачу.

В доме Кэла горел свет, и ей стало легче… Как-то теплее, что ли.

Она вышла из машины. Кэл уже ждал ее. Он обнял Дану, потом приподнял ей подбородок и заглянул в глаза.

— Ты в порядке?

Она кивнула и высвободилась из его объятий.

— Давай я разуюсь, а то перепачкаю весь пол.

— Я не волнуюсь за свой пол. — Он взял у нее куртку и повесил на вешалку. — А вот за тебя наоборот.

Она сняла сапоги, и он настойчиво всунул ей в руки кружку.

— Горячий шоколад поможет расслабиться, — пояснил Кэл в ответ на ее вопросительный взгляд. — А теперь идем посидим у огня.

Она устроилась рядом с Кэлом, сделала глоток и вздохнула.

— Чудесно.

— Спасибо. Тяжелый день? — Вопрос прозвучал почти по-семейному и говорил о той эмоциональной близости, о которой Дана очень мало знала и очень боялась узнать. На глаза ее набежали слезы.

— Как обычно, — ответила она почти таким же непринужденным тоном.

— Что-то я в этом сомневаюсь.

Она боялась сказать что-нибудь еще, потому что тогда плотину прорвет, и все хлынет наружу: осознание, что она недостойна материнской любви, страх, что она влюбляется в Кэла, и ужас оттого, что все, чего она упорно добивалась, к чему стремилась, рушится.