— Признаюсь, я все еще голоден, сеньора, — сказал пациент и взглянул на священника.

— Пожалуйста, сеньор, ешьте. Запах восхитительный. — Доминиканец взглянул на тарелку с супом. — Но ведь человеку в вашем состоянии такие большие куски баранины не рекомендуются?

— Вчера он съел тушеного цыпленка и поклялся, что мог бы съесть бедро быка, — довольным тоном сказала Руфь. — Думаю, он считает, что мы хотим выжить его отсюда голодом, — добавила она с чуть принужденным смешком. Постелила салфетку ему на колени и поставила на нее тарелку, положила хлеб. Дала ложку, которую он неуклюже взял в левую руку, и так же быстро, как вошла, вышла из комнаты.

— Заметьте, отец, это очень маленькая порция баранины и бобов, — сказал пациент и принялся есть с очевидным удовольствием. — Замечательное блюдо, — добавил он между глотками. — Но у вас есть ко мне вопросы, отец. Начинайте, пожалуйста, я отвечу на них в меру своего знания и способности.

Когда колокола зазвонили к обедне, доминиканец умолк и взглянул на пациента.

— У вас очень усталый вид. Боюсь, я чрезмерно истощил ваши силы.

— Это неважно, отец. У меня впереди остальная часть дня, а затем еще дни, чтобы спокойно поспать.

— Могу я сделать что-нибудь — то есть, сделать то, что в моих силах, — чтобы помочь вам?

— Можете молиться за меня, отец. Я очень нуждаюсь в молитвах, и за исключением одной души, которая не перестает просить небеса смилостивиться надо мной, думаю, делать это больше некому.

— Я охотно буду молиться за вас.

— А если будете проходить мимо дворца, там есть некто, нуждающийся в духовной поддержке и утешении.

— Кто это?

Пациент поманил священника поближе к себе и прошептал ему на ухо имя.

— Исполню, сын мой, — сказал доминиканец.

Во дворе Иаков с женой сидели неподалеку от лестницы, ведшей в комнату пациента, и ждали. Время от времени подходили слуги, их отправляли обратно. На кухне прекратилась всякая деятельность, хотя кухарка, испугавшись неожиданной приостановки, взяла Хасинту, служанку Самуила Каракосы и несколько кастрюль на кухню соседки. Бонафилья спустилась к членам семьи Давида, ее отправили в кабинет Иакова поработать над своим изысканным столовым бельем.

— Этот священник пришел из-за слуха, что он катар? — спросила дрожащим голосом Руфь.

— Несомненно, — ответил Иаков. — Иначе зачем присылать члена этого ордена? Я встревожен его присутствием в нашем доме. Обвинения легче предъявить, чем опровергнуть, дорогая моя. Как ему доказать, что он во что-то не верит? Как нам доказать, что мы не помогаем еретику?

— Должен быть какой-то способ, — сказала Руфь. — Возможно, они просто разговаривают.

— Священник там уже долго.

— Он не может вынуждать у него признание, так ведь?

— Без свидетелей, в нашем доме? Сомневаюсь. Но у них есть вопросы, которые заведут в западню неосторожного члена секты.

— Иаков, не знаю, правильно ли я поступила, — с беспокойством сказала его жена. — Но когда пришел священник, наш пациент завтракал хлебом и сыром, тут я вспомнила, что катары не едят мяса и яиц, даже молока и сыра. Я была очень испугана, но принесла ему тарелку баранины с бобами. Само собой, будь он членом этой секты, то отказался бы это есть под каким-то предлогом, правда?

— А он ел? — раздался другой голос.

— Да, сеньор Исаак, ел, — ответила Руфь, поворачиваясь к слепому. — Когда я уходила, он ел этот суп с большим аппетитом.

Тут доминиканец спустился по лестнице во двор. Иаков Бонхуэс любезно поднялся и пошел с ним к фасаду дома.

— По-моему, мы вчера встречались, — сказал отец Миро, остановясь в коридоре возле кабинета, чтобы проститься. — Ее королевское высочество вызвала меня во дворец. Кажется, вы очень искусно позаботились о ее бедной собачке. Когда я уходил, она спокойно спала — я имею в виду собачку. Принцесса очень счастлива.

— Рад это слышать, отец. Надеюсь, маленькая Морена продолжает поправляться.

— Пожалуйста, передайте своей жене извинения, сеньор Иаков, и примите их сами за мой несвоевременный визит, — сказал священник. — Я бы не пришел в столь ранний час, если б не было нужно ехать в Конфлент.

— Сегодня? — спросил врач. — Боюсь, вы отправитесь слишком поздно.

— Проеду, сколько смогу, — сказал священник. — Я надеялся посетить сегодня вечером Санта-Марию де Серрабона, — добавил он.

— Отец, разве это не в стороне от вашего пути? — спросил врач.

— Сеньор Иаков, вы хорошо знаете ведущие на запад дороги?

— Я ездил по ним. А эта дорога, насколько я помню, нелегкая.

— Мне так и говорили. Если будет слишком поздно, не тронусь в путь. Я просто хочу повидать старого друга и удовлетворить свое любопытство, — мечтательно добавил священник, словно редко позволял себе такие отклонения. — Долг призывает меня в Конфлент. Видимо, остановлюсь на ночь там, где смогу найти приют.

— Надеюсь, доедете до Санта-Марии, — сказал врач, — и желаю вам, отец, доброго пути.

— И пусть у вас и вашей семьи все будет хорошо, — сказал священник. — Мой визит сюда, — добавил он ясным голосом, открывая дверь, — был напрасной тратой времени. Должно быть, мой осведомитель ошибся.

— Такие ошибки случаются, — с готовностью ответил Иаков и проводил незваного гостя до дороги.

Когда доминиканец повернулся, чтобы попрощаться, из двери позади него вышли Исаак и Юсуф.

— Сеньор Исаак, не так ли? — спросил священник.

— Да, это я, — ответил Исаак. — А вы, полагаю, отец Миро.

— Да, — сказал священник. — Вы идете к воротам гетто?

— Туда. Мне нужно доставить сообщение в собор Святого Иоанна.

— Тогда пойдемте вместе, по крайней мере, до доминиканского монастыря, вам это по пути, — сказал отец Миро. — Право, неудобно идти на север, чтобы выйти из гетто, когда у тебя дела на юге или на западе, но таковы города. Они странно растут.

— Не было разговора об установке еще одних ворот? — с невинным видом спросил Исаак, хотя прекрасно знал, что это постоянный источник раздражения и многочисленных разговоров в гетто.

— Да, был. И его величество сказал, что благосклонно посмотрит на такую просьбу. Это должно произойти скоро, однако недостаточно скоро для моей сегодняшней поездки. — Он сделал паузу, подбирая рясу, чтобы не замочить ее в большой, глубокой луже. — Насколько я понимаю, сеньор Исаак, вы вправляли кости этому несчастному. Я восхищаюсь вашей искусностью.

— Спасибо, отец Миро. Но его нынешнее хорошее состояние больше объясняется хорошим уходом в Доме сеньора Иакова. И его твердым стремлением поправиться. Все, чего я мог добиться своим жалким мастерством, это направить его на путь выздоровления, — сказал врач.

— Тогда будем надеяться и молиться, чтобы он следовал этим путем. Вы много с ним разговариваете?

— Да, — ответил Исаак. — Насколько позволяет его сломанное ребро. То, что он сказал мне, весьма интересно, но пользы от этого мало. Он не особенно откровенничает о себе.

— Я это заметил, сеньор Исаак, — сказал со смехом доминиканец. — Однако надеюсь, что смогу узнать кое-что о причинах его умалчивания.

— Думаю, это будет превосходно, — сказал Исаак.

— Вот мы и дошли туда, куда мне нужно, — сказал отец Миро. — Знаешь дорогу к собору, молодой человек? — спросил он Юсуфа.

— Знаю, отец, — ответил мальчик.

— Тогда желаю вам обоим всего доброго.

Отец Миро быстро поднимался по ступенькам доминиканского монастыря, и тут его остановил голос из тени, создаваемой стеной и большим деревом.

— Отец.

Когда священник обернулся, из тени вышел человек.

— Я хотел узнать — то есть, надеюсь, ваш визит оказался полезным.

— Ни при каких обстоятельствах, сеньор, нельзя говорить о полезности, — ответил священник. — У меня был длительный разговор с человеком, обладающим здравым смыслом и благочестием, — я обнаружил, что он значительно более добродетелен в мыслях и поступках, чем вы. Этот разговор стоил ему многих страданий из-за его болезни, а мне гораздо больше времени, чем я мог себе позволить. В нем не было необходимости.