— Она самая. Мы провели у Эсклармонды два дня. Она сходила на рынок старой одежды и купила все, что требовалось для моей роли бедного торговца из Каркассона, но, к сожалению, ни она, ни пьяный костоправ, какого она нашла для меня, не догадались снять рубашку, которая выдала вам и вашей дочери мое происхождение. Эсклармонда же уговорила сеньора Иакова принять нас. Считала, что в гетто мне будет безопаснее, чем где-либо еще в этом городе.

— А ваш слуга, Хорди?

— К моему глубочайшему горю, оказалось, что Хорди пострадал сильнее, чем я. Вскоре после того, как мы прибыли сюда, он скончался от горячки, вызванной гнойной инфекцией ран.

— От нее трудно уберечься, — сказал Исаак, — и еще труднее ее лечить, когда она обнаружена. Мне очень жаль.

— Хорди был рядом со мной всю мою жизнь. Мы были почти ровесниками и близки, как только могут быть господин и слуга. Это он лежит вместо меня в склепе, построенном для моих предков.

— Но как его тело могли принять за ваше?

— Моя жена увезла его туда и объявила, что это я. Хорди был очень похож на меня, сеньор Исаак. Нас вполне можно было принять за братьев.

— Такие сходства случаются, — сказал Исаак.

— Совершенно верно, и наше сходство было неудивительно. Он был сыном рабыни-мусульманки Фелиситат, принадлежавшей моему деду. Хорди был его ребенком и таким образом моим дядей. В своем завещании дед освободил мать и сына и дал Фелиситат хорошее приданое. Она приняла христианство, вышла за человека из деревни и родила еще двух детей. Я провел детство с Хорди, — продолжал Арнау. — Он был для меня другом, собеседником, учителем. В возрасте между нами была разница в год, и Фелиситат заботилась о нас обоих, пока мне не исполнилось девять лет. Потом дед умер, она вышла замуж, а меня отправили пажом в поместье родственника. Я просил, чтобы Хорди поехал со мной как личный слуга, и года два спустя его отправили ко мне. Мы оставались близкими друзьями даже после того, как стали господином и слугой.

— И он спас вам жизнь.

— Дважды, сеньор Исаак. В ту ночь, когда на нас напали, и потом заменив меня в смерти. Ему вполне подобает лежать в склепе наших предков, потому что он был самым смелым из трех сыновей моего деда.

— Но вы не можете ожить без риска немедленной смерти, — сказал Исаак. — Это проблема. Скажите, дон Арнау, кто ваш враг?

— Мой враг?

— Вы знаете, что какой-то враг у вас есть. Кто обвинил вас в контрабанде оружия в военное время? И было ли оно погружено на судно или нет? Кто следил за вами так пристально, что знал о вашем побеге, и пытался во время него убить вас? Кто потрудился Узнать, что вы находитесь здесь под видом еврея-торговца из Каркасона. Кто направил агента инквизиции в этом дом? Вам очень повезло, что отец Миро умный и думающий человек.

— Сеньор Исаак, я провел бесконечные часы, задавая себе эти вопросы и думая о мщении.

— Дон Арнау, мщение бессмысленное блюдо, если его некому есть, — сказал Исаак.

— Кто-то пытался лишить меня всего — тех, кого я люблю, здоровья, сил, владений и даже самой жизни. Я считаю, что должен отомстить, мой превосходный врач.

— Сначала вам нужно вновь обрести здоровье, — сказал Исаак.

Двое из троих, привыкших встречаться в тихой роще, приехали туда и спешились.

— Где человек в капюшоне? — спросил сухопарый. — Я думал, он хотел встретиться с нами здесь. Мне нужно срочно вернуться в город. Это очень затруднительно.

— Он хотел, — сказал рослый. — Но у него есть очень трудные обязанности, не выполнять которые нельзя. Гораздо более трудные, чем твои, друг мой.

— Разве он не богат? — спросил сухопарый. — Что ему нужно делать?

— Даже богатым приходится держать ответ кое перед кем, — беспечно сказал рослый. — Но он велел передать тебе, что сегодня ночью ты будешь нужен, а потом, если все сойдет удачно, получишь плату и можешь делать, что угодно.

— Делать, что угодно? А что? — испуганно сказал сухопарый. — Здесь я не могу ничего делать. Я боюсь уходить из дома, где служу, и ходить по улицам. Священник знает, кто я такой, и тебе хорошо известно, что есть и другие, способные узнать меня.

— У меня есть простое предложение. Когда сделаем ночью то, что нужно, возвращайся туда, откуда прибыл. Наш наниматель человек щедрый; нуждаться ты не будешь. А о священнике не беспокойся. Я позаботился о нем.

— Как это понять?

— Окончательно. Теперь неважно, что он знал, кто ты.

Рослый по-волчьи усмехнулся.

— Да простит нас Бог! — сказал сухопарый, перекрестился и забормотал под нос молитву. — Священника! Как ты мог пойти на такое?

— Запросто, — ответил рослый. — Итак — мы должны встретиться здесь, — оживленно добавил он, оба сели на ствол упавшего дерева и серьезно заговорили.

Хуана с тревогой направилась из гостиной на галерею. Там не было ни души, но туда доносились голоса сидевших внизу во дворе трех дам. Маргариды среди них не было. Она облегченно вздохнула и спустилась по лестнице.

Хуана провела ночь в мучительной бессоннице, изредка беспокойно засыпая. Разговор с проницательным доминиканцем очень встревожил ее. Жизнь во дворце давала ей иллюзию безопасности, позволяя большей частью не думать о том, что происходит за воротами; она воздвигла собственные внутренние стены, защищающие ее от действительности, позволяющие не думать о грядущих горестных утратах и хаосе. Слова отца Миро отнюдь не принесли ей утешения, они разрушили ее хрупкие стены и ничего не оставили вместо них.

— Он жив и не в тюрьме, — упрямо сказала она. — Это сделала я. Я писала управляющему провинцией; он не хочет ничего предпринимать. Я попросила принцессу вступиться за нас. Что еще я могу поделать? Мечтаю бежать из этой страны, как только он сможет передвигаться. И, надеюсь, мы сможем.

— Для защиты его еще многое может быть сделано, дочь моя, — сказал отец Миро. — То, что вы испробовали, лишь начало. Теперь позвольте мне пока что взять на себя ваше бремя. Я уже написал двум людям, которые, скорее всего, воспримут мою просьбу серьезно. Не теряйте надежды.

Но его слова не убедили Хуану, а нарушили ее покой, словно надежда представляла собой ядовитую настойку, отравляющую разум.

И Маргарида, Маргарида, которой два дня назад она бы доверила собственную жизнь. Правда, она всегда позволяла Маргариде верить, что Арнау мертв. Только из страха, сказала себе Хуана, что кто-то, знающий правду, может непреднамеренно выдать его, сказать или сделать что-нибудь такое, за что подозрительный наблюдатель мог бы ухватиться. И теперь поняла, что этим подозрительным наблюдателем была Маргарида, она шпионила за ней, пряталась за колоннами, подслушивала ее разговоры. Хуана расхаживала по двору, не способная думать ни о чем больше, когда один из слуг подошел к ней.

— Его превосходительство управляющий провинцией хочет поговорить с вами, сеньора, — сказал он, низко поклонясь. — Пожалуйста, следуйте за мной.

Угет, прокуратор Руссильона на время отсутствия его величества, ведшего на Сардинии войну, разместился в удобных покоях в королевском крыле дворца. Он кивнул, когда вошла Хуана, жестом предложил ей сесть, и подождал, чтобы слуга вышел.

— Я получил ваше последнее ходатайство о пересмотре дела против вашего мужа, — бодро заговорил Угет. — Вашего покойного мужа. Позвольте сказать, что я очень опечален вашей утратой. Однако препятствия, которые были у меня раньше, не исчезли.

— Мое последнее ходатайство?

— То, которое я получил вчера, — ответил Угет.

— Вчера, — повторила Хуана, чувствуя, как вжимается в кресло. Либо этот человек сошел с ума, либо она. Никакого ходатайства не было. Не могла же она написать еще одно и забыть?

— Я не ожидала, что оно будет так быстро рассмотрено, — ответила она, не особенно кривя душой.

— Я не хотел, чтобы вы, дожидаясь ответа, мучились, — сказал Угет.

— Благодарю вас, сеньор, — негромко произнесла Хуана. — Можете сказать мне, что произойдет теперь?