Гюляе рассмеялась, но в этот раз смех ее прозвучал недоверчиво.

— По-своему я жалела вас, но мне пришлось пойти на это. У меня были опасения. Он вполне мог полюбить такую, как вы.

— Этого не случилось, — равнодушно произнесла девушка. — Он полюбил Ханзэ.

— Этот мешок боснийских костей? — Гюляе забавлялась, играя кольцами на своих пальцах. — Такие Ханзэ приходят и уходят. Многих я повидала за эти годы, и, поверьте мне, ни одной из них не удалось остаться с ним. Одна-две ночи, — тут, к удивлению Селии, хасеки сделала грубый жест, — и пфу! Им приходится возвращаться в свои тесные каморки, набитые такими же бедолагами. О нет, не насчет Ханзэ я беспокоилась. Он любит мягкость, женственную покорность. — Она осторожно прилегла на подушки, под тонким муслином туники глазам Селии предстала молочной белизны нежная грудь. — Послушное отзывчивое тело. Ох, не смотрите на меня с таким ужасом. Каждая из нас готова приложить все старания, чтобы спасти свою шкуру. Даже продать самого близкого друга. Как, например, ваша Аннетта.

— Нет! Она на такое никогда бы не пошла!

— Думаете? Как мило с вашей стороны. — Гюляе высокомерно пожала плечами. — Не только она оказалась способна на многое. Но и вы тоже.

— О чем вы говорите?

— Я говорю о том, что вы собираетесь помочь мне справиться с Ночными Соловьями из Манисы.

Опять! Неужели эти Ночные Соловьи так важны для хасеки?

— Опять вы о них? Почему они так занимают ваши мысли?

— Всего лишь потому, что, как только мне удастся погубить их, я погублю и ее саму.

— Кого?

— Валиде, разумеется. А вы думали кого? — Она нетерпеливо фыркнула. — Ладно, я вижу, вы действительно не отличаетесь сообразительностью. В таком случае могу объяснить, хоть это уже не так важно, вы и так мне во многом помогли. Даже больше, чем я могла надеяться.

Селия задумалась.

— Так, значит, на самом деле Аннетта была права. Вы заставили меня работать на вас. Вы не могли сами разузнать, кто такая карие Михримах, и подставили меня.

— Именно так, а вы что подумали? — Гюляе расхохоталась, но сейчас в ее смехе появились улещающие нотки. — Мое положение не позволяло мне бегать по дворцу и задавать всем глупые вопросы. Вы сами видели, как валиде шпионила за мной. Поэтому мне пришлось подыскать девушку, мало знакомую с нашей жизнью здесь, желательно постарше, чем обычно бывают карие, и имеющую возможность довольно свободно передвигаться в пределах гарема. При этом совершенно необходимо было внушить этой особе мысль о том, что эта информация необходима ей самой. После чего оставалось только пустить ее по следу.

— Но у меня не было ни малейшей причины интересоваться карие Михримах, — возразила Селия. — Я даже не знала, что мои расспросы приведут к ней, пока…

— Пока что? — вкрадчиво спросила хасеки. Сейчас ее глаза казались почти черными в тусклом свете комнаты несчастной Хайде.

— Пока не узнала об истории с сахарным корабликом.

Селия тоже присела на постель, ноги почти отказывались служить ей, голова кружилась, от несносной жары в комнате все плыло перед глазами.

— Довольно умно с моей стороны. Я позаботилась о том, чтобы вам стало известно об английском посольстве. О том, что именно оттуда приплыл ваш сахарный кораблик.

— Кораблик с ядом для Хассан-аги?

— Да, с ядом для того, кого зовут Маленький Соловей.

И снова Селия замолчала, обдумывая услышанное.

Хасеки Гюляе поднялась и подошла к жаровне. Взяла кусочек смолы с подноса, помяла в пальцах и бросила в горящие угли. Он немедленно задымил, охваченный пламенем, и сладковатый гнилостный запах волнами поплыл по комнате.

— Вы не правы, думая, что я прежде не знала, кто такая карие Михримах, — продолжала говорить хасеки. — Я давно подозревала, что карие Лейла и является третьим из Ночных Соловьев, но никак не могла найти тому доказательства, а я в них нуждалась. Ибо кто бы мог поверить в то, что незначительная служка из купален является ближайшим и довереннейшим другом самой валиде и главного евнуха из черной стражи гарема. Никто, и я сама в первую очередь, не смог этому поверить.

Поэтому я стала следить за ней. И следила очень внимательно. Несколько раз я заставала ее в присутствии валиде, но ни одна из них не подала даже малейшего знака, который мог бы указать на связь между ними. Но Хассан-ага, о, с ним другое дело! Его я видела по ночам, когда евнухи провожали меня в покои султана, а вокруг почти не было других людей. Я заставала его вдвоем с карие Лейлой гораздо чаще, чем с кем-либо другим; стоило мне заметить его, как почти всегда рядом оказывалась и она.

Первое время мне удавалось застичь не более чем обмен взглядами между ними, но я продолжала наблюдать и за несколько месяцев стала свидетельницей многих, небольших, но красноречивых доказательств их близости. Они не могли быть замечены другими, теми, кто не следил за евнухом и прислужницей так, как следила за ними я, это были пара сказанных шепотом слов, касание руки, улыбка. Таким образом, уже несколько месяцев назад я стала подозревать, что карие Лейла и есть тот третий из Ночных Соловьев, но доказательств у меня по-прежнему не было.

— Почему только они держали все это в таком секрете?

— Из-за карие Михримах, разумеется, — ответила Гюляе. — Ведь всем полагалось думать, что она умерла.

— Умерла?

— Ну да, как Ханзэ. Ее должны были завязать в мешок и бросить в Босфор.

— За что? Что она сделала?

— Это случилось давно, еще во времена старого султана, много лет назад. Об этом никто никогда не обмолвился и словом, поскольку замешана в этом деле была сама валиде, но слухов бродило много. Я впервые услышала о случившемся от старых евнухов еще когда жила в Манисе, до того, как нас всех перевезли сюда. Говорили, что против Сафие устроила заговор прежняя валиде, пытаясь отлучить от нее султана, соблазняя его все новыми и новыми наложницами. Сафие-хасеки страшно боялась потерять свое влияние на Мюрада, боялась, что он может предпочесть ей другую женщину или, что еще хуже, выберет сына другой наложницы в наследники. По слухам, она сумела околдовать его, навела настоящую порчу, и даже хуже, призвав на помощь себе секреты черной магии, она сделала так, что султан потерял способность наслаждаться любовью других женщин. Но однажды ее козни разоблачили, вполне возможно, что ее выдал кто-то из собственных слуг, кто знает? Дело кончилось тем, что карие Михримах взяла всю вину на себя, ее приговорили к смерти, но каким-то образом, — хасеки равнодушно пожала плечами, — ей удалось спастись.

— И что с ней случилось?

— О том, как это произошло, — продолжала она, — я не знаю, но думаю, что они подкупили кого-то из стражи, выкрали карие Михримах и спрятали в каком-то убежище, где она и скрывалась до самой смерти старого султана. Когда же он умер, всех женщин из прежнего гарема, кроме, разумеется, Сафие-хасеки, отправили в Ески-сарай, старый дворец. Она же, став госпожой валиде-султан, начала управлять дворцовым хозяйством своего сына.

«Карие Тату и Тусу тоже не перевели никуда», — подумала про себя Селия, но ничего не сказала.

— В новом гареме, гареме султана Мехмеда, не было никого, кто мог бы разоблачить Михримах, — продолжала Гюляе, — ни один человек не знал ее в лицо. И валиде перевела ее обратно во дворец, изменила имя и таким образом обеспечила безопасность своей любимице. Но кому теперь до этого дело? — Гюляе снова взяла щепоть смолы и подкинула ее в жаровню, крохотные красные угольки зашипели от жара, капельки влаги от них разлетелись в стороны. — А я отдала этой слежке годы. Следила и выжидала, расточая улыбки, будто я самое беззаботное существо в мире, и наконец обнаружила ее уязвимое место. Точно так же, как я нашла слабое место у этой… — Тут она запустила руку в волосы Хайде и с силой повернула к себе ее лицо. Свет жаровни отразился в зрачках красными точками.

— Но, хасеки-султан, — теперь Селия стала обращаться к собеседнице более формально, — карие Лейла старая женщина, зачем вам искать неприятности на ее голову?