— Пока да. Но у меня есть чувство, что… Не знаю, смогу ли его описать.

— Что же это за чувство?

— Ну, понимаете, чем больше я думаю о ней, тем сильнее становится моя уверенность в том, что ей удалось спастись, иначе просто не могло быть. — Элизабет заметила, что для убедительности прижимает к груди руки. — Ведь в противном случае кто бы мог описать ее историю?

— Разве это не могло произойти при каких-нибудь других обстоятельствах? — высказал предположение Мехмед. — Не находите ли вы, что вероятно и более простое объяснение? Вы склонны думать, что под ярмом рабства люди оставались до самой смерти, но, судя по тому, чему нас учили в школе, могу сказать, что в Османской империи рабов очень часто отпускали на волю, причем делали это по самым разным причинам.

— Разве могли отпустить какую-либо женщину из сераля самого султана?

— Именно из сераля их чаще всего и отпускали. Если женщина за несколько лет пребывания в гареме так и не привлекла внимания повелителя, она получала приданое, и ее выдавали замуж за какого-нибудь высокопоставленного чиновника. Особенно часто это случалось с приближенными самой валиде. Такие поступки относились к числу ее благодеяний и сильно повышали авторитет повелительницы. К тому же, поскольку считалось, что женщины получают в гареме прекрасное воспитание, а их связи с обитателями дворца могли быть чрезвычайно полезны, честолюбивому чиновнику такой брак мог казаться очень желательным. Вполне возможно, что вашу Селию Лампри постигла та же участь.

— Возможно, вы и правы.

Элизабет задумалась над тем, какую непостижимо странную атмосферу она ощутила в тот день, когда находилась во дворце. Она испытала ее не только в апартаментах самой госпожи валиде с их двойными стенами и тайными проходами, скрытыми за деревянной обшивкой. Эта необычность чувствовалась гораздо сильнее в путанице крохотных комнаток, душных, без окон, с их прогнившими полами и вызывающей клаустрофобию теснотой муравейника, там, где обитали самые простые, незаметные обитательницы гарема. При посещении дворца она почти не усомнилась в том, что Селии удалось покинуть его. Объяснение Мехмеда, безусловно, логично, но не слишком ли оно примитивно?

— А если б ей удалось расстаться с дворцом, что в таком случае могло с ней случиться? — спросил он у девушки.

— Именно это я и хочу выяснить.

— Вы думаете, ей посчастливилось разыскать своего английского торговца?

— Да, я так думаю.

Он снова улыбнулся.

— В таком случае ваша очаровательная история не только имеет детективный сюжет, но и весьма романтична. Но если вас действительно интересует то, каким был Стамбул в шестнадцатом столетии, — Мехмед обернулся, — тогда взгляните сюда.

Элизабет посмотрела в указанном направлении и увидела, что представший перед ее глазами силуэт города походит на старинную картину. Поднявшееся солнце золотило окутывавший город туман; седые от древности стены прихотливо вились и тонули в зелени парков; позлащенные купола, стройные минареты, острые пики кипарисов мягко устремлялись к ясному небу. По прихотливой игре света в этом призрачном тумане город словно вырастал из водной глади, поднятый могучими руками джиннов.

Примерно к полудню их катер достиг Анадолу-хисар, деревушки, расположенной к северу от Бебека, там, где соединялись воды стремительного Босфора и Черного моря. Лесистые берега окаймляли пролив с обеих сторон, в них еще тонули клочья ночного тумана, и кое-где у кромки воды виднелись фигуры рыбаков с удочками.

Мехмед подвел катер к берегу, и они оказались в маленькой бухточке, где спокойно стыла вода, а в ее неподвижной глади отражались зеленые кроны деревьев.

— Прибыли. Я намерен пригласить вас на обед, Элизабет. А если повезет, то и показать вам танцующих дельфинов.

— А корзинка, которую приготовила для нас Хаддба?

— В декабре? Увольте. — Он рассмеялся и протянул руку, помогая девушке выйти на берег. — Не беспокойтесь, прошу вас. Думаю, Хаддба не обидится на нас.

Мехмед знал о существовании здесь рыбного ресторанчика, в котором, хоть время года и не располагало к тому, столы были выставлены на террасу под открытым небом, а предупредительный официант предложил им занять столик у самой воды. Дожидаясь заказа, Элизабет и Мехмед разговаривали, следили за рыбачьими шхунами и лодками, за неправдоподобно огромными чайками, подпрыгивающими на воде, словно невиданные поплавки.

Он рассказал девушке о своей семье — отец турок, мать француженка, четверо братьев. Она — о своих родителях, живших неподалеку от Оксфорда, не имевших, кроме нее, других детей, о своей подруге Эве, ставшей ей ближе, чем сестра. Они так легко понимали друг друга, что беседа текла без всякого напряжения.

— У вас есть близкий человек? — спросил он. — Я имею в виду друга, оставленного в Англии.

— Был. — Она не отвела глаз от больших бакланов, низко летевших над водой. — Мы расстались.

Никаких объяснений не потребовалось. В памяти возник образ Мариуса, «впервые за весь день», — подумала она и ужаснулась. Сейчас он представился ей в виде злого скачущего фигляра, который, махая рукой, все удалялся и удалялся, пока наконец не исчез совсем, превратившись в едва различимый клубок дыма.

Она с улыбкой повернулась к Мехмеду.

— А у вас?

— Та же история. Или примерно та же.

Чтобы время текло незаметно, он заказал порцию свежего миндаля, и в тот момент, когда он отвлекся, разговаривая с официантом, девушка бросила на него внимательный взгляд. Мехмеда нельзя было назвать красивым, подумала она, но его облик, безусловно, привлекал внимание и вызывал расположение.

— Какой ваш любимый напиток? — вдруг обернулся он к ней.

— Нужно подумать… А вы что будете пить? Мне, пожалуй, ананасового сока, — ответила она.

— Сок? В декабре? Не глупите, пожалуйста.

— Что же в таком случае?

— Водка. Конечно, это будет водка. Например, «Grey Goose». Вам тоже?

— Но вам ни за что не угадать, какой мой любимый напиток.

— Готов поспорить, что угадаю.

Она покачала головой.

— Могла бы поставить миллион фунтов, что нет.

— Шампанское.

— Шампанское? Гм, должна признать, что вы близки к истине, но нет, не угадали.

Беседа искрилась подобно золотым нитям.

— Что же в таком случае?

— Чай из термоса.

— Чай из термоса? — Мехмед от души расхохотался. — Да, не ожидал. Вы бы с легкостью могли выиграть у меня миллион фунтов. Но, — тут он откинулся на спинку стула и чуть прищурил глаза, — зато могу поспорить, что угадаю, какое ваше любимое блюдо.

— О?

Девушка улыбнулась, но, заглянув в его устремленные прямо на нее глаза, вдруг прочла в них такое откровенное желание, что оно буквально захлестнуло ее. На секунду она даже испугалась, что может прямо сейчас упасть в обморок.

— Пахлава. — Теперь его взгляд скользнул к ее губам. — Я бы многое отдал, чтобы увидеть еще раз, как вы едите пахлаву.

В это время принесли заказ, но Элизабет едва могла проглотить маленький кусочек. Не потому, что не испытывала голода, а потому, что совсем не хотела показывать, насколько она смущена. Конечно, мысленно девушка тут же отмела всякую двусмысленность из его слов, притворилась, что поняла их в самом буквальном смысле и не собирается над ними много размышлять. Но все равно боялась, что так или иначе выдаст себя: своей внезапной нагрянувшей неловкостью, скованностью движений, дрожью в руках, которая появлялась всякий раз, когда она бралась за вилку или поднимала стакан с водой, тут же проливая ее на скатерть. Итак, значит, все-таки он узнал ее. Но она должна была признаться себе, что в глубине души в этом и не сомневалась.

И хотя беседа их текла как раньше, чудесное настроение удачного дня резко изменилось. Вместо прежней легкости пришло напряжение такой мощи, будто воздух между ними, каждая его молекула были заряжены электричеством невиданной силы. Откуда оно взялось? Элизабет не могла — вернее, не решалась — дать ответ на этот вопрос.