И в Праге во время войны голодали бедняки, дети умирали от чахотки, люди с малым достатком, подтягивая пояса, мерзли в очередях у пустых лавок, а более зажиточные реже ели мясо. И в Праге молодежь умирала от испанки, и в Праге были гонения. Но события и дела, решившие участь чешской столицы, свершились за границей [17]. Когда пришло время, Прага стряхнула с себя императорского орла и украсилась трехцветными флагами. Республика словно свалилась ей с неба, и свобода бросилась пражанам в голову. Прага тех лет была похожа на вдову, счастливо похоронившую старого мужа и еще не успевшую решить, в чьи объятия ей броситься. Тот, кто знал во времена монархии этот живописный город, живший размеренной жизнью и погруженный в мечты о чешской государственности, город, где старшее поколение было любителями сказок и преданий, а младшее увлекалось проблемами Достоевского, тот не уставал удивляться тому, как быстро оживилась Прага. Она распоясалась, как гимназист после получения аттестата зрелости. У потомков чешских братьев [18]и австрийских скопидомов раскрывались глаза, и они видели, что жизнь на этом свете весела и многокрасочна.
Сколько раз случалось Нелле ехать вечером на условленную встречу с мужем, и это ее никогда не смущало. Но сегодня у входа в «Ред-бар» Неллу вдруг охватила робость, словно от угрызений совести. Она спустилась по лестнице, покрытой коврами, раздвинула портьеру и вдохнула воздух, показавшийся ей тяжелым после недель, проведенных в деревне. Уже в гардеробной было слышно музыку. Гости переполняли «Ред-бар». Пары, тесно прижавшись, двигались в такт, нога к ноге; мужчина наступал, женщина отступала. И повадка была иная, чем при прежних танцах; в выражении лиц, во взглядах проступала какая-то наигранная, какая-то заимствованная эротичность. Нелле это показалось смешным, за лето она отвыкла от такой обстановки. Пахло обоями, пудрой и табачным дымом.
Обер-кельнер знал Неллу. Он жестом показал ей ложу, которую занимала компания ее мужа, и, обходя танцующих, повел Неллу вдоль столов. Нелла шла против течения. В общем потоке она была единственной, не двигающейся в такт, и поэтому чувствовала себя смешной и нелепой. Ей навстречу плыли намазанные и распаренные, молодые и пожилые, тощие и одутловатые лица танцующих. Она заметила актрису Власту Тихую, молодую жену адвоката Хойзлера, черноволосую, большеротую, меланхоличную особу, с партнером, который был на голову выше ее и наклонялся к актрисе, как к ребенку. А вон там танцует с девушкой из бара молодой красавец Выкоукал, поэт левого направления.
В другом конце зала Нелла заметила Гамзу со студенткой Новотной. Нелла, словно пойманная с поличным, остановилась, потом так же резко шагнула, но зацепилась юбкой за стул, на котором сидела незнакомая дама; пришлось остановиться и выпростать подол. Высокий Гамза заметил жену и оживленно закивал ей, продолжая танцевать. В воскресенье они виделись в Нехлебах. Нелла виновато улыбнулась ему и пошла в ложу, здороваясь с приятелями мужа. Она не видела их все лето — и вот сразу вновь попала в этот кружок людей с общими интересами, общей манерой острить и реагировать на окружающее. В застольной компании всегда бывает какой-то общий дух, завсегдатаи ли это трактира «У Ежишека» или левые из «Ред-бара». Дух компании Гамзы был такой: доказано и всем ясно, что существующий ныне экономический порядок нелеп и обречен на гибель; поэтому не следует волноваться и принимать что-либо всерьез в этом безрассудном и неустойчивом мире. Не только веселее, но и достойнее ничему не удивляться, ничего не пугаться. Надо всем надо шутить и усиленно интересоваться только нелепыми мелочами этого нелепого западного мира. «Жизнь теперь смехотворная, а потому — да здравствует потеха!» — написал теоретик этой группы Гартвих.
В «Ред-баре» собралось несколько левых поэтов и архитекторов, старый журналист Сакс, акробатическая танцовщица — красавица Далешова (как всегда, с братом), обозревательница мод и светской жизни одной из газет, муж актрисы Тихой — адвокат Хойзлер, и еще один незнакомый Нелле гость, лет пятидесяти, выделявшийся суровым видом и молчаливостью. От основной группы компании Гамзы можно было отличить случайный элемент — супругов Хойзлер и обозревательницу мод, лишь иногда появлявшихся здесь.
Когда Нелла, вошла, она прежде всего увидела Сакса, высокого толстого еврея, когда-то красивого, а теперь подурневшего от болезни почек. Он сидел, развалившись в кресле, словно король. Его массивная темная фигура возвышалась над всеми сидящими за столом. Рядом с его резкими чертами ли´ца других поражали выражением детской доверчивости несложившегося характера. Лицо Сакса отражало больше, чем опыт одного поколения и одной личности. Казалось, что он равно способен к энтузиазму, набожности, скепсису и позерству. У него была печальная усмешка и иронический взгляд больного человека. Несмотря на недуг, этот неутомимый газетчик постоянно путешествовал. Сакс был уроженцем моравской Словакии, а сейчас ехал из Москвы в Берлин. В чехословацкой столице у него было множество знакомых, как и во всех европейских городах. Находясь в Праге, он ежедневно бывал в «Ред-баре», атмосфера которого ему нравилась, хотя он не танцевал и не пил.
— Ну, каково в России? — спросила его Нелла и, как школьница, вспомнила, что следовало сказать «в Союзе». Сакс приподнял левую бровь, услышав ее светский тон, и усмехнулся краем губ. (По правде говоря, Нелла в этот момент больше интересовалась Новотной, чем новостями о Советском Союзе.) Сакс написал о пролетарском государстве много статей, всюду выступал с лекциями, его вечно расспрашивали о Советах, — пора бы уже дать покой. Как виртуоз, которого в узком кругу не заставишь сесть за инструмент, он отозвался, с трудом вставая, чтобы пожать Нелле руку:
— «Ред-баров» там, знаете ли, нет… — Он задержал ее руку, заглянул в глаза и спросил со стариковской сердечностью: — Ну, когда мы опять поссоримся из-за Гамзы?
Гамза был (не только по мнению Неллы) отличный оратор; он верил в свое дело и, выступая на собраниях и митингах, умел зажечь людей. Сакс любил Гамзу, и Нелла знала об этом. Однако это не помешало Саксу, когда они после митинга сидели в кафе, развлекать компанию насмешливыми замечаниями о последней речи Гамзы. Жены теряют чувство юмора, если он обращен против их мужей, и Нелла всерьез обрушилась на Сакса с упреками, что он ради острого словца готов пожертвовать приятелем. Сейчас, под взглядом Сакса, она чувствовала себя как на рентгене. Словно он, заглянув ей в нутро, говорил: «Ну, ну, дамочка, состарились мы, дали нам отставку, послали на пенсию. Все там будем».
Рядом с Саксом сидел адвокат Хойзлер — розовый блондин лет сорока, с глазами навыкате, похожий на моллюска. На лице у него было такое выражение, будто он что-то выиграл, но никому не хочет признаться в этом. В этом году он женился на актрисе Власте Тихой из Большого театра, и теперь ее успехи стали его успехами, а ее друзья и действительные или мнимые враги — его друзьями и врагами. Он наслаждался своей причастностью к искусству. В деловых кругах его считали влиятельным человеком, и он, будучи юрисконсультом фирмы «Казмар — «Яфета» — Готовое платье», зарабатывал, как говорят, большие деньги. В компании его терпели потому, что он платил по счетам. Его жена, актриса, сегодня была не в духе. Она, правда, тоже побывала на просмотре в «Люцерне», но считала крайне обидным для себя, что столько людей ломится на какую-то другую, а не на еепремьеру. Она перестала танцевать и вернулась к мужу. Выражение ее лица не предвещало ничего доброго. Заявив, что у нее болит голова, она потребовала пирамидону.
До того как Хойзлер представил Нелле своего гостя, плечистого мужчину с бритой головой, взгляд которого — если можно из всех качеств человека выбрать одно главное — выражал волю, Нелла склонна была принять его за немца из Германии. Но человек заговорил с моравским акцентом и оказался директором знаменитых фабрик Казмара в Улах («Казмар — «Яфета» — Готовое платье») и отцом молодого поэта Выкоукала, автора левой поэмы «Бей их!», воспринятой в узком кругу скорее как скандальная сенсация, чем как поэтическая новинка.
