* * * А за Белградом, Окол Харькова, Кровью ярь мужиков Перехаркана. Бедный люд в Москву Босиком бежит. И от стона, и от рева Вся земля дрожит. Ищут хлеба они, Просят милости, Ну и как же злобной воле Тут не вырасти? У околицы Гуляй-полевой Собиралися Буйны головы. Да как стали жечь, Как давай палить. У Деникина Аж живот болит. * * * Эх, песня, Песня! Есть ли что на свете Чудесней? Хоть под гусли тебя пой, Хоть под тальяночку. Не дадите ли вы мне, Хлопцы, Еще баночку? * * * Ах, яблочко, Цвета милого! Бьют Деникина, Бьют Корнилова. Цветочек мой, Цветик маковый. Ты скорей, адмирал, Отколчакивай. Там за степью гул, Там за степью гром, Каждый в битве защищает Свой отцовский дом. Курток кожаных Под Донцом не счесть. Видно, много в Петрограде Этой масти есть. * * * В белом стане вопль, В белом стане стон: Обступает наша рать Их со всех сторон. В белом стане крик, В белом стане бред. Как пожар стоит Золотой рассвет. И во всех кабаках Огни светятся… Завтра многие друг с другом Уж не встретятся. И все пьют за царя, За святую Русь, В ласках знатных шлюх Забывая грусть. * * * В красном стане храп, В красном стане смрад. Вонь портяночная От сапог солдат. Завтра, еле свет, Нужно снова в бой. Спи, корявый мой! Спи, хороший мой! Пусть вас золотом Свет зари кропит. В куртке кожаной Коммунар не спит. * * * На заре, заре В дождевой крутень Свистом ядерным Мы встречали день. Подымая вверх, Как тоску, глаза, В куртке кожаной Коммунар сказал: «Братья, если здесь Одолеют нас, То октябрьский свет Навсегда погас. Будет крыть нас кнут, Будет крыть нас плеть, Всем весь век тогда В нищете корпеть». С горьким гневом рук, Утерев слезу, Ротный наш с тех слов Сапоги разул. Громко кашлянув, «На, — сказал он мне, — Дома нет сапог, Передай жене». На заре, заре В дождевой крутень Свистом ядерным Мы сушили день. Пуля входит в грудь, Как пчелы ужал. Наш отряд тогда Впереди бежал. За лощиной пруд, А за прудом лог. Коммунар ничком В землю носом лег. Мы вперед, вперед! Враг назад, назад! Мертвецы пусть так Под дождем лежат. Спите, храбрые, С отзвучавшим ртом! Мы придем вас всех Хоронить потом. * * * Вот и кончен бой, Машет красный флаг. Не жалея пят, Удирает враг. Удивленный тем, Что остался цел, Молча ротный наш Сапоги надел. И сказал: «Жене Сапоги не враз, Я их сам теперь Износить горазд». * * * Вот и кончен бой, Тот, кто жив, тот рад. Ай да вольный люд! Ай да Питер-град! От полуночи До синя утра Над Невой твоей Бродит тень Петра. Бродит тень Петра, Грозно хмурится На кумачный цвет В наших улицах. В берег бьет вода Пенной индевью… Корабли плывут Будто в Индию… <1924> ПОЭМА О 36 [133] Много в России Троп. Что ни тропа — То гроб. Что ни верста — То крест. До енисейских мест Шесть тысяч один Сугроб. Синий уральский Ском Каменным лег Мешком, За скомом шумит Тайга. Коль вязнет в снегу Нога, Попробуй идти Пешком. Добро, у кого Закал, Кто знает сибирский Шквал. Но если ты слаб И лег, То, тайно пробравшись В лог, Тебя отпоет Шакал. Буря и грозный Вой. Грузно бредет Конвой. Ружья наперевес. Если ты хочешь В лес, Не дорожи Головой. Ссыльный солдату Не брат. Сам подневолен Солдат. Если не взял На прицел,— Завтра его Под расстрел. Но ты не иди Назад. Пусть умирает Тот, Кто брата в тайгу Ведет. А ты под кандальный Дзин Шпарь, как седой Баргузин. Беги все вперед И вперед. Там за Уралом Дом. Степь и вода Кругом. В синюю гладь Окна Скрипкой поет Луна. Разве так плохо В нем? Славный у песни Лад. Мало ли кто ей Рад. Там за Уралом Клен. Всякий ведь в жизнь Влюблен В лунном мерцанье Хат. Если ж, где отчая Весь, Стройная девушка Есть, Вся как сиреневый Май, Вся как родимый Край,— Разве не манит Песнь? Буря и грозный Вой. Грузно бредет Конвой. Ружья наперевес. Если ты хочешь В лес, Не дорожи Головой. вернуться Поэма о 36— Черновик поэмы помечен 1–6 августа 1924 года. Поэма была написана, в частности, под впечатлением рассказов политкаторжанина И. И. Ионова, работавшего в то время в Ленинградском отделении Госиздата. В. И. Эрлих отмечал: «В Госиздате сидит у Ионова до трех, до пяти» («Воспоминания», с. 453). О впечатлении, которое на поэта произвели рассказы И. И. Ионова, вспоминает Г. А. Бениславская: «Его горение заставило Сергея Александровича над чем-то в нашей общественной жизни задуматься: он толкнул его на «Поэму о 36» (цит. по кн.: В. Белоусов. Сергей Есенин. Литературная хроника, ч. 2. М., 1970, с. 299). |
