<1924> «Мы теперь уходим понемногу…» [86] Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где тишь и благодать. Может быть, и скоро мне в дорогу Бренные пожитки собирать. Милые березовые чащи! Ты, земля! И вы, равнин пески! Перед этим сонмом уходящих Я не в силах скрыть моей тоски. Слишком я любил на этом свете Все, что душу облекает в плоть. Мир осинам, что, раскинув ветви, Загляделись в розовую водь. Много дум я в тишине продумал, Много песен про себя сложил, И на этой на земле угрюмой Счастлив тем, что я дышал и жил. Счастлив тем, что целовал я женщин, Мял цветы, валялся на траве И зверье, как братьев наших меньших, Никогда не бил по голове. Знаю я, что не цветут там чащи, Не звенит лебяжьей шеей рожь. Оттого пред сонмом уходящих Я всегда испытываю дрожь. Знаю я, что в той стране не будет Этих нив, златящихся во мгле. Оттого и дороги мне люди, Что живут со мною на земле. 1924 Пушкину [87] Мечтая о могучем даре Того, кто русской стал судьбой, Стою я на Тверском бульваре, Стою и говорю с собой. Блондинистый, почти белесый, В легендах ставший как туман, О Александр! Ты был повеса, Как я сегодня хулиган. Но эти милые забавы Не затемнили образ твой, И в бронзе выкованной славы Трясешь ты гордой головой. А я стою, как пред причастьем, И говорю в ответ тебе: Я умер бы сейчас от счастья, Сподобленный такой судьбе. Но, обреченный на гоненье, Еще я долго буду петь… Чтоб и мое степное пенье Сумело бронзой прозвенеть. <1924> Возвращение на родину [88] Я посетил родимые места, Ту сельщину, Где жил мальчишкой, Где каланчой с березовою вышкой Взметнулась колокольня без креста. Как много изменилось там, В их бедном, неприглядном быте. Какое множество открытий За мною следовало по пятам. Отцовский дом Не мог я распознать [89]: Приметный клен уж под окном не машет, И на крылечке не сидит уж мать [90], Кормя цыплят крупитчатою кашей. Стара, должно быть, стала… Да, стара. Я с грустью озираюсь на окрестность: Какая незнакомая мне местность! Одна, как прежняя, белеется гора, Да у горы Высокий серый камень. Здесь кладбище! Подгнившие кресты, Как будто в рукопашной мертвецы Застыли с распростертыми руками. По тропке, опершись на подожок, Идет старик, сметая пыль с бурьяна. «Прохожий! Укажи, дружок, Где тут живет Есенина Татьяна?» «Татьяна… Гм… Да вон за той избой. А ты ей что? Сродни? Аль, может, сын пропащий?» «Да, сын. Но что, старик, с тобой? Скажи мне, Отчего ты так глядишь скорбяще?» «Добро, мой внук, Добро, что не узнал ты деда!..» «Ах, дедушка, ужели это ты?» И полилась печальная беседа Слезами теплыми на пыльные цветы. ……….. .. «Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать… А мне уж девяносто… Скоро в гроб. Давно пора бы было воротиться». Он говорит, а сам все морщит лоб. «Да!.. Время!.. Ты не коммунист?» «Нет!..» «А сестры стали комсомолки. Такая гадость! Просто удавись! Вчера иконы выбросили с полки, На церкви комиссар снял крест. Теперь и богу негде помолиться. Уж я хожу украдкой нынче в лес, Молюсь осинам… Может, пригодится… Пойдем домой — Ты все увидишь сам». И мы идем, топча межой кукольни. Я улыбаюсь пашням и лесам, А дед с тоской глядит на колокольню. «Здорово, мать! Здорово!» — И я опять тяну к глазам платок. Тут разрыдаться может и корова, Глядя на этот бедный уголок. На стенке календарный Ленин. Здесь жизнь сестер, Сестер, а не моя,— Но все ж готов упасть я на колени, Увидев вас, любимые края. Пришли соседи… Женщина с ребенком. Уже никто меня не узнает. По-байроновски наша собачонка Меня встречала с лаем у ворот. [91] Ах, милый край! Не тот ты стал, Не тот. Да уж и я, конечно, стал не прежний. Чем мать и дед грустней и безнадежней, Тем веселей сестры смеется рот. Конечно, мне и Ленин не икона, Я знаю мир… Люблю мою семью… Но отчего-то все-таки с поклоном Сажусь на деревянную скамью. И вот сестра разводит, Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал», О Марксе, Энгельсе… Ни при какой погоде Я этих книг, конечно, не читал. И мне смешно, Как шустрая девчонка Меня во всем за шиворот берет… По-байроновски наша собачонка Меня встречала с лаем у ворот. вернуться «Мы теперь уходим понемногу…»— Стихотворение связано со смертью близкого друга Есенина, поэта Александра Васильевича Ширяевца, внезапно скончавшегося 15 мая 1924 года. вернуться Пушкину— Стихотворение написано в связи с празднованием 125-летия со дня рождения Пушкина. Отвечая на анкету, проводившуюся журналом «Книга о книгах» в связи с этим юбилеем, Есенин писал: «Пушкин — самый любимый мною поэт. С каждым годом я воспринимаю его все больше и больше, как гения страны, в которой я живу» (Собр. соч., т. 4, с. 228). В октябре 1925 года в автобиографии он отметил: «В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину» (Собр. соч., т. 5, с. 22). В день юбилея Есенин читал стихотворение на митинге у памятника Пушкину на Тверском бульваре в Москве. вернуться Возвращение на родину— В августе 1923 года Есенин вернулся на родину после более чем годовой поездки по Европе и США. В автобиографиях он отмечал: «Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию», «После заграницы я смотрел на страну свою и события по-другому» (Собр. соч., т. 5, с. 14, 18). Данное стихотворение было написано под впечатлением первой по возвращении кратковременной поездки в родные места в мае 1924 года. вернуться Отцовский дом // Не мог я распознать… — Вспоминая о приезде Есенина в мае 1924 года в Константиново, сестра поэта, А. А. Есенина, пишет: «Пока закипает самовар, мужчины сидят, курят, делятся новостями. Новостей много, есть что рассказать и о чем расспросить друг друга. Отца интересует жизнь в Москве, за границей, Сергея — жизнь односельчан. Со времени его последнего приезда сильно изменился облик села, и особенно изменилась жизнь в нашей семье. Никогда еще не жили мы так бедно, как теперь, после голода и пожара… (Имеется в виду пожар 3 августа 1922 г., когда сгорел дом родителей поэта. — А. К.) Сергей счастлив, что снова дома, среди родных, и его не смущают ни эта бедность, ни теснота» («Воспоминания», с. 62). вернуться Есенина Татьяна Федоровна (1875–1955) — мать поэта. вернуться По-байроновски наша собачонка // Меня встречала с лаем у ворот. — Ср. в поэме Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда»: Быть может, пес повоет мой, Но, у другого сыт, В меня ж, прибредшего домой, Свои клыки вонзит. (Песнь первая, 13. Перевод Г. Шенгели) |
