1921 «Сторона ль ты моя, сторона!..» Сторона ль ты моя, сторона! Дождевое, осеннее олово. В черной луже продрогший фонарь Отражает безгубую голову. Нет, уж лучше мне не смотреть, Чтобы вдруг не увидеть хужего. Я на всю эту ржавую мреть Буду щурить глаза и суживать. Так немного теплей и безбольней, Посмотри: меж скелетов домов, Словно мельник, несет колокольня Медные мешки колоколов. Если голоден ты — будешь сытым. Коль несчастен — то весел и рад. Только лишь не гляди открыто, Мой земной неизвестный брат. Как подумал я — так и сделал, Но увы! Все одно и то ж! Видно, слишком привыкло тело Ощущать эту стужу и дрожь. Ну, да что же? Ведь много прочих, Не один я в миру живой! А фонарь то мигнет, то захохочет Безгубой своей головой. Только сердце под ветхой одеждой Шепчет мне, посетившему твердь: «Друг мой, друг мой, прозревшие вежды Закрывает одна лишь смерть». 1921
«Не жалею, не зову, не плачу…» Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна березового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя? иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь… Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. 1921 «Все живое особой метой…» Все живое особой метой Отмечается с ранних пор. Если не был бы я поэтом, То, наверно, был мошенник и вор. Худощавый и низкорослый, Средь мальчишек всегда герой, Часто, часто с разбитым носом Приходил я к себе домой. И навстречу испуганной маме Я цедил сквозь кровавый рот: «Ничего! Я споткнулся о камень, Это к завтраму все заживет». И теперь вот, когда простыла Этих дней кипятковая вязь, Беспокойная, дерзкая сила На поэмы мои пролилась. Золотая словесная груда, И над каждой строкой без конца Отражается прежняя удаль Забияки и сорванца. Как тогда, я отважный и гордый, Только новью мой брызжет шаг… Если раньше мне били в морду, То теперь вся в крови душа. И уже говорю я не маме, А в чужой и хохочущий сброд: «Ничего! Я споткнулся о камень, Это к завтраму все заживет!» <1922> «Не ругайтесь. Такое дело!..» Не ругайтесь. Такое дело! Не торговец я на слова. Запрокинулась и отяжелела Золотая моя голова. Нет любви ни к деревне, ни к городу, Как же смог я ее донести? Брошу все. Отпущу себе бороду И бродягой пойду по Руси. Позабуду поэмы и книги, Перекину за плечи суму, Оттого что в полях забулдыге Ветер больше поет, чем кому. Провоняю я редькой и луком И, тревожа вечернюю гладь, Буду громко сморкаться в руку И во всем дурака валять. И не нужно мне лучшей удачи, Лишь забыться и слушать пургу, Оттого что без этих чудачеств Я прожить на земле не могу. 1922 «Я обманывать себя не стану…» Я обманывать себя не стану, Залегла забота в сердце мглистом. Отчего прослыл я шарлатаном? Отчего прослыл я скандалистом? Не злодей я и не грабил лесом, Не расстреливал несчастных по темницам. Я всего лишь уличный повеса, Улыбающийся встречным лицам. Я московский озорной гуляка. По всему тверскому околотку В переулках каждая собака Знает мою легкую походку. Каждая задрипанная лошадь Головой кивает мне навстречу. Для зверей приятель я хороший, Каждый стих мой душу зверя лечит. Я хожу в цилиндре не для женщин — В глупой страсти сердце жить не в силе, — В нем удобней, грусть свою уменьшив, Золото овса давать кобыле. Средь людей я дружбы не имею, Я иному покорился царству. Каждому здесь кобелю на шею Я готов отдать мой лучший галстук. И теперь уж я болеть не стану. Прояснилась омуть в сердце мглистом. Оттого прослыл я шарлатаном, Оттого прослыл я скандалистом. |
