Глаза Дэниела наполнились слезами. Он резко развернулся и вышел, не дав мне вымолвить и слова. Он не обратил внимания на Жозефину, которая подпрыгивала на месте, бешено махала ему лапами и что-то бормотала себе под нос.

— Ты знала, что Дэниел еврей? — спросила я у Тиффани, которая сидела на краю моей кровати и пила травяной чай. Тиффани вычитала в каком-то журнале, что травяной чай полезен для восстановления здоровья. Прошла неделя с момента нашего разговора с Дэниелом.

— Конечно! Это же очевидно. Он не может быть никем иным. Только не говори мне, что ты не знала.

— Я никогда не лгу, — ответила я кротко, потупив глаза. — О'кей! Иногда я говорю неправду. Я говорю неправду довольно часто, но только не в этом случае. Я и понятия не имела. Он вдруг ощетинился как еж, когда мы завели разговор на эту тему. Не знаю почему, но я почувствовала себя виноватой, хоть и не знала, в чем моя вина.

Я сделала глоток невероятно сладкого чая, чтобы немного успокоиться.

— Думаю, что мы все немного виноваты, — сказала Тиффани. — Конечно, мы еще не родились, когда все это произошло, но все мы несем бремя ответственности за преступления против человечности. Самое страшное в том, что эти ужасы повторяются вновь и вновь. Подумай о ГУЛАГе или о том, что делают красные кхмеры в Кампучии. Никто не усвоил уроков, которые преподнесла человечеству Вторая мировая война.

Я посмотрела на Тиффани поверх чашки. Я очень надеялась, что она не заметит всю глубину моего невежества. У меня не оставалось времени на то, чтобы читать газеты. А когда я училась в школе, освещение текущих мировых событий сводилось к второстепенным визитам королевы на Фиджи или ураганам на Ямайке. Казалось, что любое происшествие за пределами Британского Содружества расценивалось нашими педагогами как недостойное внимания.

— Какая гадость! Я не могу больше пить это пойло. Мне все равно, полезно оно или нет! — Тиффани с отвращением выплеснула содержимое чашки. — Миссис Шиллинг говорила, что Дэниелу пришлось побывать в Аушвице. Очевидно, ему удалось выжить лишь благодаря тому, что он был музыкантом.

— О! — Я замолчала на минуту, пытаясь представить Дэниела среди изнуренных узников. Мне стало больно и страшно. — Я удивилась, почему у него начался приступ кашля, как только мы заговорили о его принадлежности к еврейскому народу.

— Очевидно, это психологический рефлекс. Могу себе представить. Ты не можешь пройти через этот ад, не изранив душу. Он не забудет об этом до конца своих дней. Дэниел приобрел интуицию и особую мудрость, которую вряд ли имеет кто-либо другой. Но подобная мудрость скорее минус, чем плюс. Выжившие в лагерях несут на плечах ужасный груз вины. Многие не выдерживают ноши и сводят счеты с жизнью спустя годы после освобождения. Каково это — чувствовать себя в плену воспоминаний о погибших родственниках и друзьях?

— Не знаю! Не могу себе представить этот ужас даже на минуту.

— На самом деле мне также трудно представить, что может чувствовать подобный человек. Давай сменим тему и поговорим о чем-нибудь другом! Не правда ли, в доме стало невыносимо тихо после того, как мисс Бедная Овечка покинула нас? Нет, не потому, что она создавала слишком много шума. Просто каким-то невероятным образом мы понимали, что она здесь, наверху. От нее исходило особое, теплое излучение. Я не замечала ее, принимала ее присутствие как должное. Но теперь, когда ее нет, я немного скучаю.

— Я тоже скучаю, хоть не прошло еще и трех дней.

Я помогла Веронике отнести вниз чемоданы и проводила до такси. Дэниел вышел из дома в последнюю минуту. Очевидно, он наблюдал за нами из окна своей комнаты. Он вручил Веронике маленькую красную книжицу. Потом Дэниел рассказал, что подарил ей сборник стихов Колриджа. Мы махали Веронике до тех пор, пока машина не скрылась из виду.

— Ты умница, что догадалась найти ей работу. Что будет с остальными ее вещами?

— Дэниел сказал, что вещи могут оставаться в ее комнате до тех пор, пока она твердо не решит, что уже не вернется. Очень мило с его стороны, ведь ему придется обходиться без оплаты за комнату. С другой стороны, Дэниел ужасно боится, что и новая жилица влюбится в него. Ты уверена, что не хочешь прилечь?

Тиффани выписалась из больницы всего лишь два дня назад. Ее лицо оставалось зеленовато-серым, а ноги не хотели слушаться. Мы подарили вентилятор палатной сестре: она так привыкла к нему, что не смогла бы с ним расстаться. Кроме того, в доме вентилятор был бы абсолютно бесполезен.

— Думаю, ты права, мне стоит прилечь. Но мне на самом деле гораздо лучше. Я, кажется, выкарабкалась из депрессии. Завтра я приду к тебе в офис поболтать на балконе. Если ты не возражаешь, я немного позагораю, поджарю спину в лучах ультрафиолета. Я делаю успехи с подушкой для выставки. Ничто так не восстанавливает жизненный тонус, как творческая работа.

Я лежала в кровати в полной темноте. Тиффани давно ушла спать. Я размышляла о нашем разговоре. Война закончилась тридцать один год назад. Дэниелу тогда, должно быть, было семнадцать или восемнадцать лет. Красивый, молодой, талантливый. И живой. Но несущий на себе груз смерти. Смерти других людей. Каково это — почувствовать себя абсолютно беспомощным, в полной власти не имеющих сострадания мучителей? Каково это — примириться с принадлежностью к человеческому роду, после того как ты наблюдал проявления не имеющей аналогов бесчеловечной жестокости и несправедливости?

— Я была слишком защищена, — сказала я в пустоту и оторвала взгляд от стола с бумагами.

Джайлс посмотрел на меня с удивлением. Он сортировал почту. Часть писем оставалась на столе, часть шла в корзину для мусора.

— Что привело тебя к подобному заключению?

Я не собиралась озвучивать свои мысли, но, увидев перед собой благодарного слушателя, уже не могла остановиться.

— Никогда раньше мне не приходило в голову, насколько ужасной может быть жизнь других людей. Конечно, я понимала, что не всем повезло так же, как мне. Я проливала реки слез над трагическими судьбами литературных персонажей, но никогда не задумывалась над тем, как могут страдать реальные, живые люди. Когда я была ребенком, тетя умудрялась превратить любую жизненную проблему в не стоящий внимания пустяк.

— О чем ты говоришь? Кого ты имеешь в виду?

Я не могла рассказать Джайлсу о Тиффани или Лалле — это было бы нелояльно по отношению к ним. Но Дэниел. Я не принесла бы большого вреда, рассказав о его изломанной судьбе.

— Дэниел был узником Аушвица. Я чувствую себя абсолютной идиоткой и полной невеждой. Я не сумела догадаться. У него на руке вытатуирован номер. Я увидела татуировку, когда Дэниел закатал рукава рубашки на кухне. Он готовил ужин. Я подумала, что это номер социального страхования или что-то вроде того, а Дэниел вытатуировал его специально, чтобы не забыть.

— Ирония в том, что нацисты пытались сделать из концлагерей эталон эффективности. Им не удалось достичь своей цели — заключенные тысячами умирали от голода и болезней. Те же, кто попадал в лагеря смерти, такие как Треблинка или Биркенау, были избавлены от обязательной татуировки. Они уже считались мертвецами.

— Почему немцы так ненавидели евреев?

— Ты должна рассматривать эту проблему в более широком контексте. — Джайлс положил ручку на стол и принял назидательный тон. Я не возражала, когда он поучал меня, он знал так много. — В Средние века евреи считались ответственными за смерть Иисуса Христа. Их преследовали по религиозным мотивам во многих странах. В тринадцатом столетии евреев изгнали из Англии. Если где-нибудь случалось стихийное бедствие, вспышка чумы, пожар или голод — евреи становились идеальными козлами отпущения. Таким образом, во времена кризисов, изгоняя чужаков, люди укрепляли свою национальную идентичность. Справедливости ради стоит заметить, что к девятнадцатому веку евреи более всего ассимилировались в Германии. Но с приходом Гитлера к власти немцы словно сошли с ума. Это была истерия, во многом спровоцированная поражением в Первой мировой войне. С тысяча девятьсот сорок первого года англичане получали подробные доклады о положении евреев в лагерях смерти. Но наше министерство иностранных дел, известное своим антисемитизмом, отмахивалось от них. Ежедневно погибали десятки тысяч евреев, но командование союзников не решалось разбомбить газовые камеры и лагеря смерти. Руководство военно-воздушных сил утверждало, что не хочет зря рисковать жизнью пилотов. Сейчас, оглядываясь назад, легко говорить об ужасах нацизма, но боюсь, что кровь лежит и на наших руках.